бурлаки на "волге"
Петр хватался за все подряд. И даже в учреждении каналов проявил свое желание, как всегда неуемное, употребить в их созидании личную инициативу. И тут нет ничего удивительного. Для последующей подпитки столь им обожествляемой заграницы необходимо было более надежно вскрыть вены государства, предназначенного в доноры. Ни грандиозные флотилии, ни города-монстры, ни Меншиковы, ни Шустовы, ни бакшиши турецким султанам, ни даже «победа» в Северной войне, где победитель взял на себя обязательства выплачивать колоссальную дань за одержанную победу побежденным, никак не могли обезпечить требуемого разорения для последующего уничтожения столь ненавидимой Петром страны.
Потому пришлось нашему «великому» прибавить ко всем своим людоедским прожектам и еще очередной: учреждение многочисленных каналов. И никому не известно, сколько он еще и на этом поприще людей в землю сырую положил. Потому как плата строителям каналов была такова, что в 1839 г. поведавший нам об одной из этих «строек века» автор «Путеводителя от Москвы до С.-Петербурга и обратно» И. Дмитриев тут же, о столь чудовищном несоответствии отпущенных Петром средств с действительно необходимой на строительство суммой затрат, замечает:
«Когда начались работы, собрано было до 6 000 рабочих; Государь уехал, приказав деятельно продолжать работы… Малость поденной платы в то время доказывается тем, что издержки на работы канала в 1704 г. составили менее 3 000 руб.» [132] (с. 180).
А упомянутый Дмитриевым канал строили три года. То есть в течение трех лет «преобразователь» выплачивал своим рабочим по целых 50 коп. — думаете в день? — в год!!!
Между тем в эту сумму входят и многие иные статьи затрат: на инструменты, оборудование, гидротехнические сооружения, строительные материалы и т.д.
Сюда же входит определенный процент на воровство управляющего строительством. И уж тут изымаемая из «общего котла» сумма зависит исключительно от прожорливости приставленного Петром к данному мероприятию очередного «птенчика». Так что эти 50 коп. в год на брата следовало бы еще и располовинить, а то и еще сколько-нибудь поуменьшить до требуемого количества, необходимого на «прокормку» «птенца», приставленного наблюдать «за добрым порядком».
А чтобы понять, что бы этот самый полтинник мог собою значить по временам петровским, следует заглянуть в те суммы денег, которые, например, выплачивал своим военным, что было еще с полвека до этого, Алексей Михайлович.
Барон Майерберг о зарплате стрельцов сообщает следующее:
«…Царь платит ежегодно… рядовому — по 5 рублей. Сверх того каждому без различия отпускается по двадцати мер овса и ржи, обыкновенная цена которых около 18 рублей» [147] (с. 175–176).
То есть каждый рядовой стрелец, причем, еще за полвека до Петра, когда рубль был, что и понятно, много и еще более полновесным, получал в 46 раз поболее, нежели работник при Петре I. Если же сделать скидку на инфляцию, то эта разница может возрасти и до 60–90 раз.
И вот как подобные мероприятия «птенчиками» исполнялись:
«Когда в 1718 г. начали рыть обводной канал от Волхова к истоку Невы, строительство поручили Меншикову. Кончилось тем, что около семи тысяч рабочих умерли от голода и болезней…» [71] (с. 376).
Причем:
«…2 миллиона рублей, выделенные из казны, исчезли неведомо куда, а канал при жизни Петра так и не был построен» [10] (с. 157).
Но Фоккеродт, свидетель этого строительства, количество присвоенных при этом денег петровскими ворами-распорядителями все же увеличивает. Меншиков, что выясняется, копал канал на пару с неким Писаревым.
Ведь когда Петр, наконец, понял, что его городу-кровососу из-за потопления в Ладоге большей части из идущих к нему судов настает конец, то срочно порешил возводить обводной канал.
Эту очередную, как и всегда ударную, понятно дело, стройку века:
«…тотчас же поручили князю Меншикову и генерал-майору Писареву, о прилежании и деятельности которых Петр I имел отличное мнение» [52] (с. 75).
И действительно, эта «сладкая парочка» узаконенных воров надежды «Преобразователя» по преобразованию живых людей в мертвых выполнила с лихвой. Они:
«…погубили от голода и болезней многие тысячи работников, между прочим до 7 000 казаков (Малороссийских — прим. пер.)…» (там же).
