Нам, русским людям, прирожденным государственникам, никакого «велосипеда» для созидания собственной государственности изобретать не требуется. У нас он давно имеется. Причем, испокон веков. Ведь даже наш язык, что подтвердили исследования начала XIX века Российской академией, во главе с С.А. Шишковым, представляет собой Корнеслов языков мира, а потому и объединять людей в настоящее Царство может только он. А потому Русская Монархия — это Святая Русь — подножие Престола Господня: единственная страна мира, которая может именоваться Царством. И представляет собой наша страна искони тот тип устроения государственности, не встречаемый более нигде, который вывел нашу страну из глубочайшего кризиса еще четырехсотлетней давности. Ведь даже при наличии в среде наших царей откровенных врагов Православия, масонов, мы сумели сплотить свое государство и продолжать отбиваться от наседающих со всех сторон врагов так же стабильно, как делали это до захвата у нас власти масонами. Причем, пару веков спустя, с 1917 года, даже наметился путь к возможности исцеления от навешанных на нас реформаторами блох — правящего никчемного слоя. Ведь этот слой сам себя и устранил в феврале-октябре того знаменательного года, отдав двумя переворотами власть в стране жидомасонам.
Причем, власть пришедших с революцией этих инородцев (но и само свергнувшее само себя дворянство на две трети представляло собой инородцев) держалась не столь долго. Грянула страшная война, задуманная нашими врагами для нашего полного физического истребления с лица земли.
Да, измордованное большевиками население СССР, поставленное ими под ружье, в начале боевых действий особого желания защищать своих поработителей не выказало. А потому в первые месяцы в плен немцам сдалось просто рекордное для всех войн количество поставленных под ружье бойцов — до 5 млн. человек. Но затем выяснилось, что советских бойцов, сдавшихся к немцам в плен добровольно, они не собираются даже кормить. А потому до русского человека начало доходить задуманное фашистами и большевиками их полное истребление сразу с двух сторон: и с фронта, и с тыла. Потому сопротивление русского человека начинает возрастать. Да, блицкриг останавливают вовсе не коммунисты и комсомольцы — комиссары, в отличие от расстрелянных Сталиным военспецов, воевать не умеют, а потому большевики бегут по всем фронтам. Но блицкриг все же упирается в ранее не учтенные средства обороны — Царские пушки, которые не были приняты всерьез разработчиками Барбароссы, останавливают врага на флангах: в Севастополе, Ленинграде и Мурманске. Москву удается отстоять за счет гениальнейшего генерала Рокоссовского, которого, несмотря на то, что сломали ему несколько ребер, повышибали половину зубов и зверскими методами пыток отдавили пальцы на ногах, большевицкие палачи Лубянки так и не смогли в течение двух лет заставить подписать донос на самого себя. Этот генерал, имея лишь ограниченное число противотанковых орудий, умудрился не пропустить превосходящие силы врага к Москве в осенний период. А к зиме, благодаря Транссибу, чуду техники Николая II, удалось произвести переброску войск с Дальнего Востока. А со Сталинграда, когда Русский человек показывает врагу, на что он способен, когда судьба Родины зависит целиком и полностью от его мужества, большевики, наконец, ломаются. Они выгоняют из полков мешающих воевать комиссаров и отдают власть в войсках военным, а также, дабы морально поддержать Русских бойцов, которым помогает побеждать, как они к тому времени убеждаются, только Бог, рушат свои планы по уничтожению Русской Церкви, возвращая чудом оставшихся в живых священников в храмы.
То есть война, задуманная мировым масонством для окончательного истребления Русского человека и его страны, не дает большевикам с помощью немцев уничтожить Русский народ и Русскую Церковь — даже несмотря на захват ими в нашей стране власти.
Но до нашей окончательной победы над жидомасонами, захватившими сто лет назад страну, как затем выяснится, на самом деле еще слишком далеко. Пришел долгожданный мир. А с ним и плоды нашей Победы присвоили себе другие — переписали на себя большевики. Они же и доразвалили нашу страну, не позволив нам вернуться на круги своя — к нашей исконной системе общежительства — Русской Монархии.
