Память о той Древней Руси, которая сохранилась лишь в нашем былинном народном творчестве, похищена фальсификаторами. Как ее вернуть?
Есть проверенный метод. Это восстановление своей памяти из источников, прежде показавшимся заинтересованным в уничтожении нашего народа силам не такими уж и важными. Вот, например, что сообщает о нашей «Белокаменной» в конце XV в. посол Венеции в Персию Амброджо Контарини:
«Город Московия… весь деревянный, как замок, так и остальной город» [333] (с. 228).
Вот в чем все же разгадка удивительнейшего совпадения по времени, что навязано нам исторической версией, построения дорогостоящей огромной белокаменной крепости в центре болот, куда камень поставлять было ох как еще и не просто, с ничуть не менее дорогостоящей подготовкой к величайшей всех времен и народов битве. Той самой, что произошла на поле Куликовом при устье Непрядвы. Что, опять же следует констатировать, находилось вовсе не у нас, но на той еще нашей древней территории, про которую повествуют былины — часть нашего творчества, подлежащего уничтожению лишь при условии уничтожения самого нашего этноса. То есть народа, прекрасно в устной форме знающего свою историю.
Но почему не могла происходить эта битва в устье нынешней реки, отнесенной своим наименованием к той самой Непрядве, в устье которой и произошла эта знаменитая битва?
Так ведь нет никаких особых на этом поле захоронений, что должно было все-таки остаться от упокоенных здесь чуть ли ни миллиона закованных в латы воинов. Но нет и объяснения, почему всего через полтора века после построения Белокаменной требуется построение уже нового Московского кремля. На этот уже раз — кирпичного.
Но Контарини лишь одной своей свидетельской фразой расставляет все по своим законным местам. Не было у нас на Русской равнине никакой Белокаменной вообще — город Москва весь деревянный. Однако ж именно в этот зафиксированный послом Венеции в Персию момент Москва и становится пуповиной, связывающей возрождающуюся (а может быть и просто собирающуюся из южных, восточных и западных стран) Державу, в недалеком прошлом Малую, Синию, Среднюю и Белую Русь, во единую и неделимую — Великороссию.
И пуповиной этой возрождающейся Державы Москва в тот момент оказалась вовсе не случайно. Да, именно это место некогда являлось самой удобной дорогой из Смоленска и Киева в Китай, о чем напоминает нам древнее село Котлы и контролирующий дорогу на восток Китай-город, с незапамятных времен чисто торговая часть нашего мегаполиса.
«Имя Китай в Москве до сих пор еще необъяснимо, но, вероятно, оно произошло у нас от торговли с этою страною» [190] (с. 278).
«С незапамятных времен рынком Москвы был Китай-город; там с седой древности были ряды, лавки, подворья всех главных русских городов…» [190] (с. 352).
То есть еще задолго до возвышения и самой Москвы.
Вот как описывает торговую часть Москвы, Китай-город, брауншвейгский посол Вебер:
«В этой части города, исключительно назначенной для торговли, несмотря на обширность ее, всегда такая бездна и давка народу на всех улицах, что с трудом пробираешься, и этот округ я каждый день находил оживленнее, чем ярмарки в Германии» [402] (аб. 309, с. 1358).
То есть будничный день торговой части Москвы ни с какими не то что будничными днями, но ярмарками, в центральной части Западной Европы в сравнение не шел. Вот как оживленно велась здесь торговля, причем, в слишком не лучшие для Москвы времена, когда столица государства была перенесена отсюда в Петербург.
А вот что здесь было сотней лет ранее. В 1630 году Олеарий, описывая быт этого торгового посада, прямым текстом сообщает о тесной связи Китай-города с Китаем. Вот кто в Москве в первую очередь упомянут этим голштинским путешественником:
«…купцы, торгующие шелком…» [190] (с. 352).
Однако ж и полустолетием позже на обилие у нас данного вида сырья обращает внимание и иной в Московии путешественник — немец Шлейссинг. В своем описании Москвы он сообщает о существовании в Китай-городе даже отдельно шелкового рынка:
«А теперь перейдем к другому рынку, который называют шелковым» [350] (с. 110).