И вот что при этом положили себе в карман. То есть, как бы так:
«истратили 21,2 миллиона» (там же).
На что «истратили» Фоккеродт не уточняет. Но вот сама сумма, в десяток раз превышающая «усвоенную» к нынешнему дню, все же шокирует. Потому как здесь сразу становится понятным — почему не только Меншикова, но какого-то совершенно безвестного Писарева, Петр так и не вздернул за такие шуточки на рее. Тут все как и элементарно просто, так и еще более того — страшно. Петр эти деньги, предназначающиеся не только для кормежки, но и для оплаты труда малороссов (а они-то уж вряд ли могли сюда в такую даль прийти работать задарма), используя своих «птенчиков», просто переложил в свой карман обратно. Потому никто из организаторов и этого воровства — вновь, как уже давно было усвоено при всех иных великих строительствах Петра, — так и не пострадал. Понятно, кроме на износ использованных на ударной стройке и затем зверски умерщвленных петрушечными потешниками малороссов, погнавшихся за обещанною Петром большою деньгой.
И при всем при этом правая рука Петра, да и какой-то Писарев, что и естественно, кроме поощрения ничего от своего патрона не заработали. Что ж, очередную партию русских людей-тружеников они угробили — задание, следовательно, «партии и правительства», выполнили. Ну а деньги, что и естественно, с чувством выполненного масонского долга можно теперь пускать и на иные нужды — подобные же людоедские мероприятия. Свою долю, что понятно и без слов, ничем не рискуя, от данного куша получат и Меншиков с Писаревым. То есть разойдутся с Петром по-турецки, прекрасно поделив сумму денег, в сотню раз превышающую затраты на подкуп великому визирю с Кегаем, отданные Петром за свою шкуру во времена его очередного испуга (по нашему счету — восьмого) — на сей раз на реке Прут.
Вот еще отголосок подобного же. На сей раз сообщает об очередной такой стройке века еще один очевидец, на сей раз побывавший в России с польским посольством:
«…мы с его царской милостью ходили на острове Котлин по каналу, который копали 4 000 нанятых работников; каждому платили за [выкопанную] сажень вглубь и вширь по пять рублей» [148] (с. 151).
То есть, стало быть, платили какие-то больно уж сумасшедшие деньжищи — более трех коров за каждые пару-тройку дней ударного труда! Не ослышались ли?
Ослышались. Потому как переводчик тут же поправляет эту пропагандистскую музыку, которую столь охотно по тем временам тиражировали об этих людоедских стройках Петра его соподельники. Да судя по данному известию — и он сам.
Потому как вот в чей карман эти деньги, обещаемые строителям, что выясняется, на самом деле попадали:
«По данным Ф.Ф. Веселаго, в 1719 г. на строительстве канала было занято около 2,5 тыс. солдат и около 600 крестьян. Весной строительство передали на подряд комиссару П.Н. Крекшину, ему за кубическую сажень вынутой земли платили 5 руб. (Веселаго Ф.Ф. Очерк русской морской истории. С. 511–512)» [148] (прим. 50 к с. 151).
То есть платили-то вовсе не солдатам из этой трудармии, которую лишь затем еще мечтал возродить в 20-е годы Троцкий, и, понятно дело, не крестьянам. Но Крекшину, чья задача отпускаемые на эти работы вроде бы, на первый взгляд, просто сумасшедшие деньги, по-возможности, сэкономить.
Как?
Да как обычно. Содержать людей впроголодь, а когда эти здоровые сильные люди примут, наконец, вид освенцимских доходяг, то поступить с ними точно так же, как затем немцы поступали с такими же русскими людьми в лагере Освенцим. И не то чтобы с Петром выручкой с этого их общего мероприятия поделиться, но просто вернуть ему то, что Петр дал подержать временщику лишь для того, чтобы всяким там дипломатам пустить пыль в глаза — мы, мол, строим, вкладывая в строительство большущие деньги. Дипломаты, понятно, трубят о такой щедрости Петра во все трубы. На самом же деле, помахав перед носами изумленных вельмож этими деньжищами, Петр забирает их к себе обратно — в карман. А обманутых присутствием этих средств людей сначала недокармливают, обещая все им воздать потом, а потом и «урабатывают», превращая сначала в освенцимских доходяг, а затем и в покойников. Вот, кстати, по какой причине ему потребовалось к 600 работникам для каких-то нужд приставить еще и 2,5 тыс. солдат — по 4 солдата на работника. Понятно, при большевиках, когда несовершенные мушкеты петровских жандарм-потешников сменят автоматчики с собаками, бараки обнесут колючей проволокой и обставят вышками с прожекторами и пулеметами, солдат для содержания этих предназначенных к голодной и холодной смерти людей потребуется много меньше. Вот он в чем прогресс комиссаров большевицких над комиссарами Петра, не менее свирепо наблюдающими «за добрым порядком»…
Сколько Петром еще и здесь, на острове Котлин, людей позагублено?