И что теперь дальше?
Мы видим, как жидомасоны, пересевшие из партийных большевицких кресел в кресла парламентские, продолжают уничтожать Россию и создавший эту Державу народ, распродавая ее богатства оптом и в розницу (новая конституция не содержит даже наименования создавшей страну нации).
Но, о чем сообщает нам наша настоящая история, а вовсе не та, лживая, которая изобретена для нас жидомасонами и их приспешниками, исконной формой общежительства Русского человека испокон веков является Православное Царство. Именно эта форма государственности, представляет собой настоящее народовластие. Именно Православное Царство представляет собой тот макет общежительства, который отвечает ментальности лишь одного типа проживающего на земле человека — Русского.
И вот в чем заключается основа Русской государственности, еще и в самом своем зачатии не терпящей столь присущего Западу и не русскому Востоку индивидуализма:
«На Любечском съезде князья клянутся “всею Землею Русской”… Даниил паломник, пробравшись в Иерусалим, возжигает на Гробе Господнем лампаду “за всех христиан Земли Русской”. Иначе говоря, у самих истоков русского государственного строительства идея национального единства — но не расового — возникает как-то сразу, как Афина Паллада из головы Зевса: в полном вооружении. Это есть основной факт всей нашей истории, — ее основная идея. И именно этой идеи Русь не могла заимствовать от Византии, по той простой причине, что — такой идеи в Византии в заводе не было» [3] (с. 251).
И все потому, что Византия никогда не являлась не только мононациональным государством, но и никогда не была настоящим монархическим государством. Ведь сама идея монархии уже изначально основана на наследовании, но:
«Из ста девяти византийских императоров своей смертью умерли только тридцать пять: остальные семьдесят четыре были убиты» [3] (с. 252).
Сразу возникает полная ее аналогия с масонской династией Романовых, воцарившейся на Рувси с 1613 г., где также — своей смертью умирают считанные единицы: Михаил и Петр Первый. Древнерусская же государственность такую резню помнит лишь по тем временам, когда во главе государства подлыми системами убийств и заговоров становились язычники (очень возможно, что и тогда — масоны). В Византии же, повторимся, подобная смена власти являлась системой. Потому вовсе и не удивит, что таковой же была и их церковь, которая уже изначально православной могла быть, в лучшем случае, лишь по своему названию, так как она не брезговала даже освящением цареубийств:
«…патриарх Полуевкт, коронуя цареубийцу Цхимисхия, провозгласил новый догмат: таинство помазания на царство смывает все грехи, в том числе и грех цареубийства: “победителей не судят”» [3] (с. 253).
Таковы их нравы. И никогда у них не было, да и быть не могло, настоящей Монархии: ни в самой Византии, ни в Риме, ни вообще где-либо из государств Западной Европы, называющих себя христианскими. И те случайно произошедшие исключения, которые оставили по себе столь неизгладимый след в памяти народной, являются лишь фрагментами, когда ими были восприняты элементы именно нашей культуры.
А потому, как весьма справедливо отмечает Солоневич:
«…была ли в Византии монархия вообще? Основной, самый основной юридический признак монархии — это законное наследование престола» [3] (с. 252).
Но почему безграмотная, злобная, раскроенная извечно на феодальные лоскутки Европа в неспособности государственного строительства обвиняла всегда именно нас — тех, которые лишь одни и были на это строительство не только способны, но всегда и жили в таком государстве?
«Русскую государственную одаренность Европе нужно отрицать всегда во что бы то ни стало, вопреки самым очевидным фактам истории, вопреки самым общепринятым законам логики. Ибо, если признать успех наших методов действия, то надо будет произнести суд над самим собой. Нужно будет вслед за нашими славянофилами, а потом и за Шпенглером и Шубартом сказать, что Западная Европа гибнет, что ее государственные пути — начиная от завоевания Рима и кончая Второй мировой войной, как начались средневековьем, так и кончаются средневековьем, и что, следовательно, данный психический материал ни для какой имперской стройки не пригоден по самому его существу.
