Изобличающий 32-й …

Нелишне напомнить читателям – любителям истории, знаменательные слова К. Либкнехта: «История есть продукт всех действующих в людях и в природе сил – и человеческого мышления, и человеческих страстей, и человеческих потребностей».

В 1929 году, внезапно, СССР покинуло несколько сот немецких и шведских фермеров. Вокруг этих кулаков, как назвал их М.Калинин, буржуазная и социал-демократическая пресса за границей подняла невероятный гам и шум, направленный против Советского Союза.

Папа, Пий XI обращаясь в моленьях к «божественным слугам», в начале 1930 года призвал к крестовому походу против СССР и образования фонда для борьбы с коммунистической «заразой». И верные слуги империализма в лице троцкистов, бюрократов и номенклатуры СССР объявили скрытый саботаж и начали вредительство, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве.

Все эти инсинуации и оголтелая реакция западных стран: сорвать коллективизацию и подъем сельского хозяйства. Первый этап индустриализации доказал способность большевиков выполнять задачи в сжатые сроки и встать на один уровень с западными странами.

Если в растениеводстве не остается следов от вредительства, кроме как снижения урожайности, то в животноводстве (таблица 1.) – это вредительство наглядно видно: – в 1929 году крестьяне и колхозы благодаря государственным льготам обзавелись кто коровкой, кто овечкой, а с 1930 идет резкий спад всего поголовья.

«Наш аппарат – писал В.И. Ленин, – в наибольшей степени представляет, из себя, пережиток ста­рого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным из­менениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отноше­ниях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата». (Ленин, т. XVIII ч. II стр. 121).

По аналогичному сценарию – «уничтожение сельского хозяйства» действовал в 50-х годах и Никита Хрущев, когда под видом создать изобилие, в 1957 г. уничтожил мясное поголовье, и закрыл Сталинский план преобразования природы. Это было начало развала СССР, хотя многие списывают его поступки на взбалмошный характер, вот где коварство.

В 20-х и 30-х годах тысячи делегаций от рабочих разных стран, тысячи журналистов приезжающих убедится воочию достижениям молодого пролетарского государства, оставили достоверные свидетельства развития Советской власти.

Самую объективную картину социального строя, и событий окружавших «мнимый голод» 1932 года дал Сидней Вебб – экономист, член английского парламента, министр торговли и промышленности. Это труд четырехлетних исследований и плод двух поездок по Советскому Союзу.

Главу «Был ли голод в СССР в 1931 — 1932 гг.»? из книги «Советский коммунизм – новая цивилизация» можно представить целиком, по качеству материалов и анализу происходившего, она не имеет себе равных. Вам судить что правильно, что неправильно…

Был ли голод в СССР в 1931 — 1932 гг.?

Представим себе двести тысяч колхозов на всем простран­стве Советского Союза, под наблюдением облзу, райзо, сельсо­ветов и машинно-тракторных станций, руководимых тремя ты­сячами политотделов, которые ведет и вдохновляет своей неутомимой работой Каганович – глава сельскохозяйственного отдела ЦК ВКП (б).

Каковы же были результаты этой попытки преодолеть, с одной стороны, климатические условия, а с другой стороны, косность, невежество и недоверие крестьянского населения ог­ромной страны? Был ли голод в СССР в 1931 и 1932 гг. или его не было?

Те, кто считает, что ответить на этот вопрос легко, веро­ятно уже решили в согласии со всеми заявлениями лиц враж­дебных советскому коммунизму, что голод, конечно, был, они, даже не колеблясь назовут число смертей, в точных цифрах, неизвестных ни одному статистику, варьирующих от 3 до 6 и даже 10 млн.

Скептическое отношение к статистике голодных смертей на территории, равной 1\6 части земной поверхности, позволительно. Но в отношении СССР, по-видимому, не существует границ для нелепых преувеличений. М-р Шервуд Эдди, американец, много бывавший в России, рассказывает следующий интересный случай:

«Проезжая через деревни большой компанией человек в двадцать, мы услышали о деревне Гавриловке, где будто бы умерли с голоду все жители, кроме одного. Мы немедленно отправились проверить этот слух. Разбившись на 4 группы, с четырьмя переводчиками, которых мы сами выбрали, мы посетили загс, священника, сельсовет, судью, учителя и всех встретившихся нам крестьян.

Мы выяснили, что на 1 100 семей было три случая смерти от тифа. Немедленно были закрыты школа и церковь, сделаны поголовные прививки, и эпидемия на этом прекратилась. Мы не обнаружили ни одного случая голодной смерти, хотя нужда коснулась многих. Это был лишний пример, с какой легкостью распространяются нелепые слухи о России».