А вот сведения и еще об одном таком людоедском проекте:
«…реку Илавлю, текущую в Дон от Волги… в 1702-м трудились перекопом соединить, но за неудобностию оставили» [149] (гл. 16).
Сколько людей преобразовал этот «преобразователь» в покойников еще и здесь, Татищев не сообщает, но оговаривает, при этом, что подобная неудача постигла очередную задумку Петра и при попытке соединения Оки с Доном.
Сколько людей Петр со своими «птенчиками» ухайдакал еще и там?
Но, понятно дело, при помощи тех же «птенчиков» Петра, все завершилось и на данном промежутке работы адовой таким же образом:
«…с тем же чудовищным результатом в виде огромного количества покойников» [10] (с. 159).
А сколько людей унесла маниакальная попытка строительства порта в Рогервике?
Ведь фабрика смерти здесь исправно работала десятилетиями. Уже в царствование Анны Иоанновны Страленберг сообщает, что еще Петром заложена:
«…гавань в Рогервике, 7 миль от Ревеля, против Пернова, при которой завсегда 10 000 человек работали…» [125] (с. 211).
То есть эта фабрика смерти перемалывала «людской материал» в прах десятилетиями. О чем упоминал в своих дневниках и Берхгольц. Вот что сообщают его биографы:
«Рогервик в последующие 40 лет оставался местом каторжных работ, но гавань при жизни Берхгольца так и не была построена» [63] (с. 446).
А умер он, что выясняется, не в 1765, а в 1771 году [63] (с. 443). То есть 46 лет спустя смерти Петра. Таким образом, выясняется, что фабрика смерти в Рогервике, учрежденная еще Петром, работала более половины столетия. Причем, «завсегда» на ней работало по 10 000 человек. Сколько еще и здесь людей русских Петр со своими последователями в землю сырую уложили?
Однако ж у Рогервика в земле Лифляндии были и свои предшественники. Вот что мимоходом сообщает о них Вебер:
«Его Царское Величество находился уже в этом городе и 12-го августа снова пустился в море, осмотрев прежде в Дагероэ на Лифляндском берегу место, предположенное для устройства гавани, а равно и одно большое красивое по местоположению пространство, на горе, перед Ревелем, для возведения там увеселительного замка (крепостцы) и разведения богатого сада; обе эти дорогие работы начаты и производились с такою усиленною ревностию, что когда я в 1719-м году был опять в Ревеле, то нашел, что они исполнены были уже почти до половины» [134]; [150] (с. 1616).
Почти, да не полностью. Потому как об окончании строительства еще и этих двух строек века известий почему-то не имеется.
Вот еще сведения о ранее неизвестном нам, за отсутствием о том информации, все такого же плана людоедском проекте и его не менее людоедском решении.
Юст Юль:
«Против (Ритусара), ближе чем на расстоянии пушечного выстрела, (стоит) замок Кроншлот, построенный среди зимы на взморье на глубине девяти футов. Говорят, при сооружении его погибло от голода, холода, морозов и (изнурительной) работы более 40 000 крестьян» [54] (с. 154).
То есть это только часть от тех рабочих, которые погибли при строительстве Кронштадта — мертвого города, который так и развалился, не будучи никем заселен.
Людей не считали. А царь-антихрист вновь брался за перо и бумагу и неразборчивым безграмотным почерком кухарки отписывал весьма привычное этому главному ернику в стране — князю кесарю: «в людях зело нужда».
И вновь его гвардейцы вели новые закованные в железо партии ни в чем не повинных русских людей, именуемых Петром «ворами». Но все роли в этой безконечной кровавой драме были распределены, и полагающийся колодникам от Петра какой-то несчастный полтинник и тот разворовывался его «птенцами» где-то еще на полдороге.