…попытки пятнадцати веков кончаются ныне возвратом к методам вандалов, лангобардов и франков» [3] (с. 273).
«Банальная точка зрения утверждает, что с феодализмом покончил порох… Это неверно исторически: феодализм надолго пережил изобретение пороха… дух разбоев на больших дорогах страны перешел к разбоям на больших дорогах мира… немцы двадцатого века действуют так же, как и немцы четвертого — в Риме, двенадцатого — в Византии, тринадцатого и пятнадцатого в Литве и Латвии… в психологии народа не изменилось ничего» [3] (с. 280).
И для наиболее удобного надувательства этих немцев, строящих для защиты от собственных соседей башни и не могущих никогда меж собою по-человечески договориться, был изобретен парламентаризм. Этот вид «народовластия» обычно сводился к тому, что шумная ватага «народных избранников» принимала лишь то решение, которое заказывал ей ловкий закулисный делец, делающий баснословные деньги на этой самой политике. Стоит лишь припомнить кем-то планируемые и только простому обывателю неожиданные падения курса рубля в десятки раз. Ведь именно тогда очередной резкий виток, опустошая банковские счета рядовых граждан, перекладывал все ими прикопленное имущество в карманы «делающих политику» дельцов. И тут стоило уж слишком серьезно закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы попытаться не понять той элементарной истины, что случившееся кукловодами было разработано заранее и четко исполнено согласно намеченному плану.
Именно масонами было спровоцировано как восшествие на трон Петра I, так и оставленное им наследие дел в виде безконечной череды дворцовых переворотов. И главным злом, которое он принес России, было лишение ее некогда установленного порядка наследования трона.
Вот что по этому поводу сообщает митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев):
«Традиционная точка зрения современной исторической “науки” предполагает, что в XVII веке Московская Русь как общественный, государственный, культурный, политический и военный организм совершенно изжила себя, и лишь воцарение Петра I, царя-реформатора, вдохнуло в страну новую жизнь.
Симпатии историков к Петру и их неприязнь к Руси допетровской объясняется психологически просто: человек всегда приветствует то, что ему понятно, близко, и отвергает, недолюбливает то, чего понять он не в состоянии. Это даже не вина, а достойная всякой жалости беда современного массового сознания» [180] (с. 225).
На самом же деле, что нами обнаруживается, все обстояло с точностью до наоборот внушенному пропагандой.
Именно в допетровскую эпоху, как пишет тщательно разобравший этот вопрос Солоневич:
«…московский мужик судится судом присяжных, имеет гарантированную законом неприкосновенность личности и вообще относится к своему западноевропейскому собрату и современнику, как современный гражданин САСШ к современному Ди-Пи. Москва присоединяет Малороссию, добивает Польшу, отклоняет предложение о присоединении Грузии и слегка застревает на Амуре. Несколько позже Пушкин будет писать о бездне, над которой стояла Московская Русь. И еще позже Ключевский будет писать о несообразностях того государственного строя, при котором все это было достигнуто. И ни одного раза не задумается о полной несообразности всех своих построений… И если бы Ключевские признали живую систему Москвы, то они были бы вынуждены отбросить мертвую схоластику философии, а схоластика, и только она одна и кормила и поила их» [3] (с. 351).
Между тем, имеется рациональное зерно на тему существовавшего некогда у нас порядка и у самого Ключевского:
«…какой порядок мог установиться в Русской Земле и мог ли держаться какой-либо порядок? Отвечая на этот вопрос, надобно строго различать порядок княжеских отношений и земский порядок на Руси. Последний поддерживался не одними князьями, даже не ими преимущественно, имел свои основы и опоры. Князья не установили на Руси своего государственного порядка и не могли установить его. Их не для того и звали, и они не для того пришли. Земля звала их для внешней обороны, нуждалась в их сабле, а не в учредительном уме. Земля жила своими местными порядками… Князья скользили поверх этого земского строя, без них строившегося, и их фамильные счеты — не государственные отношения, а разверстка земского вознаграждения за их охранную службу. Давность службы могла внушать им идею власти, они могли воображать себя владетелями, государями земли, как старый чиновник иногда говорит: “Моя канцелярия”. Но это — воображение, а не право и не действительность» [174] (с. 197–198).