(Ш. Эдди, «Россия сегодня: чему мы можем научиться у нее», 1934, стр. XIV).

(на англ, языке).

Это обследование подробно описано одним из его участников, немало потрудившимся для организации транспорта в путешествии на сотню километров от железной дороги по почти непроезжим дорогам. Это обследование было в то время хорошо известно среди русских журналистов (см. например фон Воросс, «Поездка по 100 колхозам», Москва, 1934, стр. 161 – 163), но ни один английский или американский журналист как будто не упоминал о нем.

Между тем один крупный отставной чиновник индийского правительства, управляющий голодающими районами Индии, знающий русский язык и бывавший в царской России, посетив в 1932 г. некоторые из наиболее неблагополучных районов СССР, тогда же сообщил авторам этой книги, что он не нашел никаких следов того, что индийский чиновник мог бы назвать голодом.

Не пытаясь убеждать предубежденных, мы даем то заключение, к которому нас приводят наши поездки 1932 и 1934 гг. и последующее изучение материалов. Что в 1931 и 1932 гг. в нескольких местностях огромного СССР были частичные неурожаи – несомненно, верно. Это также верно в отношении Британской Индии и Соединенных штатов. И это было верно в отношении всех стран, сколько-нибудь приближающихся к размерам СССР, во все годы нынешнего столетия.

В странах с такой колоссальной протяженностью и с самыми разнообразными природными условиями где-нибудь всегда будет частичный неурожай. Установить с какой-либо степенью точности размеры и серьезность частичного неурожая 1931 и 1932 гг. в СССР невозможно.

С одной стороны, лица, вряд ли имевшие случай побывать в пострадавших районах, утверждали, будто целые области остались совершенно без хлеба, так что несколько миллионов человек буквально умерли от голода, точь в точь как в 1891 и 1921 гг.

С другой стороны, местные работники, в целом ряде районов, сообщили авторам, что хотя недостаток в хлебе действительно ощущался, и качество его страдало от присутствия примесей, хлеб все-таки все время имелся и увели­чение смертности от болезней, вызванных недостаточным пита­нием, имело место, лишь в относительно небольшом числе де­ревень.

Больший вес, чем это официальное заявление, имеет свидетельство ряда английских и американских журналистов, объехавших в 1933 и 1934 гг. наиболее неблагополучные районы и сообщивших авторам, что они не имели оснований полагать, что бедствие более серьезно, чем это показывали официальные сведения.

Наше личное впечатление после рассмотрения всех имеющихся данных таково, что частичный неурожай, несомненно, коснулся лишь части СССР, вероятно, не более чем одной деся­той его географической поверхности. Мы считаем несомненным, что этот частичный неурожай не был сам по себе настолько серьезен, чтобы вызвать голод, за исключением разве наиболее пострадавших участков, незначительных по величине.

Всякие цифры смертности, которые приводят исходя, как это делали некоторые, из предположения, что голодали 60 млн. человек (что равно половине сельского населения на всем пространстве от Балтики до Тихого океана) или даже цифры равные всего од­ной десятой этого числа, мы считаем совершенно фантастиче­скими.

С другой стороны, значительное число крестьянских хо­зяйств, по-видимому, в самом деле оказались без достаточных запасов хлеба и, в особенности, жиров. К этому мы еще вернемся.

Но и тут мы вынуждены вспомнить, что в таких странах, как Индия, Китай и даже США, где нет повсеместной ор­ганизации помощи бедным, известное число людей из многомил­лионного населения – это могут быть и тысячи – ежегодно уми­рает от голода или связанных с ним болезней и что при всяком даже частичном неурожае число это естественно возрастает.

Но чтобы иметь право называть эту нехватку продуктов в отдельных хозяйствах отдельных районов «голодом», мы долж­ны прежде выяснить ее происхождение.

Имеющиеся данные показывают, что в пределах одной местности, при более или ме­нее сходной погоде, были колхозы, которые собрали в те годы больше чем средний урожай, тогда как другие, прилегающие к ним, испытывали недостаток, а иной раз и настоящий голод.

Мы не собираемся отрицать, что имелись целые районы, где за­суха или морозы сильно отразились на урожае. Но были, несом­ненно, и другие случаи неурожая, причину которых следует искать не в небесах, а в самом колхозе. И мы тут же нападем на их след.

Как мы уже говорили, один из руководителей украин­ских волнений прямо заявлял, что «причиной срыва хлебозаготовительного плана 1931 и в особенности 1932 г. было сопро­тивление украинского населения». Он, похвалялся успехом «пас­сивного сопротивления, имевшего целью систематический срыв большевистских посевных и уборочных планов».