Тут, справедливости ради, все же следует отметить, что не на всех людей своей страны распространял Петр такую дикую «зарплату», теперь столь удивляющую, которая была слишком недостаточна (по любым меркам) даже для будущего узника Освенцима. Действительный статский советник, например, в городе-монстре, сооруженном на костях тех же русских людей, что и на рытье Вышневолоцкой или Волховской системы каналов, имел оклад в 2 094 руб. 15 коп [59] (с. 62). А сколько еще при этом наворовывал?
Так ведь ровно столько, чтобы потребовался специальный указ о запрете хоронить деньги в землю…
А вот какую астрономическую цифру называет датский посол Юст Юль, приводя в своих дневниковых записях зарплату Апраксина:
«Он говорил мне, что получает от царя годового жалованья 7 000 рублей» [54] (с. 78).
То есть зарплата ближайшего окружения Петра превышала «заработок» землекопов «всего лишь» в 14 000 раз.
Но хватит ли полтинника, получаемого на душу, чтобы как-либо проработать на петровских стройках положенное время?
Деньги, по тем временам, конечно же, были другими, нежели теперь. Но все равно — полтинник в год на брата — это просто насмешка над приговоренными к смерти русскими людьми.
Так как же петровские «птенцы» умудрялись кормить такое большое количество людей достаточно продолжительное время на столь поразительно ограниченные средства?!
Ответ прост, хоть и страшен.
Эту закованную в кандалы армию рабочих петровские «птенчики» за несколько месяцев умудрялись «преобразовать». То есть из здоровых и крепких русских людей посредством их безжалостной принудительной эксплуатации сначала сделать освенцимских доходяг, а затем и вообще свести в могилу!
А потому и набирали каждый год новых рабочих: здесь — еще 6 тыс. человек, на строительство С.-Петербурга — еще 100 тыс. человек, на строительство Таганрога, Рогервика, Кроншлота, Воронежской, Брянской, Казанской, Ступинской и Архангельской верфей… и т.д. и т.п.
Страна при Петре представляла собой колоссальных размеров концентрационный лагерь, где пыточные казематы Преображенских приказов лишь «плавно и непринужденно» переходили в ГУЛАГи вышеозначенных людоедских мероприятий «великого преобразователя».
А вот еще очередная манера убийств русских людей Петром. О ней в своих дневниках сообщает датский посол Юст Юль. Увиденное им происходило под Нарвой, несколько лет до этого захваченной Петром:
«В лагере под городом положение дел было незавидное: одна треть лошадей у крестьянских подвод пала, значительная часть крестьян умерла от голода, (а) 400 человек разбежались… Причиною смертности (среди крестьян) послужило то обстоятельство, что им велено было взять с собою хлеба (всего) на два месяца; (на самом же деле) с тех пор, как они покинули (свои) дома, прошло четыре месяца, так что ни для людей, ни для лошадей корма не осталось; подножного корма тоже не было, а (от правительства) ни сена лошадям, ни хлеба крестьянам не выдавалось» [54] (с. 73).
То есть здесь для преобразования нескольких сотен живых русских крестьян в мертвых даже кандалов не потребовалось. Их совершенно сознательно петровские «птенчики», исправно уложив в свой карман на них отпущенные средства, поставили в совершенно безвыходное положение — либо окочуриваться от голода, либо бежать, автоматически становясь преступниками. Которых, рано или поздно, все равно выловят и доставят на стройки века уже закованных в кандалы.
Потому здесь половина перемерла, упорно пытаясь все же дождаться от властей справедливости, а другая, поняв, что дожидаться, кроме своей смерти от голода больше нечего, разбежалась. А потому будет все равно уничтожена воинством антихриста. Но уже несколько позднее — когда эту часть созванных на работы в Нарву крестьян переловят и отправят на какую-нибудь очередную «стройку века».
Вот еще вариант вышеизложенных затей «преобразователя»:
«Для обезпечения заводов рабочей силой Петр отдавал деревни и целые волости в заводские крестьяне — называя вещи своими именами, в крепостные рабы… люди бежали с заводов на Дон и на Север… Их ловили, били кнутом, ссылали, клеймили, заковывали в кандалы, вешали для устрашения прочих. Виселица с трупами разной степени разложения стала обычной частью пейзажа заводов и мануфактур (как и “строек века”, разумеется). Рабочие в Воронеже на вопрос царя, какие, мол, будут пожелания, попросили одного: снять трупы с виселицы. “А то как ветер с той стороны, и кусок в горло не лезет”» [10] (с. 162–163).