Причем разговор не идет о дешевом и плохом качеством шелке из Персии. Шелк, обилию которого так завидуют посетившие Москву чужеземцы, везли к нам исключительно из Китая. Но торговля была встречной. Ведь мы являлись главным мировым поставщиком изделий из льна. О чем также имеется упоминание:
«Суконной сотни купцы… взяв от правительства проезжую грамоту, ездили в заграничные земли» [190] (с. 355).
Но и полустолетием позже, уже в петровские времена, вот что сообщает о Китай-городе голштинский посол в России, Вебер:
«…Китай-город, называемый так потому, что в нем продаются китайские товары» [402] (аб. 309, с. 1358).
И вот в каких красках описывается быт этой величайшей перевалочной базы Евразии минувшего тысячелетия:
«Длинной вереницей тянулись к рядам тяжело нагруженные возы с Урала, Крыма и Кавказа. Любопытствующий мог здесь услышать имена всех значительнейших городов земли русской и увидеть всевозможные произведения, как сырые, так и отделанные, начиная с пеньки и железа и кончая бархатом, замком, самоваром и т.д. Куда глаз, бывало, ни взглянет, всюду движение и кипучая деятельность: здесь загружают, там накладывают возы; артельщики так и снуют; тюки, короба, мешки, ящики, бочки — все это живой рукой растаскивается, скатывается в лавки, в подвалы, амбары и палатки или накладывается на воза» [190] (с. 362).
И все это с достаточно древних времен — ведь путь в Китай нами был освоен очень давно. Напомним, Дьяково городище, предшественник Китай-города, — это перевалочная база на пути в Китай еще с середины I тысячелетия до Р.Х.
Поселение же на Боровицком холме, получившее наименование Москва, появляется значительно позже. Вот наиболее подходящий вариант происхождения нашей не слишком-то уж и древней нынешней столицы:
«МОСКВА. Ученые до сих пор не могут объяснить происхождение этого имени, хотя оно достаточно красноречиво говорит о себе.
Еще совсем недавно, лет десять назад, в Москве были МОСКАТЕЛЬНЫЕ ЛАВКИ, где продавали краски, клей, штукатурку и горячо любимую москвичами “политуру № 13”, но вряд ли кто обратил внимание, что профиль товаров этой лавки не соответствует ее названию, потому что МОСКАТЕЛЬНЫЕ, это МОСКА ТЕЛЬНЫЕ, или, точнее — МАЗКА ТЕЛЬНЫЕ товары, предназначенные для МАЗКИ ТЕЛА — всякого рода кремы, ароматические масла, эссенции и пр., те, что сегодня относят к ПАРФЮМЕРИИ. В русском языке ВСЕ слова с окончанием “ВА” обозначают НАЗВАНИЕ предмета и ДЕЙСТВИЕ. “ВА” — это глагол “ВАЯТЬ” в третьем лице, единственного числа ВА(е) — “делает, создает”.
МОСКВА это — МАЗКА ВА(е) — МАЗКИ ДЕЛАЕТ. Здесь могли изготовлять МАЗИ — всякого рода кремы и масла, в принципе, те же МАЗИ — или КРАСКИ.
Быть может, “во времена оны” парижские красавицы приезжали в Москву за флаконом духов, а художники — за красками?
Кстати, и ДАМАСК — лишь слегка искаженное — ДАЕ МАЗКИ» [184] (с. 158).
А как в таком случае, тут же следует задаться вопросом, с наименованием Москвы реки? Что в ее наименовании имеет смысл — вае?
Вот как ее именует Амброджо Контарини:
«Город Московия расположен на небольшом холме… Через него протекает река, называемая Моско» [333] (с. 228).
Франческо Тьеполо:
«Этому [герцогству] и его городу Моска дала имя река Моско, проходящая посредине города» [355] (с. 329).