Он ясно говорил, что благодаря усилиям его и его дру­зей «большие площади остались незасеянными», и что «кроме того при уборке урожая в прошлом (1932 г.) в некоторых мест­ностях, особенно на юге, порой 20, 40 и до 50% зерна оставалось на полях и либо вовсе не было собрано, либо погибло при мо­лотьбе».

(Исаак Мазепа, «Украина при большевиках», «Славоник ревью», январь 1934, стр. 342—343.). Один из украинских националистов сознался на следствии в том, что он получал подробные инструкции из-за границы от руководителей движения относительно того, как ухудшить положение крестьян, несмотря на хороший урожай (1930). С этой целью предлага­лось убеждать колхозников убирать хлеб раньше, чем он созреет; агити­ровать среди колхозников, уверяя, что сколько бы они ни работали, госу­дарство все равно отберет зерно под тем или иным предлогом: и вести не­верный учет трудодней так, чтобы колхозники получали меньше, чем следует. (Об этом говорил Постышев на пленуме ЦК ВКП(б) в 1933).

Что касается Украины, то здесь очевидно приходится винить в неурожае не столько небо, сколько введенных в заб­луждение колхозников.

Можно с уверенностью утверждать, что серьезные хлебные затруд­нения в некоторых частях Южной Украины не были вызваны климатиче­скими условиями. «В южных районах от 30 до 40% зерна осталось на по­лях. Это не было результатом засухи, которая была столь сильной в не­которых частях Сибири, на Урале, на Средней и Нижней Волге, что вдвое сократила ожидаемый урожай; перст божий не коснулся Украины. За­труднения посевной, уборочной и хлебозаготовительной кампаний 1931 г. были делом рук человеческих» (В. Ладыженский, Коллективизация сель­ского хозяйства в Советском Союзе, «Политикел сайенс куортерли», Нью-Йорк, за июнь 1934, стр. 222).

«Совершенно очевидно, – пишет дру­гой вождь украинских эмигрантов в Праге, бывший министр иностранных дел недолговечной украинской республики 1919 г., – что этот голод не вызван естественными причинами… Крестьянство враждебно относится к системе, которая противоречит всем его многовековым обычаям… Украинский крестьянин всегда был индивидуалистом… и не желает ра­ботать на других». (Александр Шульгин, Украина и ее политические стре­мления, «Славоник ревью» за январь 1935). Даже м-р Чемберлин припи­сывает теперь, хотя бы отчасти, неурожаи 1931 и 1932 гг. не климатиче­ским условиям, а «апатии крестьян», благодаря которой «урожай ока­зался значительно меньше, чем он мог бы быть нормально» («Россия сквозь розовые очки», «Фортнайтли ревью» за октябрь 1934 г.).

Какой же это «голод», если он вызван не засухой, не дождями, не жарой и не морозом, не ржой и не мотыльком, не сорняками и не саранчой, а отказом земледельцев сеять («большие площади остались незасеянными») и убирать сжатую пшеницу («до 50% осталось на полях»)?

Имеются сведения о целых группах крестьян, которые под влиянием антисоветских элементов впали в такое отчаяние и апатию, что перестали за­ботиться о вспашке своего поля и о том, что станется с ними зимой, если у них ничего не уродится. Как бы то ни было, но целые деревни на Кубани, так же как на Украине, угрюмо ук­лонялись от сева и уборки или обрабатывали лишь крошечную часть своего поля, так что к концу года у них не было семян, а часто даже и хлеба для себя.

В других случаях крестьяне по­тихоньку потрошили созревающую пшеницу, т. е. вышелуши­вали зерно или даже срезали колосья и откладывали в ин­дивидуальный запас то, что было бесстыдно похищено из общественной собственности с полей.

К сожалению, такие «неурожаи» имели место не только на мятежной Украине или на Кубани. Из интимных личных писем замученного ком­муниста, уже цитированных нами, мы узнаем, что в далеком Туркестане политотделы МТС встречали тоже сопротивление невежественных и недоверчивых крестьян, как номинально записанных в колхозы, так и тех, которые упорно противились их созданию.

Для охраны посева от расхитителей колхозы мобилизовали детей (членов пионерской организации). Кое-где для сохранения посевов при­шлось построить деревянные дозорные башни и поставить часовых. В Ки­тае крестьянские семьи обычно стерегут посев, начиная с того времени, когда ростки появляются из-под земли.

А. Исбах, «Один из 25000», Рассказ ударника, Москва 1931.