И где для травли русского духа у Петра не хватало «птенцов», там пускались в ход иностранцы, то есть те русскому человеку иноверцы, которые стали во вражеский стан не после предательства Русской Веры, но являющиеся ее врагами еще от самого своего рождения.
Но иноверцев хватало и своих — доморощенных. И после устроения перевалочной базы переброски русских богатств к западным морям через сооруженный на костях миллионов русских людей порт в устье Невы, Петр отдал это место, ставшее столь доходным, не просто немцу, жиду или «птенцу», но «другу степей»:
«В 1719 г., когда устроенные казною сооружения по каналу начинали приходить уже в разрушение, Новгородский мельник Михайло Сердюков (из Калмыцкого рода) подал Государю прошение о дозволении ему производить Вышневолоцкие работы на свой собственный счет, что ему и было дозволено… Новым Указом 25 Мая 1722 г. существовавший с 1720 г. акциз в пользу казны уничтожен; а Сердюкову для поддержания сооружения предоставлено право взимать сбор с каждого проходящего через шлюз судна, дано право безденежной рубки в казенных и частных лесах… дозволено пользоваться всею землею в окрестностях В.-Волочка… даны Сердюкову большие права и преимущества, и сверх того выдана ему двадцатитрехлетняя привилегия на содержание питейных домов, и «взимание канцелярских сборов и пошлин» [132] (с. 187).
Так что за недостатком в сердце России немцев к центральной валютоносной артерии страны был приставлен местный кровосос — «друг степей калмык». И уж таковому за его к нам полную инородность дозволено было многое из того, чего даже и собственным «птенцам» не всегда дозволялось! И кровь из золотоносной вскрытой Петром артерии организма Святорусской Державы густой теплой струей потекла сквозь клыки приставленного «преобразователем» вампира «из калмыцкого рода».
И железным аргументом устроенной Петром именно выкачки из России ее богатств, а уж никак не якобы учрежденным каким-то мифическим более удобным товарообменом через это самое пресловутое «окно», служит миф о бурлаках, столь чрезмерно раздутый красно-желтой пропагандой.
- Прежде всего, резонен вопрос: почему эти самые бурлаки, ни с того ни с сего, объявляются вдруг именно на Волге? Почему не на Мсте, не на Волхове и не на Неве?
Да потому, что товары из нашего со времен Петра терзаемого временщиками Отечества теперь лишь вывозили, а уж никак не наоборот!
Но, может быть, кто-то попробует возразить, если из Петербурга вывозились изделия русской промышленности, то, может быть, в Архангельск, наоборот, лишь ввозились?
Вот ответ голштинца Избранта, комиссара Адмиралтейского приказа, приставленного Петром к Архангельску в качестве «смотрящего» здесь иностранца «за добрым порядком». В 1717–1719 гг., следуя отчетности предоставленных им документов:
«…через Архангельск вывозилось товаров на 2 млн. руб., ввозилось же всего лишь на полмиллиона (Огородников С.Ф. Очерк истории города Архангельска, с. 67)» [151] (с. 23).
Так что и через этот город, где Петр переломал все наши торговые и промысловые корабли, осуществлялось разграбление страны путем вывоза ее достояния и взамен ввоз лишь стеклянных блестящих бус и зеркалец, словно папуасам банановых островов. То есть три четверти товарообмена и здесь составлял исключительно вывоз нашего достояния по отношению к ввозу извне.
Из Петербурга же, что и понятно теперь без пояснений, во внутренние районы страны вообще ничего не ввозилось. Эта форточка, вскрытая Петром в Европу, работала только в одном направлении — на вывоз товаров из страны. И железным аргументом тому — появление к Репино-Некрасовским временам мифов, воспетых затем еще и Шаляпиными, о неких таких странной «технической специализации» людях — бурлаках. Возникших, что и понятно из их россказней, якобы исключительно от некоей-де русской природной тупоумости, на собственном горбу зачем-то, в век пароходов и паровозов, все заставляющей перетаскивать баржи с грузами из акватории в акваторию.
Однако же:
- Бурлаки — это самый наглый и безстыдный миф антирусской пропаганды! Никаких таких бурлаков никогда нигде не было, да и вообще в природе существовать не могло!
Так каким же образом тянули баржи вверх по Волге?
Достаточно просто — впрягали лошадей!!!
О чем никто из нас, естественно, ранее вовсе и не догадывался.