Но и полутора веками позднее Москва-река еще не меняет своего наименования. Путешественник по России немец Ганс-Мориц Айрманн (1666–1670 гг.) вот как именует главную водную артерию Русской столицы. Москва:
«красиво лежит на ровном, плоском месте и заключает много текучих вод; среди прочих одна называется “Моск” и протекает через весь город» [545] (с. 296).
Так что наименование реки, о чем свидетельствует как путешественник конца XV в., так и писатель середины XVI в, окончания вае не имело. Потому с Дамаском город Москва и действительно как бы города единоименные: дае и вае — это слова, прекрасно сопутствующие объяснению назначения москательных средств. Единым является, о чем уже не раз говорилось, и наречие этих городов: арамейского и старославянского, которое, собственно, и доводит до нас доподлинный перевод заключенного в эти термины значения.
И вот что собой представлял некогда этот русский город античных еще времен, расположенный, по свидетельству Страбона, в так называемой Царской Долине:
«Дамаск — значительный город, был, можно сказать, даже самым славным городом в этой части света» [284] (гл. 2, аб. 20).
Но и само назначение нашего северного «Парижа», после переноса его названия вместе с его древними обитателями из южных земель, очень хорошо раскрывает возможности нашего именно москательного дела, некогда являющегося, как и многое иное, самым передовым и лучшим в мире. Здесь следует лишь припомнить, что краски наших древних икон и по сию пору столь удивляют иностранцев своей неповторимой палитрой. И пусть вера наша им и по сию пору — полные потемки, но яркость красок манит и завораживает, подбивая к их скупке, словно папуасов с банановых островов блестки и мишура периодически наведывающихся к ним культуртрегеров. Лишь, судя по всему, исключительно по данной причине они у этих басурман в такой удивительной даже для них самих цене.
А ведь как раз именно по изготовлению красок мы и имели в те времена перед всем иным миром просто неоспоримое преимущество. Вот в чем оно заключалось. Матвей Меховский, например, о тех временах сообщает, что:
«Русская земля повсюду изобилует красящими растениями, в массе там встречающимися… в прежнее время их вывозили оттуда в итальянские города Геную и Флоренцию…» [246] (с. 97).
Причем вывозили вовсе не в сыром виде:
В «Торговой книге» о красках, как об особых товарах, ввозившихся в Россию, не упоминается [255] (с. 1228–1229).
Поэтому с незапамятных времен:
«…названия красок с прибавлением “веницейская” “цареградская”, “турская”, “немецкая” и т. д. просто обозначают соответствующие сорта, изготовлявшиеся в России» [212].
А вот список вывозимых из Росси товаров во времена Петра I (1702 г.):
«Из России вывозят в иностранные земли поташ, вайду (красители), юфту, пеньку…» [360] (с. 45).
Вот еще к перечисленному добавление:
«Из Архангельска морем вывозят икру и карлек, т.е. пузырь рыбы стерляди, которая во множестве ловится в Астрахани и в других местах Волги. Этот карлек… употребляется и красильщиками при окрашивании вещей» [360] (с. 91).
Мало того, все тем же автором, художником между прочим, а потому специалистом по части красок, среди самых главных вывозимых из Росси товаров числится, кроме уже перечисленных исконно наших красителей, еще и:
«Вайдовая зола — сырье, приготовляемое из золы специальных трав; употреблялось для изготовления синей и лазоревой краски; краситель для высококачественного сукна» [360] (прим. 47 к с. 91).
Айрманн тоже упоминает об этой особенности в Русских землях:
«Также не безызвестно в этой стране, что они из сока и отвара трав и корней умеют извлекать прекраснейшие краски» [545] (с. 295).
Вот откуда получали краски выдающиеся итальянские художники средневековья! Но и наше отечественное искусство Древней Руси, иконопись, потому-то столь и шокирует заграницу яркостью своих красок по сию пору. Вот пример нашей не встречаемой нигде способности к изящным искусствам:
«Ни один народ не рисует таких тонких вещей, как московиты. Это невозможно описать… они не упускают ничего в маленьком размере, что имеется в большом… мне не доводилось встречать таких изящных медных вещичек, как я видел там, — в десятки раз меньших и изящных иконок масляными красками. В особенности одна со среднюю руку: на ней был календарь на целый год… их живопись представляет великое чудо…» [428] (с. 20).