Нечто подобное происходило в 1927—1928 гг., когда широкое рас­крытие «ножниц» заставило зажиточных крестьян придержать свое зерно. «Зимой 1927 и весной 1928 г. между советским правительством и наиболее зажиточными крестьянами происходила самая серьезная борьба, которая в менее острой форме затянулась на неопределенное время. Еще осенью 1927 г. обнаружилось, что крестьяне придерживали зерно в таком количестве, которое не только уничтожало всякую возможность экспорта, но и ставило под серьезную угрозу снабжение городов. Как же началась эта «хлебная забастовка»? Ответить на этот вопрос очень трудно. Среди крестьян безусловно нет какой-либо широкой тайной организации, которая могла бы согласовать их действия или организовать одновремен­ные выступления. А между тем они проявляют порой поразительную способность к единодушному действию, хотя это, по видимому, бессознательно. Так было, когда они дезертировали с фронтов и шли на помещиков в 1917 г. Эта способность, очевидно, проявилась и осенью 1927 г., когда в Сибири и на Украине, в Средней России и на Северном Кавказе крестьяне не за­хотели расстаться с зерном» (В. Г. Чемберлин, «Советская Россия», 1930, стр. 195).

Они были одурачены неустанными махинациями кулаков и всех элементов, видевших в коллективизации уг­розу своему существованию. Гневная обвинительная речь Ка­гановича в январе 1933 г. показывает, насколько серьезно он расценивал создавшееся положение:

«Успешному разрешению этих задач оказывают жестокое сопротивление антисоветские элементы села. Хозяйственно разбитый, но еще не потерявший окончательно своего влияния кулак, бывшие белые офицеры, бывшие попы, их сыновья, бывшие управляющие помещиков и сахарозаводчиков, бывшие урядники и прочие антисоветские элементы из буржуазно-националистической, и в том числе эсеровской и петлюровской интеллигенции, осевшие на селе, всячески стараются разложить колхозы, стараются сорвать мероприятия партии и правительства в области сельского хо­зяйства, используя в этих целях несознательность части кол­хозников против интересов общественного, колхозного хозяй­ства, против интересов колхозного крестьянства.

Проникая в колхозы в качестве счетоводов, завхозов, кладовщиков, бригадиров и т. п., а нередко и в качестве руко­водящих работников правлений колхозов, антисоветские элементы стремятся организовать вредительство, портят машины, сеют с огрехами, расхищают колхозное добро, подрывают тру­довую дисциплину, организуют воровство семян, тайные ам­бары, саботаж хлебозаготовок, – и иногда удается им разло­жить колхозы».

Как бы мы ни относились к такому крайне пристрастному освещению, мы не можем не увидеть, насколько совпадают сведения о саботаже, имеющиеся и у советского пра­вительства, и у националистских украинских бунтовщиков. По словам уже цитированного украинского лидера, именно «сопротивление украинского населения привело к срыву хле­бозаготовительных планов 1931 и, в особенности 1932 г.». Доклад Кагановича о резолюции объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) взят из «Москау дейли ньюз» от 20 января 1933 г. (еженедельное издание). (Резолюция объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), приня­тая 11 января 1933 г., «Правда» 13 января.

То, что для одной стороны является предметом хвастовства, дру­гой стороне служит основанием для обвинения. Собственное же наше заключение таково, что хотя обе стороны, возможно, преувеличивают, но указанный саботаж действительно имел место в большей или меньшей степени в ряде местностей СССР, где колхозы создавались под нажимом.

Частичные неурожаи, вызванные климатическими условиями, которых можно еже­годно ожидать то здесь, то там, усугублялись в очень значитель­ной, хотя и не поддающейся установлению степени не только потрошением пшеницы и расхищением общественного зерна, но и сознательным отказом сеять, полоть, молотить и хранить даже тот хлеб, который был обмолочен. Но это нельзя назвать голодом.

«Крестьянин пускал в ход обман, преувеличивая свои потребности в семенах и корме для скота и преуменьшая урожай. Он ожесточенно противился принуждению. Когда крестьяне видели, что им придется отдать значительную часть своей продукции, они уничтожали ее, вслед­ствие чего происходил массовый убой скота и сокращение посевов. Прави­тельству посчастливилось с богатым урожаем 1933 г. До этого большие области страны голодали» (Артур Фейлер, Экономический анализ Совет­ской России, в «Анналах американской академии политических наук» за июль 1934 г., стр. 153—157).

Затруднения, вставшие перед советским правительством, начиная с 1929 г., были не голодом, а широко распространившейся в ответ на политику коллективизации всеобщей забастовкой крестьян, подстрекаемых не лояльными элементами населения, не без участия парижских и пражских эмигрантов.

Начиная с уничтожения скота в 1929/30 г. в целом ряде районов, непокор­ные крестьяне в течение всего 1931 и 1932 года сводили на-нет усилия советского правительства наладить сельское хозяйство. Именно это гораздо больше, чем частичный неурожай в связи с засухой и морозами, создало в зимы 1931/32 и 1932/33 гг. в бесчисленных деревнях СССР такое положение, что многие оказались недостаточно обеспеченными хлебом. Но это не все­гда вело к голоду.