Причем, впрягали отнюдь не рысаков, которые обычно с бубенцами, и не скакунов, которые на бегах. Однако же в каждом из которых полутонна веса имеется.
Впрягали же специально для подобной работы выращиваемых тяжеловозов, масса которых вдвое и еще более. Причем, это не просто вес, но вес мышц и толстой кости. Это мощь, которая может играючи везти на телеге двадцать человек!
А вот уж интересно: смогут ли двадцать человек, запряженные в телегу, не только везти, но просто хотя бы сдвинуть с места телегу, загруженную такой лошадью?! Как бы они такую-то штуковину по-шаляпински «ухнули» бы?
А если людям против этой лошади столь нам теперь привычные соревнования по перетягиванию каната устроить?! Это вроде бы как «игра в бурлаков» называется. Кто победит?
И теперь, с точки зрения целесообразности, хоть немножечко прикинем: сколько съестных припасов потребует идущая в разгар лета по сочной зеленой травке лошадь, и сколько ей в альтернативу затребует ватага из двадцати человек?!
И если их только кормить, как Петр I «кормил» своих работников, и если на каждом перегоне вместо «естественно убывших» набирать новых, лишь при таком «рачительном» методе «хозяйствования» возможно некоторое сопоставление.
Однако же Некрасовы с Репиными этих самых бурлаков умудрились откуда-то намыть даже не просто в век, когда воспоминания об ужасах ерничающего на троне душегубца в памяти народной несколько поизгладились и когда уже давно закончились страшные времена послепетровских временщиков с Биронами да Шуваловыми, но когда сами эти тягловые лошади повсеместно заменялись. И уж отнюдь не мужицким горбом, а пароходами, шлюзами и прочими техническими усовершенствованиями. Между прочим, вот что интересного нам теперь стало известно на тему вдолбленной нам в голову большевиками с демократами якобы вопиющей отсталости Царской России:
«В 1912 году в мире всего имеются только 15 теплоходов, из них 14 построены в России и 1 в Германии» [152] (с. 543).
Так что вся эта хваленая немчура должна была о бурлачестве позаботиться, имея и лошадей-то в несколько раз меньше, чем у нас, а уж за отсталость от России всего остального мира — тут и говорить не приходится!
Между тем, когда в наших городах давно ходили изобретенные нами же трамваи, заграница даже и на бурлачество лошадей отрядить никак бы не смогла — лошади у них были шибко перегружены на иных — «патриархальных» работах. Вот что на эту тему сообщает князь Трубецкой:
«В те времена (1913 г.) в Париже, даже в самом центре его — как это ни кажется невероятным! — существовали еще конки. Именно конки — дилижансы, запряженные лошадьми! Я был поражен, когда увидел эту неожиданную картину. В Киеве я конок совсем не помню… В Москве конки, постепенно вымирая, существовали еще в начале моих студенческих лет… И вдруг в Париже — конки!» [144] (с. 86).
Так что если у нас, по тем временам, лошадиные силы исчислялись уже давно исключительно в мощности моторов, то у хваленой заграницы — отнюдь не в переносном смысле, но в прямом: в количестве развозящих обывателей тягловых кляч по самому модному на Западе городу — Парижу!
У нас же людей развозили трамваи, автобусы и даже троллейбусы (в 1902 г. произведено испытание первого троллейбуса, разработанного русским инженером П.А. Фрезе) [152].
И вот какой вид транспорта уже намечалось вводить в строй:
«…проект метро в России начали обсуждать еще в 1890-е годы. В 1893 году Санкт-Петрербургский градоначальник получил проект по утверждению Общества для постройки метрополитена в столице» [153] (с. 315).
Так что этот хваленый «прогресс» советских революционных властей русская мысль обогнала чуть ли ни на полвека, о чем мы, что и понятно, и не без помощи в том числе давно устоявшейся в советских учебниках репино-некрасовской версии, ни сном, что называется, ни духом:
«…нас учили, что только большевики могли додуматься до такого чуда, как метро» [153] (с. 315).
Так что и по этой части нам мозги были подрихтованы достаточно основательно.
Кстати, метро, появившееся в Англии еще с середины XIX в., никаким чудом техники, что уже на самом деле, не являлось. Ведь его вагоны по тем временам мог приводить в движение лишь единственный тогда вид подвижного состава железнодорожного транспорта — паровоз. Вот и представьте себе — каково дышать было людям, находящимся в этом прокопченном сажей от угля извечно грязном сплошном от начала и до конца туннеле…
А вот как на фоне «прогрессивного человечества» выглядел водный транспорт якобы отсталой России:
«…в июне 1903 года первый в мире теплоход “Вандал” был спущен на воду в Петербурге (первый же пароход, “Елизавета”, отошел от пристани Петербурга осенью 1815 года» [152] (с. 496).