Так что и в области изящных искусств в средние века мы являлись не только монополистами на сами краски, но и лучшими во всем свете художниками и чеканщиками в том числе и микроскопических икон и миниатюр.
Но не только возможность быть монополистами в изготовлении красок стала причиной наименования городка на Боровицком холме Москвой. Ведь к москательным товарам пусть и причисляются красители, что наиболее важно именно для нас — для Святой Руси, но причисляются также и еще достаточно немаловажные виды товаров широкого потребления москательного производства — мазки тельные. Именно тот вид продукции нашего нынешнего мегаполиса, а в ту пору маленького городка на холме, из-за которого наша Москва и становится в ту пору Парижем средневековья.
Но сами мы, будучи в ту пору людьми все же православными, озабоченности по поводу улучшения своего внешнего вида особо не испытывали. Но следует все же учесть, что внешний (да и внутренний) вид русского человека не мог не шокировать иноземца. Он и теперь шокирует. Мало того, наиболее красивыми девушками всеобще признаны именно москвички. Но это не от припарок и мазюкалок, как думают на этот счет они, а от некогда правильного образа жизни, ведущегося нашими пращурами, предусматривающего пост и молитву на нашем древнем СЛОВЕ. Чем, в свое время, был знаменит и предшественник Москвы — город уже в свои годы самой северной страны (Северии: Сеvерия=Сирия) Дамаск. Этот город представлял собой Париж еще времен Персидского Царя Дария.
А причины казалось бы на первый взгляд полностью спонтанного возвеличивания именно этого центра древнего мира лежат практически на поверхности. Ведь язык, на котором там некогда разговаривали, всеобще признано именовать — арамейским.
Знаменитейший же род Авраама (Ав РА ам), что по тем временам прекрасно знал и каждый ребенок, был продолжаем исключительно арамеянками, то есть наследницами рода младшего сына Сима — Арама: Саррой (Сар РА) и Ревеккой, Лией и Рахилью. Потому именно столица Арама (А РА м) и должна была стать в том славянском мире городом знаменитейших на весь свет невест. И не просто невест, но невест-красавиц.
И о том знали практически все народы, знакомые с историей Ветхого Завета (Торы: то РА):
«По представлениям мусульман, в раю жили женщины редкой красоты. Дамаск же и его окрестности считали райской страной» [510] (прил. 13 к с. 223).
То есть проживающие там красавицы могли быть выходцами исключительно из самого из рая (РА Ие). То есть быть исключительно представителями Израилевых (Из РА иль) колен. Кем и являлись жительницы того еще древнего Дамаска.
Москва же, судя по всему, унаследовала от этого «Парижа» древнего мира не только однородность наименования, но и восприняла на свою территорию переселившихся сюда жителей той древней Сирии — земли Северской [сеvерской=сирской] — за горами Тавра когда-то простиралась безжизненная Гиперборея, а потому Сирия являлась самой северной страной. Здесь и изготавливали по старинным секретным рецептам мази, когда-то с успехом продаваемые еще в прежней столице Древней Руси — Дамаске — дае мазки. Затем, когда страна мрака ушла за Тавр, Таврией уже называются более северные горы — Крымские. Позже северия эта переезжает в нашу Северскую землю. То есть в Черниговские земли — на юг преподаваемой нам историями историков Древней Руси. Интересно? Как это Северские земли, то есть северные, оказываются вдруг на юге…
Но они, эти земли, в тот момент были самыми северными, а затем север переезжает еще севернее. Именуется он на этот раз Свирь, а центром расселения северян теперь становятся окрестности нынешней Москвы. Потому именно здесь, где на Боровицком холме компактно расселяются специалисты по мазка-тельному производству, и возникает населенный пункт со схожим своему предшественнику наименованием: мазки вае.