«Вообще уборка и молотьба в колхозах Украины производились так, что от 34 до 36 млн. квинталов зерна погибло на полях. Это составляет 2/, того, что Украина должна была сдать государству» (В. Ладыженский, Коллективизация сельского хозяйства, «Политиксл сайснс куортерли», стр. 233).

Сплошь и рядом, в частности на Украине, когда у крестьян имелись деньги, они отправлялись в ближай­ший большой центр и, поскольку страна в целом не испыты­вала недостатка, возвращались спустя много дней с необходимой мукой.

В других случаях, особенно среди единоличников, вся семья перебиралась в город в поисках заработка, и тогда ее пустая заброшенная изба принималась каким-нибудь неосто­рожным наблюдателем за доказательство смерти от голода.

Но были и другие случаи – и, по видимому, их насчитывалось сотни тысяч, – когда крестьянские семьи, не пожелавшие обра­ботать свои поля, принудительно отправлялись в дальние об­ласти, где для них была работа.

Советское правительство ча­сто порицали за эти высылки, неизбежно подвергавшие многих тяжелым лишениям. Но безответственная критика сильно теряет в убедительности тем, что неправильно представляет дело. Так, например, принято думать, что советское правительство бессердечно отказывалось предоставить помощь голодающим районам.

Между тем не требуется особых изысканий, чтобы установить, что помощь неоднократно оказывалась там, где по всем данным недостаток хлеба не был вызван саботажем и сознательным невыполнением сева. Прежде всего государство отменило в значительном количестве причитающиеся ему с кол­хозов платежи зерном.

«Декретом от 6 мая 1932 г. нормы сдачи хлеба коллективными и единоличными хозяйствами были уменьшены на 43,2 млн. квинталов по сравнению с 1931 г.» (В. Ладыженский, Коллективизация сельского хозяй­ства в Советском Союзе, «Политикел сайенс куортерли» за июнь 1934 г., стр. 231).

Но кроме того многочисленные транс­порты зерна из государственных хранилищ направлялись в пострадавшие деревни как для потребления, так и для попол­нения семенного фонда, истраченного на еду.

Так например, «17 февраля 1932 г., почти за 6 месяцев до нового урожая, Совнарком СССР и ЦК ВКП (б) постановили отпустить колхозам восточных областей, пострадавшим от засухи, свыше 6 млн. квинталов зерна как для потребления, так и для создания семенного фонда (там же, стр. 229). Далее мы читаем: «некоторые районы, как например, Украина и Северный Кавказ, где… весь хлеб был съеден, оказались без семенных фондов. В связи с этим советское правительство отпустило 3,1 млн. квин­талов семян колхозам Украины и свыше 2 млн. квинталов колхозам Северного Кавказа» (там же, стр. 243).

Высылки были двоякого рода. В 1929 и 1930 гг. решитель­ные меры принимались против тех элементов в деревне, которые серьезно препятствовали образованию колхозов личными террористическими актами и порчей посевов и строений. Эти нару­шители порядка во многих случаях высылались.

За грани­цей обычно полагают, пишет одна свидетельница событий 1930 г., что «эти высылки производились таинственно все­могущим ГПУ. В действительности это происходило совсем иначе, они решались на сходках бедняков и батраков, которые отмечали кулаков, действовавших против колхозов, и просили правительство об их высылке.

В горячие дни 1930 г. я присутствовала на многих таких собраниях. Это был суро­вый беспощадный разбор всех по очереди «виднейших людей на деревне», которые в свое время первые захватили лучшие земли и эксплуатировали чужой труд, как и подобает всем «виднейшим людям» в истории человечества, а теперь поджо­гами и убийствами боролись с ростом колхозов…

Собрания, свидетелем которых я оказалась, были более беспристраст­ными и справедливыми в разборе дел, чем все суды, виденные мною в Америке: крестьяне знали, что речь шла о серьезных наказаниях, и относились к делу серьезно…

Те, кто рассма­тривает аграрную революцию, завершившуюся коллективиза­цией, как «войну Сталина с крестьянами», просто не были очевидцами, когда начался вихрь. Его основной чертой была хаотичность стихийного сдвига; оно было отмечено великим энту­зиазмом и проявлениями насилия: местные работники в селах и районах поступали так, как им казалось правильным, и пла­менно отстаивали свои убеждения.

Москва наблюдала эти бури и участвовала в них, чтобы затем, на основе массового опыта, выработать, правда, несколько поздно, чтобы спасти скот, общие принципы руководства. Это был ожесточенный и отнюдь не бес­кровный конфликт… Городские и районные комиссии рассмат­ривали и сокращали списки назначенных к высылке кулаков, чтобы избежать местных эксцессов».

