В похожий на нынешние буднично зимний день в семье отставного капитана Михаила Карамзина родился мальчик, которому было суждено явить себя выдающимся сыном Отечества, прославить свой род, стать одним из главных действующих лиц богатой на события эпохи. Произошло это – в масштабах вечности, по меркам истории государства Российского – не так уж и давно: всего 250 лет назад. Симбирский помещик Карамзин был небогат, но родословная, как и необычная фамилия, достались ему от татарского князя Кара-мурзы, отпрыска потомков Чингисхана. Казус: выдающемуся российскому историку долгое время было как-то не до собственной истории и он полагал, что появился на свет в 1765 году. Лишь в конце жизни Николай Михайлович отыскал убедительные документы, подтверждавшие, что родился он в декабре 1766-го.
“ Выдающемуся российскому историку долгое время было не до собственной истории и он полагал, что появился на свет в 1765 году, и лишь в конце жизни отыскал убедительные документы, подтверждавшие, что родился в декабре 1766-го”
Судьба быстро взяла мальчика в оборот: его мать умерла, когда ему было всего три года. И все же причудлива «роль семейных уз в истории»... Отец женился на Авдотье Дмитриевой – тетке будущего поэта и баснописца Ивана Дмитриева, близкого друга Карамзина на всю жизнь. Трудно сказать, какие воспоминания о маме сохранились у трехлетнего ребенка, но в доме осталась ее богатая библиотека, все книги из которой Николай прочел еще в детстве и отрочестве. Подростком благодаря гувернеру-французу и семейному врачу-немцу, а также посещению симбирского частного пансиона он уже знал французский, немецкий, английский и итальянский языки. Продолжать образование его отправили в гуманитарный пансион Шадена, одного из лучших профессоров Императорского московского университета. Чуть позже Карамзин начал посещать университетские лекции, которые читал Иван Григорьевич (это на русский манер, конечно же) Шварц, профессор немецкого языка и литературы, первый преподаватель эстетики в университете.
Тут необходимо уточнить, что пансион являлся учебным заведением, рассчитанным – о, роскошь! – на восемь человек. Ректор Иоганн Матиас Шаден, служивший в университете со дня его открытия, исповедовал свою систему ценностей и соответственно в ее духе просвещал гимназистов и студентов. Симпатия к монархическому строю, чье главное орудие – чувство чести, а высшее право – распространение наук и искусств. Цель жизни отдельного человека – общее благо, самопожертвование ради общей пользы. Образование он сравнивал с солнцем, «светилом государству», а главной задачей педагогики полагал «воспитание сердца». На воспитанников своего пансиона Шаден имел огромное нравственное и интеллектуальное воздействие. Карамзин вспоминал, что Шаден влиял на них «не только доказательствами разума, но и побуждениями сердца, голосом внутреннего чувства и совести».
В пансионе поощрялись литературные занятия, что было бальзамом на душу Карамзина, уже ощутившего в себе творческую искру. Его первые пробы пера пришлись на 1783 год, на время военной службы. Согласно тогдашнему порядку Коля еще ребенком числился прапорщиком престижного Преображенского полка, и батюшка его, капитан-отставник, был уверен, что сыну необходима армейская карьера. Николай не смог отказать и отправился в Петербург исполнять волю отца. Как оказалось, последнюю. Там же он впервые занялся литературными переводами, впервые увидел свой опус изданным, впервые получил гонорар. Но хотелось не чинов и званий, а творить, переводить и сочинять. Молодой Николай Михайлович заведомо был тем солдатом, который не мечтает стать генералом. И когда отец скончался, Карамзин, отслуживший всего год, в чине поручика вышел в отставку.