Лучше всего это право Земли на самоуправление можно проследить по Господину Великому Новгороду, меняющему своих князей как перчатки. За кадром же истории мы проглядели тот простой факт, что вече существовало не только у этого Господина, но и вообще у каждого города Древней Руси.
Очень четко описывает Ключевский и сам принцип соединения Русских Земель в единое целое:
«Русская земля не делилась на части, совершенно обособленные друг от друга, не представляла кучи областей, соединенных только соседством. В ней действовали связи, соединявшие эти связи в одно целое; только эти связи были не политические, а племенные, экономические, социальные и церковно-нравственные. Не было единства государственного, но завязывалось единство земское, народное» [174] (с. 210).
«Л. Тихомиров так суммирует административное устройство земской Руси (том 2, с. 75):
“Воевода, как представитель царя, должен был смотреть решительно за всем: чтобы государство было цело, чтобы везде были сторожа, беречь накрепко, чтобы в городе и уезде не было разбоя, воровства и т.д. …Воевода ведал вообще всеми отраслями ведения самого государя, но власть его не безусловна, и он ее практиковал совместно с представителями общественного самоуправления. Вторым лицом после воеводы является губной староста, ведавший дела уголовные… […губные старосты избирались только из профессионально служилого элемента, но избирались всем населением, в том числе и крестьянским. Так рисуют положение дел Платонов, Ключевский, Беляев и другие — И.С.]… Затем следует земской староста — власть, выбранная городским и уездным населением. При нем состояли выборные от уездных крестьян, советники… У крестьян уездных, кроме общей с городом земской избы, были и свои власти. Крестьяне выбирали своих общинных старост, «посыльщиков» (для сношения с воеводой и его приказными людьми), выбирали земского пристава «для государева дела и денежных сборов»… По грамотам Грозного, монастырские крестьяне избирали у себя приказчиков, старост, целовальников, сотских, пятидесятских, десятников… Всякие правители, назначаемые в города и волости, не могли судить дел без общественных представителей… Наконец, по всем вообще делам народ имел самое широкое право обращения к Государю”.
Соловьев пишет:
“Правительство не оставалось глухо к челобитьям. Просил какой-нибудь выборный мир своего чиновника, вместо коронного — правительство охотно соглашалось. Бьют челом, чтобы городового приказчика (по-нашему — коменданта) оставить и выбрать нового миром — государь велит выбирать”.
На ту же тему Ключевский пишет:
“Оба источника правительственных полномочий — общественный выбор и правительственный призыв по должности — тогда не противополагались друг другу как враждебные начала, а служили вспомогательными средствами друг для друга. Когда правительство не знало, кого назначить на известное дело — оно требовало выбора и, наоборот, когда у общества не было кого выбирать, оно просило о назначении» [3] (с. 336).
«Земская реформа была четвертым и последним моментом в переустройстве местного управления. Она состояла в попытке совсем отменить кормления [то есть представителей коронной власти — И.С.], заменив наместников и волостителей выборными общественными властями, поручив земским мирам не только уголовную полицию, но и все земское самоуправление вместе с гражданским судом…» [3] (с. 340).
«Съезд с должности кормленщика, не умеющего ладить с управляемыми, был сигналом к вчинению запутанных исков о переборах и других обидах. Московские судьи не мирволили своей правительственной братии» [3] (с. 335).
«По окончании кормления обыватели, потерпевшие от произвола управителей, могли обычным гражданским порядком жаловаться на действия кормленщика… обвиняемый правитель… являлся простым гражданским ответчиком, обязанным вознаградить своих бывших подвластных за причиненные им обиды… при этом кормленщик платил и судебные пени и протори… Истцы даже могли вызвать своего бывшего управителя на поединок…» [3] (с. 335).