Позднее, когда саботаж принял форму «общей забастовки» против колхозов, советское правительство оказалось перед той же дилеммой, которая так затрудняла английское правитель­ство при проведении закона о бедных.

Кормить трудоспособ­ных людей, значило бы просто поощрять их и их семьи и бес­численное множество других к повторению подобных выходок. Между тем об оставлении их на произвол судьбы не могло быть и речи.

Английские попечители о бедных еще в начале XVIII в. нашли решение, вновь принятое в 1934 г., согласно которому трудоспособные и их семьи получали помощь при том условии, что они отправятся в работные дома и будут исполнять там любую работу.

У советского правительства не было работных домов и не было времени их строить. Ему оставалось прину­дительно отправлять голодающих из деревень, где их присут­ствие действовало деморализующее, в отдаленные местности— на строительство железнодорожных путей, дорог, каналов, на рубку леса и разработку руды,—где приходилось терпеть неудобства, а иногда и лишения, и работать за минимальную плату, позволяющую им кормиться.

Это был суровый метод «помощи голодающим», несомненно причинивший много страданий невинным людям. Но если быть честным, нельзя не прийти к заключению, что перед угрозой голода, вызванного в зна­чительной степени сознательным саботажем, советское правительство едва ли могло поступить иначе.

Анна Луиза Стронг, статья «Советская диктатура» в журн. «Америкен Меркюри» за октябрь 1934 г. Того же автора статья «Диктатура и демократия», 1934 г. о том, как одно село решило в 1930 г. разделаться с кучкой тех, кто посредством всевозможных преступлений пытался раз­валить колхоз, можно прочесть в бесхитростном рассказе крестьянской женщины (Евдокия Лазухина, Колхоз «Труд», Москва 1932, стр. 60—61).

Экспроприация этих крестьян показалась иностранным критикам крайней несправедливостью. Разве крестьяне не имели права сокращать свои посевы по собственному усмотрению. Надо сказать, что в СССР кре­стьяне не являются собственниками земли, а получают национализирован­ную землю на правах пользования. Но будь они даже на положении кре­стьян Франции или Фландрии, вряд ли можно назвать несправедливой или неразумной ту точку зрения, которая требует, чтобы крестьянство владело землей на непременном условии производить посильный макси­мум хлеба, нужного для страны, дающей ему эту землю. Всякий органи­зованный отказ сеять должен неизбежно вызвать экспроприацию.

Согласно характерному для большевиков обычаю «самокри­тики», советское правительство обвинило свои собственные органы, допустившие такое положение вещей.

«…Сельские пар­тийные и комсомольские организации, – заявил Каганович в ян­варе 1933 г., – в том числе ячейки в совхозах и МТС, лишенные зачастую революционного чутья и бдительности, в ряде мест не только не противопоставляют этой антисоветской работе враж­дебных элементов классовую бдительность и большевистскую повседневную борьбу за усиление советского влияния на ши­рокие беспартийные массы колхозников и работников совхозов, но иногда сами подпадают под влияние этих вредительских элементов, а некоторые члены партии, проникшие в партию из-за карьеристских целей, – смыкаются с врагами колхозов, совхозов и советской власти и организуют вместе с ними во­ровство семян при севе, воровство зерна при уборке и обмолоте, сокрытие хлеба в тайных амбарах, саботаж хлебозаготовок и, значит, втягивают отдельные колхозы, группы колхозников и отсталых работников совхозов в борьбу против советской власти. Это в особенности относится к совхозам, где нередко директора совхозов, под влиянием антисоветских элементов подвергаются буржуазному перерождению, саботируют зада­ния советской власти, идут на прямой обман партии и прави­тельства и пытаются распоряжаться государственной совхоз­ной продукцией, как своей личной собственностью».

Резолюция объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) по докладу тов. Кагановича, принятая 11 января 1933 г., «Правда» 13 января

С не менее характерной большевистской настойчивостью кампания была усилена, чтобы обеспечить в 1933 и 1934 гг. лучшие результаты, чем в 1931 или 1932 г. Правительство откровенно признало, что взимание повторных сборов с успе­вающих колхозов, собравших неожиданно большой урожай, вызывавшееся излишним усердием местных работников, было серьезной ошибкой.

Многие крестьяне потеряли доверие к фи­нансовым мероприятиям правительства и постоянно боялись, что плоды их работы будут у них отняты. Отсюда изменение всей системы. Государство отказалось от права брать про­дукты, как по контракту, так и по реквизиции.