Кстати, именно подобной специализации лавки названы в числе наиважнейших лавок Москвы подробно описавшим русскую торговлю шведом Кильбургером:
«Свой отдельный рынок имеют торговцы шелком, пряностями, продавцы сукна, шапочники, оловяничники, колокольные литейщики, скорняки, сапожники, кнутовщики, русские аптекари, торговцы румянами…» [196] (с. 174).
Вот что сообщает о применении румян московитами современник Ивана Грозного англичанин Джордж Турбервилль:
«…ежедневно красясь, они достигают успеха. Наложат краски так, что и самого благоразумного введут легко в заблуждение» [499] (с. 261).
Современник сына Ивана Грозного, Федора Иоанновича, англичанин Джильс Флетчер (1591 г.):
«…из страшных женщин они превращаются в красивые куклы» [500] (с. 160).
То есть быть неприглядными, каковы в ту поры было подавляющее число женщин за нашими границами, у нас в Московии было просто не прилично. Айрманн, побывавший в Москве почти веком позднее, солидарен по данному вопросу с Флетчером:
«…если немногим упомянуть жен и женщин московитов, то таковые с лица столь прекрасны, что превосходят многие нации… но, кроме того, они не удовлетворяются естественной красотой, и каждый день они красятся, и эта привычка обратилась у них в добродетель и обязанность» [545] (с. 306).
А изготавливались все эти прихорашивательные москательные средства здесь — у нас — в Париже той поры. Причем, именно мы являлись производителем основного компонента парфюмерной промышленности. А им во все времена являлась амбра. Изготавливается же она из ворвани.
Роберт Ченслер, первый из англичан посетивших берега нашего Белого моря, что произошло при Иоанне IV, самым основным среди предметов русского экспорта упоминает ворвань:
«…у них много масла, называемого нами ворванью…» [459] (с. 56).
И вот откуда мы ее добывали:
«Ворвань вытапливается из тюленей, которые бьются рыбаками, крестьянами и самоедами на Белом море и у кондорских и самоедских морских берегов... ежегодно добывается около 600 тонн» [196] (с. 102).
Причем уже и во времена Анны Иоанновны наша ворвань, продающаяся в Коле, предпочиталась иноземной:
«…на лапонских берегах ловится великое множество тюленей и моржей: из них вытапливается ворвань, которую гамбургские купцы предпочитают гренландской» [354] (с. 66–67).
Так что мы в этой области монополистами не только были в древности, но и в XVIII веке так все еще ими и оставались.
Но как же вроде бы чисто сухопутная Москва являлась центром путей сообщения огромного материка Евразии: востока с западом и севера с югом?
Наши речные пути сообщений имели:
«…выход к 5 морям» [108] (Т. 5, с. 409).
И вот чего достигала Москва тех времен своим необыкновенным торговым оборотом. Рейтенфельс:
«…обыкновенно бывает так, что привезенные из Италии, Франции, Германии, Турции, Персии, Татарии и других стран товары продаются в Москве за ту же цену, что они стоят у себя на месте, а часто и за меньшую» [390] (гл. 5, с. 339).
Казалось бы, что такая цена совершенно невозможна — ведь купец обычно предпринимает очень много затрат для переброски товара на тысячи километров от места их изготовления.
Но секрет такой дешевизны достаточно прост. Торговец, приехавший из Германии, и видя продающееся здесь пряности практически по цене Индии, готов привезенные им товары сдать оптом и даже дешевле, чем он их приобретал у себя на родине. И все потому, что индийские пряности или китайский шелк здесь, в Москве, стоят не дороже, чем в том же Дели или в Пекине. И все потому, что каждый имеет здесь возможность приобрести такой товар, который уже в его собственной стране будет стоить в пять раз дороже. Потому, сбрасывая здесь все привезенное по дешевке, он и приобретает тот товар, который у них будет стоит в пять или даже десять раз дороже. А потому, вместо чтоб разориться, купец имеет от торговли в Москве очень хорошую прибыль.