Вот как обрисовывает этот наш старинный обычай Михалон Литвин:
«…осужденному за взятки надлежит вступит в поединок с пострадавшей стороной, даже с плебеем» [175] (с. 95).
«Это было приличие, охраняемое скандалом… судебная драка бывшего губернатора или его заместителя с наемным бойцом, выставленным людьми, которыми он недавно правил от имени верховной власти» [3] (с. 335).
Вот и представьте себе: что бы осталось от петровских «птенцов», если бы после окончания первого же кормления их позволено было мутузить за воровство?!
Потому Петр в самую первую очередь и отменил «приличие, охраняемое скандалом». Ведь если начнут бить воров, то с кем же он останется?!
Потому Петр не только подчиненным на своих комиссаров жаловаться запретил, но и самим комиссарам пробовать взывать к совести друг друга путем вызова безчестных людей на поединок.
Причем, трогать петровских воров даже дворянам ставилось под строжайший запрет:
«Ежели же биться начнут и в том бою убиты или ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены будут» [4] (с. 23).
Таков «прогресс» прослеживается в изменениях наших законов этим самым «реформатором».
Но и много раньше в стране городов бытовали отнюдь не пещерные порядки. Судебник 1550 г. не был особым нововведением. В нем лишь было оформлено то писаное и неписаное право, которое и до него являлось незыблемым уставом, входившим в моральный кодекс самоуправления Московской Руси.
Но теперь появились и иные источники, относящие наши своды законов к куда как более ранним эпохам. Например, новгородская берестяная грамота № 531 [77] (с. 130–134).
А ее содержание говорит о том, что наши нормы гражданского судопроизводства, известные нам по памятникам XVI века, теперь следует перенести еще на двести пятьдесят лет ранее. И это не предел, чему явное подтверждение — постоянное отдаление сроков зарождения русской культуры все далее и далее вглубь веков.
«…специалист в области славяно-русской археологии, В.В. Седов, пишет: “Возникновение экономического неравенства на материалах исследованных археологами выявить невозможно... нет отчетливых следов имущественной дифференциации славянского общества и в могильных памятниках VI–VIII вв.” (Седов В.В. Восточные славяне в VI–VIII вв. М. C. 244)» [176] (с. 53).
Так что даже малейшего намека не то что на рабство, но и на весьма для Запада обыденное имущественное сословное разделение: среди славян не просматривается вообще ни в какие времена. Мы, как выясняется, имели такие законы, которые позволяли людям жить свободно еще в те времена, когда Запад жил не просто в варварстве, но в варварстве пещерном — первобытнообщинном с людоедскими порядочками и кровавыми и грязными обычаями, свойственными лишь самым примитивистским племенам каких-нибудь банановых островов.
И лишь у нас должны были бы учиться европейские страны не только много ранее, но и теперь. И буквально всему, в чем как не разбирались они ранее, так и в том, в чем никогда не разберутся и впредь.
Однако же, со времен петровской реформации, наша страна была отдана на растерзание узурпировавшей свободу русской мысли западнической теории, которая сфабриковала целый ряд лжеисторических понятий о нашем допетровском общественном строе. То есть отнюдь не без ведома Петра, который и учредил академию наук, а работать в ней набрал только иностранцев, мы были так густо облеплены вылитой на нас немцами грязью, что теперь уже к ней как бы и попривыкли что ли. Карамзины и Дашковы эти понятия закрепили. А потому многие у нас привыкли считать эту чужую грязь своею собственною. И именно благодаря этому Европе удалось нам внушить некое над нами-де, сирыми и убогими, свое эдакое культуртрегерское покровительство, что и позволило без зазрения какой-либо совести объявить нас исконно сельскохозяйственной страной, всегда способной сотрудничать с Западом лишь в качестве его сырьевого придатка.