Опытные колхозы (помимо условленной платы за пользование тракто­рами) ничего не должны были сдавать сверх единой официаль­ной нормы для зерна, мяса, молока и пр. – нормы, заранее уста­новленной и в отношении земледельческих продуктов, исходя­щей из среднего урожая с данного количества гектаров.

Подоб­ные же нормы обложения были введены и для других продуктов. Каков бы ни был урожай, правительство ничего не потребует сверх нее. Даже если колхоз засеет большую, чем установлено, площадь, норма для него не будет увеличена.

После сдачи этой твердой нормы каждый колхоз может продавать излишек на сторону, даже на вольный рынок, тому, кто больше даст.

Этот единый налог, как мы можем его назвать, делится в отношении зерна на три градации: первая, нормальная, для колхозов, пользовав­шихся государственными тракторами за отдельную плату; повышенная – для колхозов, не бравших тракторов; и еще более повышенная – для еди­ноличника или кулака, самое существование которых было нежела­тельно.

Одновременно с этим, весь аппарат был подвергнут решитель­ной чистке. В течение 1932 года сотни местных работников были признаны виновными в преступной небрежности и неправильном распоряжении машинами, складами и зерном. Они полу­чили строгие выговоры и, во многих случаях, были сняты с ра­боты. Из главных виновников несколько сот были приговорены к тюрьме и не один десяток расстрелян.

Такой же тщательной проверке подверглись руководители и счетные работники кол­хозов. Труднее всего было бороться с угрюмой апатией и неже­ланием заботиться об урожае.

Повсюду, где вспашка шла туго, прополка не производилась, и скудный посев по ночам расхи­щался с полей, весь колхоз получал основательную встряску; инициаторы саботажа, часто бывшие кулаки, изгонялись; небрежные администраторы и смошенничавшие бухгалтеры снимались с работы.

Таким образом мы считаем несомненным, что это своеобраз­ное укрепление местного сельского аппарата избранными отрядами преданных и специально инструктированных партий­цев, непосредственно связанных с Кагановичем и с особым отде­лом сельского хозяйства в самом ЦК ВКП(б), сыграло в 1933 и 1934 гг. огромную роль. Сам Каганович оба эти года посто­янно объезжал периферию, входил во все подробности и делал распоряжения, которым нельзя было не подчиняться.

«Всеобщее одобрение вызвала речь делегата Московской области Тобашева, в которую вмешался Каганович. «Приезжает он (Каганович),— говорил Тобашев,—а наш председатель говорит: «Пожалуйте в контору». «Зачем же в контору?» спрашивает Каганович,—«Пойдем лучше на скотный двор, посмотрим, как вы хозяйствуете». Побывал он всюду и всюду указал на недочеты. Инвентарь, например, был в сарае и мы неплотно прикрыли дверь, туда снегу через крышу попало». Тов. Каганович: «Крыша не была исправна». Тов. Тобашев: «Совершенно верно: и через крышу». И вот наши колхозники поручили мне передать Московскому комитету партии и тов. Кагановичу, что крышу мы исправили и все двери прикре­пили плотно». Тов. Каганович: «Хорошо, я скоро заеду проверить» (смех, аплодисменты). Тов. Тобашев: «Мы прекрасно знали, что Вы на слово не поверите и ждем Вас снова в свой колхоз», «Москау дейли ньюз», 18 фев­раля 1933 г.

Советскому правительству посчастливилось в том, что критический 1933 год принес если и не исключительный, как писалось, то во всяком случае достаточно высокий урожай. Но чтобы собрать такое количество хлеба, нужна была работа этого исклю­чительного аппарата, следившего за тем, чтобы во всех 240 тыс. колхозов сев был начат и закончен своевременно, боронование было произведено добросовестно, прополка сделана тщатель­нее, чем когда-либо; чтобы почти каждый колхоз был обеспечен исправными тракторами и уборочными машинами; чтобы уро­жай был вовремя снят и зерно охранялось от хищений.

В сле­дующем году (1934) урожай был, по-видимому, несколько ниже; но, по общему свидетельству, поведение крестьян значительно изменилось к лучшему. Целый ряд деревень из тех, которые были наиболее непокорными в 1932 г. и больше всего пострадали от голода зимой 1932/33 г., оказались в 1934 г. в числе самых усердных и пожинали обильные плоды своей усиленной работы. В результате оказалось, что государство получило в 1934 г., в качестве своей доли урожая, в общем почти такое же количе­ство зерна, как и от обильного урожая 1933 г. А теперь, когда худшие элементы беспощадно устранены из колхозов, а осталь­ные увидели, как они должны работать, и поняли, что даже после сдачи государству всей требуемой нормы у них все-таки остается на долю каждого гораздо больше, чем они когда-либо получали со своих карликовых участков, они, может быть, и сумеют обойтись без тех понуканий, с помощью которых в 1933 и 1934 гг. Каганович и его соратники вывели страну из серьезного кризиса.