 |
| А. Веницианов. «Портрет Карамзина». 1828 год |
Вернувшись в родной Симбирск, Карамзин ведет рассеяно-светскую жизнь. Образованный и галантный молодой человек со столичными манерами, он модно одевается, танцует на балах и «любезен в дамском кругу», охотно играет в карты. Однако мало кто знает, что он тогда же много читает, интересуясь литературой, философией и историей, знакомится с интересными людьми, много размышляет о своем месте в жизни. Снова приехав в Москву, Карамзин с подачи некоторых своих друзей сходится с масонским кружком «Золотой венец». Ему была близка идея духовного самосовершенствования, программа масонов, основанная на интеллектуальности и высоких нравственных принципах. В этом плане общение с масонами, среди которых оказалось много незаурядных людей, весьма повлияло на его мышление и образ жизни. Однако масонство подразумевало определенные строгие рамки, да и ритуально-мистическая сторона претила Карамзину. Эти обстоятельства, а также нарастающее взаимное недоверие с членами кружка подготовили его к решению завершить четырехлетний «молодежно-масонский» период своей жизни. По счастью, для него этот период завершился безболезненно во всех отношениях, но с тех пор Николай Михайлович сохранил неприязнь к любого рода тайным организациям.
Талант не выбирают, и Карамзина ждет литература, в которой живет история, влечет писательство. Но сочинительство не ради сочинительства, а для пользы читателей, для блага соотечественников: пусть пробуждаются их мысли и чувства, пусть поймут, что у России есть свои литература и история, уклад и опыт, есть (а нет, так будут!) свои литературные герои. Почти манифестом звучат слова, которыми начинается повесть «Наталья, боярская дочь»: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу?». А может, это не только манифест, но и своего рода диагноз от выдающейся личности, страдающей дальностью ума?
И язык в его произведениях будет новый – ясный, теплый, живой. При всем уважении к авторитетным предшественникам, не помпезно-закостеневший, вычурный и натужный, а близкий к разговорной речи, чтобы не приходилось читателю продираться сквозь слова, попутно теряя мысль и желание читать. А кроме придания родному языку эмоциональности и живости, Карамзин, по замечанию Ивана Дмитриева, начал соблюдать естественный порядок в словорасположении. И во множестве привнес в русский язык новые слова – как придуманные самим, так и адаптированные «кальки» из языков иностранных. Стал одним из первых использовать букву «ё». В русском языке началось, по словам Петра Вяземского, новое летосчисление.
Так о чем же можно писать таким языком? Получив вместе с талантом острый слух сердца и разума, Карамзин определил и на долгие годы назначил основной предмет и интерес литературы – жизнь простых людей, их чувства и внутренний мир, откликающийся на происходящее вокруг. Поэтому Карамзиным зачитывались. Его книги постоянно были лидером продаж, как сказали бы теперь. Поэтому мы можем без преувеличения воскликнуть: из великого Карамзина «возгорелся» великий Пушкин!
Николай Михайлович и литературным творчеством занимался по-новому – не привязываясь к письменному столу. Заложив наследственное имение, он потратил все средства на путешествие по Европе, побывав в Германии, Швейцарии, Франции, Англии, где наблюдал быт и нравы людей, изучал их речь, записывал различные беседы и свои размышления. Заходил в книжные лавки, посещал университеты и музеи. Мы смотрим на ту эпоху издалека и перечисляем ее приметы через запятую. А Карамзин жил в ней, общаясь с Кантом и Гете, слушая речи Робеспьера и Мирабо, наблюдая воочию Французскую революцию и ужасаясь ее коварству.
Литературным плодом поездки стали «Письма русского путешественника», принятые читателем на ура. Однако сам Карамзин в предисловии сделал такой акцент: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей российской истории». И хотя Николай Михайлович, вернувшись в Россию, принимается выпускать несколько успешных журналов, горячее желание служить истории овладевает им полностью. Он уже подготовлен к этому – жизнью, сердцем, исключительной образованностью. В июне 1803-го Карамзин пишет брату Василию: «Хотелось бы мне приняться за труд важнейший: за русскую историю, чтобы оставить по себе Отечеству недурный монумент...» Друзья убеждают оставить издательское дело и на высочайшем уровне ходатайствуют за него. И уже в октябре Карамзин получает императорский указ о назначении его историографом. Александр I, одобряя «столь похвальное предприятие, как сочинение полной истории Отечества нашего», производил его в надворные советники, жаловал ежегодный оклад в две тысячи рублей и дозволял доступ к государственным архивам.