И теперь понятно, какую прибыль получает здесь купец, имеющий возможность складировать в Китай-городе скупаемый за безценок иноземный товар. Ну, а если к нему добавить еще и свой собственный, то прибыль от такой торговли не возможно переоценить. Вот, например, без каких наших товаров не могла обойтись заграница в середине XVIII века:
«Кожа, лен, деготь, строевой лес, хлеб, ревень, суровое полотно, парусина суть местные товары тем более ценные, что иностранцы без них обойтись не могут и вынуждены за наличные деньги их покупать» [406] (с. 324).
Кожа, что и понятно, именно выделанная. Мало того, выделанная в большом количестве именно из ввезенных сюда кож, количество которых, доставленных в Москву только через Холмогоры, доходило до 100 000 [489].
Вывозилась же кожа только выделанная. И выделанная исключительно нашими народными умельцами — лучшими специалистами кожевенного дела во всем тогдашнем мире.
Потому наши степные соседи кочевники, самые основные потребители этих выделанных нами кож, а также и поставщики к нам кож сырых, что приходили сюда же в дополнение к тем, которые привозили с Запада через Холмогоры, гнали коней своих на продажу именно к нам, а не в Западную Европу. Ведь главным рынком конской торговли всю ее историю была именно Москва. А количество пригоняемых сюда степными кочевниками лошадей доходило до 50 тысяч ежегодно [490] (с. 42).
Но и многие иные товары, у приезжающих в Москву купцов и у них самих имеющиеся, но в недостаточном количестве, являлись ничуть не меньшим дефицитом, который можно было по сходной цене приобрести лишь у нас:
«Хотя, сравнительно с прочими европейскими государствами, Московия кажется гораздо беднее предметами, доставляющими наслаждения, однако она значительно богаче их тем, что необходимо для пропитания и одежды. Мало того, если вглядеться тщательно, то она производит даже многое, служащее к развлечению и наслаждению, и чего лишена большая часть Европы, и в чем она открыто завидует… Как благодетельная ключница, она щедро раздает из обильных недр своих разного рода деревья, травы, овощи, плоды, древесные и полевые, драгоценные камни, соль, железо, медь, серебро и многое другое» [391] (гл. 2, с. 380).
Если же учесть, что отнюдь не сырье в те еще времена «раздавала» Московия, как делается это лишь сегодня, но именно произведения своего труда из не имеющегося за границами ее материала, будь то лес или травы, железо или слюда, то станет понятно, насколько выгоднее было находиться в ее пределах. Вот, например, что сообщает о московских мастеровых наш враг — польский офицер Маскевич:
«Все Русские ремесленники превосходны, очень искусны и так смышлены, что все, чего с рода не видывали, не только не делывали, с первого взгляда поймут и сработают» [460] (с. 48).
Так отзывается о нас даже враг. Так что нам было чем торговать ко всему прочему и из изделий ремесла наших народных умельцев, нигде более в мире не встречаемых.
Однако ж и распространять вместе с изделиями своего труда перепродаваемые в различные страны света изделия дальних заграничных стран по всем концам земли, коль Москва находилась в ее центре, было и еще куда как более выгодно. Барон Майерберг сообщает, что:
«В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по сходной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хоть бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, с обильнейшими земными недрами... Потому что хоть она лежит весьма далеко от всех морей, но, благодаря множеству рек, имеет торговые сношения с самыми отдаленными областями» [345] (с. 123).
И вот что сообщается о том — кто является на Каспии главным перевозчиком купеческих товаров. В 1703, например, году, о чем сообщает нам голландец Корнелий де Бруин:
«Более всего плавают по нем русские… Хотя царь московский [Петр I — А.М.] прислал для этого в Астрахань несколько кораблей под начальством капитана Мейера…» [360] (с. 184).
Что и без слов понятно — иностранной постройки.
«…но купцы предпочитают плавать на простых русских судах для перевозки своих товаров, потому что они менее подвержены течи и, следовательно, товары на них безопаснее от порчи» (там же).