Приведем беспристрастное свидетельство Канадского эксперта: «Благодаря укрупнению участков, повышенной урожайности в колхозах в результате применения тракторов и новейших орудий и методов доход крестьянской семьи в среднем колхозе увеличился по крайней мере на 150% по всей стране, а в целом ряде местностей на 200 и более процентов»

(Томас Д. Кемпбелл, «Россия, рынок или угроза», 1932 г., стр. 65). Автор успешно управляет пшеничной фермой в 95 тыс. акров в Монтане, США, и дважды приглашался Советским Союзов в качестве эксперта по вопро­сам сельского хозяйства.

Еще пару замечаний Сидней Вебба к публикациям зарубежных авторов, на тему голода:

«Но нам кажется нелепым заявление одного из составителей бро­шюры Института славянских исследований, озаглавленной «Коллективи­зированное сельское хозяйство в Советском Союзе» (Лондон 1934, стр. 30), о том что «правовое положение членов колхозов на деле равносильно кре­постной зависимости».

Мы обращаем внимание на то, что г-н В. Г. Чемберлин, который в настоящее время переведен из Москвы в Токио, продолжает утверждать (в различных журнальных статьях за 1934—1935 гг. и в своей книге «Же­лезный век в России», 1935 г.), что в 1932—1933 гг. в СССР был огромный голод, «одна из величайших катастроф, каких не знало человечество со времени мировой войны», послуживший причиной увеличения числа смерт­ных случаев от болезней и истощения на 4—5 млн. выше нормального уровня».

Тщательно обдумав различные утверждения г-на Чемберлина, мы не могли найти в них доказательства того, чтобы в 1931 — 1934 гг. был голод, вызванный какими-либо «природными» или «климатическими» при­чинами.

Многочисленные свидетельства из самых различных источников подтверждают, что причины неурожая крылись в первую очередь в лю­дях. Мы не встречаем серьезных опровержений того факта, что в 1932 г. существовал широко распространенный отказ сеять, пренебрежение к сор­някам и плохая уборка сельскохозяйственных культур, точно так же, как в предыдущие годы имел место умышленный убой всех видов скота, в результате чего погибло не менее 150 млн. животных.

Эти-то потери, причиной которых являлись отдельные лица, г-н Чемберлин называет голодом. Насколько недостача пищевых продуктов возросла от чрезмер­ных налогов, собиравшихся представителями правительства с населения, явно виновного в саботаже, – это вопрос спорный.

В заявлениях г-на Чем­берлина и других сторонников версии голода мы не находим ничего, что могло бы быть названо статистическими доказательствами широкого рас­пространения повышенной смертности, хотя логично сделать вывод, что в некоторых деревнях тяжелое материальное положение могло привести в отдельных случаях к некоторому повышению местного коэффициента смертности.

Непрерывный прирост населения на Северном Кавказе и на Украине, соответствовавший общему приросту населения Советского Союза в целом, как будто бы не прекращался, хотя переселение из сель­ских местностей в города продолжалось и, пожалуй, даже несколько воз­росло.

Этот спорный вопрос рассматривался в книге Луи Фишера, Путеше­ствие по Советскому Союзу, 1935, стр. 170 – 172, в которой он, между прочим, говорит: «В октябре 1932 г. я сам видел по всей Украине огромные скирды зерновых культур, гнившие на полях, потому что крестьяне отка­зывались их убирать. Это было их пропитание на предстоящую зиму. Впоследствии эти самые крестьяне голодали».

Примечание:

Сидней Вебб и г-н Чем­берлин не могут отказаться от стандартной буржуазной концепции “крестьянин – индивидуалист”, противопоставляющей большевикам. Отсюда резонно следует вывод: большевики принуждали, заставляли. Хотя природная склонность русских к коллективизму, а не к индиви­дуализму, отмечается Николаем Бердяевым как характерное явление, да и не только им.

М. Калинин часто посещавший крестьян отмечает, что с приходом механизации в села, крестьяне сами добровольно, убирали межи со своих наделов, чтобы сообща делать вспашку и сев и кооперировались в артели или коммуны.

И еще весьма важное, значение, о котором автор не мог знать, что управление и формирование колхозов и вся сельскохозяйственная отрасль руководилась местной властью, отсюда такое большое разночтенье в историографии коллективизации. Перегибы, угрозы и конфискация.

Только с 1933-34 годов сельско-хозяйственная отрасль была передана в ведение центрального Наркомзема и колхозы и совхозы получили свое централизованное управление.

Геннадий Ибраев

https://stalinline.ru