На 12 томов «Истории государства Российского» ушло 23 года неимоверного труда. Карамзин полностью погрузился в архивы, литературные памятники и исторические рукописи, прежде неизвестные, открывая для себя, для соотечественников целые пласты. И даже исправляя многое из ошибочно написанного предшественниками. Он не принимал документы на веру, тщательно проверяя каждый; не отталкивался от существовавших опусов. Карамзин не сочинял русскую историю, он ее открывал: «Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках». А эпоха не давала покоя. То либеральный поначалу царь привлекал Карамзина к обсуждению задуманных реформ, то нашествие Бонапарта. Несмотря на скромное житье, семья Карамзиных в 1812 году снарядила более 70 ополченцев, для чего даже пришлось влезть в долги; порывался вступить в ополчение и сам Николай Михайлович, которому претила мысль стать трусом и беглецом от Наполеона.
В феврале 1816 года Карамзин приехал в Петербург заручиться высочайшим одобрением на публикацию первых восьми томов «Истории…» и… шесть недель ждал аудиенции у Александра I, шесть мучительных для автора, полных неизвестности недель. Незадолго до этого Карамзин отказался от предложения императрицы-матери закруглиться со своим трудом и приняться за прославление Александра-победителя. Разумеется, двор охладел к Карамзину. А сам царь к тому моменту уже не представлялся просвещенным монархом-реформатором, и честное повествование Николая Михайловича могло прийтись ему «против шерсти». Так что дальнейшая история «Истории…» была под большим вопросом… Наконец император пожаловал одобрение и выделил 60 тысяч рублей на публикацию. Хлопоты по изданию заняли несколько месяцев, и Карамзин, хоть и «разложил бумаги», ничего не писал. Он говорил про издание своей «Истории…»: «Это великое сражение, которое я даю неприятелю». Выйдя в свет, книги моментально исчезли с прилавков и вызвали самую различную реакцию, от восторга до полного неприятия, поскольку, как сочли некоторые заметные фигуры того времени, «Карамзин доказывает, что Россия стояла и возвеличилась деспотизмом». Однако Карамзин ничего не выдумывает, везде ссылается на источники. Появление «Истории…», по воспоминаниям Пушкина, произвело сильное впечатление: «Светские люди бросились читать историю своего Отечества. Она была для них новым открытием».
Последний, двенадцатый том вышел в свет уже после смерти автора. Эпоха вновь «зацепила» Карамзина. Отправившись на Сенатскую площадь в день восстания декабристов, среди которых было немало его друзей (но категорически их не поддерживая), Николай Михайлович сильно простудился… Странное дело: Карамзин всю жизнь был убежденным монархистом, а некоторые декабристы на допросе упоминали «Историю государства Российского» как источник мятежных мыслей. Но не только простуда погубила историографа – была подорвана вера в хорошее будущее России, в возможность просвещенной монархии.
Звезда Карамзина, взойдя однажды, будет светить вечно, однако после его самоотверженного труда и бескомпромиссного служения Отечеству российское летописание пошло по кривой. История перестала быть зеркалом прошлого и в большинстве случаев стала банальным «инструментальным ящиком» по латанию настоящего. Да и звание историографа никому более не присуждалось… Перед смертью Николай Михайлович уже ничего не писал. Последнее, что он сделал для Отечества, – уговорил царя вернуть из ссылки Пушкина. «Буду повторять, – говорил Пушкин, – что «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». Как знать, возможно, в нынешние декабрьские дни родится на свет мальчик, которому будет суждено повторить подвиг Карамзина. Его место пока свободно.
Комментарии (2)