То есть наши корабли были много более надежными даже тогда, когда Петр I силою принуждал их заменять судами западноевропейского образца, сооруженными по чертежам и под руководством иностранцев. И путь от Москвы до Астрахани, о чем свидетельствует де Бруин, составил всего несколько недель, когда даже без попутного ветра лишь на веслах и при попутном течении рек нашего отечественного образца корабли преодолевали по 120 км в сутки.
Во времена же Олеария, хоть никто его самого строить себе корабль и не заставлял, голштинцы попытались проплыть в Каспий на судне собственной конструкции. Потому и промучились для исполнения этой затеи все лето. Что в очередной раз подтверждает наше явное перед заграницей преимущество по части владения техникой обладания средствами передвижения на реках и морях.
И вот какой товар, согласно заключенному с голштинским посольством договору, иностранному купечеству скупать запрещалось. В договоре достаточно четко прописано:
«…крашеными шелками нам русским торговым людем в их торговле в Персиде не мешати» [252] (с. 7).
То есть приходящий из Китая в Китай-город шелк сырец нами, в маски-вае, окрашивался и с очень большими барышами продавался в Персии. И голфштинцам влезать в эту нашу стратегическую торговлю категорически воспрещалось. О чем и повествует данная статья с ними договора.
Вот еще свидетельство. На этот раз французского дипломата маркиза де ла Шетарди, относящееся к 1737 году:
«Особенная торговля, которую ведет казна с Персиею, прибыльнее: торг здесь производится не на деньги, а на кожи и меха, шелковые материи, шелк сырец и ревень» [404] (с. 24).
Понятно, изобретенный на бумаге Великий шелковый путь отнимал у нас и передавал персам возможность торговать китайским шелком по цене золота. Но они нам его, пусть по весу платины покупают, продать не смогли бы. И все потому, что мы им, а не они нам, везли китайский шелк, который, даже когда персы научились изготавливать шелк сами, ценился много дороже персидского. Потому привилегированная часть персидского общества одевалась только в крашенные нами шелка, доставленные сюда не по пустыням из Китая, но по рекам и из Китай-города.
Причем, и после колонизации европейцами Китая, именно Москва являлась центром поставок шелка из этой страны. Этот путь продолжал быть много короче и много безопаснее, чем плавания через несколько океанов европейских судов. Ведь до сдачи в эксплуатацию Суэцкого канала, что произошло лишь в 1869 г. [108] (т. 7, с. 609), это расстояние было для нас в пять раз более близким. А во сколько раз безопаснее, если судну, чтобы благополучно вернуться домой, требовалось пересечь вдоль весь Атлантический, а затем не только вдоль, но и поперек весь Индийский океан, и затем еще часть Тихого океана? А затем следовало еще все то же расстояние преодолеть и в обратную сторону. Потому сумма затрат на питание матросов, оплату их труда и износ судна будет в те же разы большей, чем на маршрутах наших. Но и штормá делают это путешествие достаточно рискованным.
На наших же маршрутах никакие шторма не страшны — бурю можно благополучно пересидеть, причалив судно к берегу. Еды и воды запасать путнику не требуется, ведь держишь путь свой в пресной воде, а ночуешь на земле. Да и кораблей никаких особых строить не требуется. Шелк идет вниз по течению рек на плотах. А в зимнюю пору проблем и еще меньше — на оленях, на конях. Конь же везет зимой на санях две тонны. А ведь у нас принято впрягать их по три — во всеобще признанные относящимися к нашей исконной национальной традиции русские тройки. Потому команда судна, состоящая из сотни матросов, при перевозке груза, например, на конях, будет заменена обозом, который доставит груз в 600 тонн! Да у них и судов-то такой грузоподъемности в ту пору еще не было. Причем сделает это без затрат, просто обязанных сопутствовать при путешествиях в несвойственных жизни человека условиях, и риска, естественного при плавании по морям. Ведь ежегодно определенный процент кораблей тонет. Гибнут, уже не говоря за товары, и сами эти корабли, и находящиеся на них люди. А потому и плату за свою работу уходящие в плавание моряки потребуют лишь соответствующую риску погибнуть в пучине морской. Но и сами судовладельцы, имея определенный процент гибнущих кораблей и находящихся на них товаров, также обязаны, чтобы не разориться, цену на ввозимый издалека товар многократно завышать. Потому не только шелк, но даже чай, вплоть до последней трети XIX века, Западу много выгоднее было закупать у нас. Мы, что и понятно, тем и пользовались, являясь самой богатой страной в мире (но и самой, к сожалению, после прорубания Петром пресловутого «окна», расхищаемой — см.: [204]).