Ну а мы, в свою очередь, словно безсловесное стадо, совершенно безвольно заглотили крючок с насажанным на него этим о нас их мнением. После чего река материальных ценностей, создаваемая усилиями русской энергии, потекла в одном направлении — на Запад. Течет она и сейчас: вот уже три века кряду.
Это было подмечено публицистом «Нового времени» О.М. Меньшиковым еще сотню лет назад:
«Московская Русь, как ее ни хают у нас жидомасоны, сумела создать и здоровье тела, и здоровье духа народного. Петербург сумел его растлить…[85] (с. 152).
Вот маленький тому пример. Что при Петре финансами России заправлял хананей Шафиров нами уже выяснено. А вот кто ими заправлял в бироновщину.
Фон Гравен:
«есть в Петербурге один придворный еврей (Hof Jude), который занимается вексельными делами. Он может держать при себе евреев сколько ему угодно, хотя им вообще возбранено жить в Петербурге (Reise in Russland, 268, 72)» [134] (с. 14).
Маркиз де ла Шетарди в своем донесении от 19 февраля 1740 г. сообщает в Париж следующее:
«Граф Остерман кажется товарищем герцога, но на деле это не так. Правда, герцог советуется с ним, однако не доверяет ему… Он следует его советам только тогда, когда они одобрены евреем Липманом, придворным банкиром, человеком чрезвычайно хитрым… Этот еврей, единственный хранитель тайн герцога, его господина, присутствует обыкновенно при всех совещаниях с кем бы то ни было — одним словом, можно сказать, что Липман управляет империею» [134] (с. 53).
Вот как поясняется издательством 1882 г. эта странная зависимость двора Анны Иоанновны от влияния хананеев, официально в стране русских в ту пору не то что к управлению страной русских, но и к временному проживанию здесь запрещенных:
«Есть современное известие сообщенное Германом в его Gesch. des russ. Staates, IV, 605, что корыстолюбие разбогатевшего на счет России придворного банкира из жидов Липмана, любимца герцога Бирона, возбуждало сильное недовольство между русскими» [134] (с. 14).
Но и при низвержении самого Бирона, которого, ко всему прочему:
«…предупреждал… Липман с другим жидом по имени Биленбахом…» (там же)
о готовящемся заговоре, никаких препятствий этому инородному влиянию на экономику страны поставлено не было:
«…опала Бирона не препятствовала Липману остаться обергофкомиссаром, потому что он верно показывал обо всех известных ему деньгах и прочих пожитках герцога (Genealogisch-Historische Nachrichten, 1741, XXIV, 1093, 1094)» (там же).
То есть легко продал и Бирона. Что для этой хананейской народности — дело обыкновенное. Потому опале предан не был. Но продолжал оставаться в этом кровососном государстве в качестве комиссара, наблюдающего за добрым порядком:
«И действительно в С. Петербургских ведомостях за январь 1741 г., в опровержение неосновательных слухов об аресте Липмана, сообщено, что “обергофкомиссар г. Липман коммерцию свою продолжает и при всех публичных случаях у здешнего императорского двора бывает …” (с. 31)» [134] (с. 15).
То есть эти кровососы хананеи пили кровь из России, что нами лишь здесь в отдельно взятом фрагменте озвучено, во времена: Петра I, Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны и Елизаветы Петровны. Никакие смены правителей и правительниц этих вампиров от шеи Российской государственности и в самом своем зачатии устранять не собирались.
Вот по какой причине, два века спустя после нами обнаруженного засилия в России жидомасонства, публицист «Нового времени» О.М. Меньшиков замечает:
«Московская Русь… все-таки умела кормить себя досыта и не допускала того, чтобы кормить собой соседей, как это делает теперешняя Россия» [85] (с. 153).
А уж послереволюционная и постсоветская — и подавно! Что и позволяет, например, какой-нибудь чухонской Эстонии в один перестроечный миг превратиться в лидирующую мировую державу по продаже никогда в недрах ее не залегавших цветных металлов…
Библиографию см. по: Слово. Том 24. Серия 8. Книга 5. Петра творенье
Комментарии (0)