Потому положение Китай-города по части монополии на продажу шелка не потеряло своего значения даже к середине XIX века, когда первенство по части полотняной пряжи перехватывает хлопчатобумажная промышленность:
«По числу предприятий на первом месте в Москве в 1825 г. стояло производство бумажных материй… на втором — шелковых материй…» [256] (с. 35).
Так что уже ближе к современности связка этих двух сросшихся древних городов все еще продолжала занимать собою очень немалую нишу на почве трудоустроения жителей Белокаменной.
Так что соседство с Китай-городом, контролировавшим торговлю с далеким Китаем, очень продолжительное время, чуть ли ни по сию пору, ставило местонахождение Москвы, производящей краски, в наиболее выгодное положение среди вообще всех европейских городов. Потому даже XIX век, когда промышленность России сильно изменила былые приоритеты наших исконных народных промыслов, отнюдь еще не является периодом завершения некогда существовавшей торгово-промышленной связки Москвы и Китай-города.
Монополистами мы оставались и при продаже пеньки. Еще во времена Ивана Грозного этот вид нашей отечественной продукции являлся лучшим в мире. Вот что об этом сообщает англичанин Артур Эдуардс, посетивший Россию в 1565–1567 гг.:
«Один здешний канат стоит двух данцигских…» [471] (с. 238).
Таково было качество наших изделий из пеньки. Понятно, свои секреты и в данном виде продукции русские не раскрывали никому. А потому:
«И в Англии, и в Голландии и во всех прочих морских державах — такелаж судов на 90% состоял из русского пеньковолокна» [605].
Но в центре нашей самой мастеровой в мире страны, имеющей самые передовые технологии по выделке кожи, изготовлению пеньковолокна, льна, красок, книг, сабель, бронебойных луков и стрел, гигантских кораблей, гигантских колоколов, гигантских пушек, — стояла, как и Дамаск являющаяся Парижем средневековья, и по сию пору столица нашей Родины — Москва. Несколько ранее это был Киев. А в еще более ранние эпохи — Дамаск. Что в последнее время у исследователей нашей древней культуры находит все больше подтверждений. Юрий Петухов:
«…уточки-ковши, которые, видимо, были в большом ходу (и дожили до времен Московской Руси) говорят о том, что какие-то связи с русами Ближнего Востока существовали и не прерывались на протяжении всей эпохи их раздельного бытия. Поразительно единство культуры русов: мы можем поставить рядом ковши в форме уток, сделанные на Ближнем Востоке и в Месопотамии, в неолитической Сибири и в Киевской Руси — различить их сможет только очень большой специалист (и то на глаз не всегда!)» [380] (с. 377).
Какие требуются еще доказательства существования нашей культуры параллельно: и в Сибири, и на Ближнем Востоке, и на Русской равнине?
«Единые традиции, один язык, непрекращающиеся этно-культурные и торгово-обменные связи — все это в отношении всех родов и “ядер” суперэтноса прослеживается постоянно и повсеместно. Чем глубже и основательнее мы проникаем в подлинную, реальную историю, тем больше убеждаемся, что имеем дело — особенно на первичных этапах — с одной цивилизацией, с одним народом» [380] (с. 385).
Библиографию см.: Мартыненко А.А. Тайные маршруты Древней Руси. «Библиотека Сербского Креста». М., 2009 // Мартыненко А.А. Тайные маршруты Древней Руси. ООО «Профессионал». М., 2013 // СЛОВО. Серия 2. Кн. 3. Гибель Гипербореи
Комментарии (1)