Но не только водный транспорт еще с наполеоновских времен в дореволюционной России являлся самым передовым среди стран, конкурирующих с ней в прогрессе:
«…первый в мире паровоз был изобретен в России в 1832 году…» [152] (с. 496).
И грузы из Москвы в Петербург пошли не только в период летней навигации посредством использования нашего лучшего в мире водного транспорта, но уже и круглогодично — по железной дороге:
«…в 1848–1851 гг. прошла первая в России магистральная железная дорога Петербург–Москва» [154] (с. 54).
То есть еще к середине XIX века давно закончилось даже теоретически возможное бурлачество: грузы против течения, через Тверцу (Дверцу), тащить, даже на лошадях, вообще не требовалось — их по железной дороге приспокойненько себе везли паровозы!
Затем в строй стали вступать и иные железнодорожные трассы, позволив максимально разгрузить водные артерии страны. И спустя лишь четверть века о значении водного транспорта в России, в сравнении с железнодорожным, можно было уже говорить как о прогулочном:
«…в 1874 г. железнодорожный грузооборот Москвы составил около 3 300 тыс. т, а водный 180 тыс. т…» [154] (с. 54).
А к началу XX в. Россия почти все перевозки уже осуществляла по железной дороге, опережая в этом вопросе водный транспорт в 25 раз [160] (с. 161–162).
И вот каковы масштабы охвачиваемых железнодорожными перевозками территорий: к 1880 г. в России уже было проложено 20 000 км железных дорог!
Но и само качество, например, пассажирских перевозок на всем этом огромном пространстве всегда очень существенно превосходило заграницу:
«Русские железные дороги были самыми дешевыми и комфортабельными в мире, они имели и для III класса спальные вагоны…» [152] (с. 543).
С чем в своих воспоминаниях соглашается и Шульгин, подло предавший Николая II, приехав убеждать его на место ареста, что Россия якобы настроена против него:
«Россия в отношении комфорта поездов шла далеко впереди Западной Европы. Мы были очень избалованы в этом смысле. И ездить в европейских поездах было для русских чистой мукой. Впрочем, сами французы одну из своих главных магистралей Париж — Лион — Море (Средиземное) в непереводимой игре слов называли: “Пожалейте несчастных”» [155] (с. 47–48).
Таково основное отличие «отсталой» России от «прогрессивного» Запада!
И вот какой транспорт железные дороги в России перекрывали в 25 раз. В Российской Империи:
«пароходов в 1895 году было 2 539, в 1906-м — 4 317» [156] (с. 39).
Нигде в мире речной флот не имел такое количество пароходов! Какое там бурлачество из россказней «очевидцев»: жида Репина и масона Горького? Горький застал 4 317 пароходов. А ведь еще и лошадей прорва была в стране — больше чем у нас нигде их не было. Какие там впряженные в баржи люди???
Но вообще-то, если разобраться, могли ли быть бурлаки не только в мистифицированных россказнях этих хреновых наших доморощенных «правозащитничков», с упорством муравья все пытающихся выискать у Николая II самую малейшую капелечку негатива, но просто в качестве рабсилы хоть где-то и хоть как-то?
А вы просто хоть на секундочку представьте себя на месте рачительного хозяина барки, которому необходимо произвести выбор между исполнителями самых тяжелых в физическом отношении работ. То есть определить большую экономичность затрат в деле прокормления: одной тягловой лошади или требующей усиленной кормежки ватаги из двадцати здоровенных мужиков, к которой следует прибавить и ждущих от них прокормления членов их семейств?
Именно по тем временам, когда наша как всегда импортномыслящая интеллигенция изобретала бурлаков, в каждой крестьянской семье Царской России, которая была традиционно самой большой в мире, имелось по 10–15 детских ртов. Население страны, в которой Русское население составляло 72,5%, за время царствования Николая II увеличилось на 60 млн. человек. И вовсе не спроста: еще с 1898 г. в Царской России появляется безплатная медицина.
То есть вам следует выбирать — кого легче будет летом прокормить: одну лошадь или с пару сотен человек?!!!
Ну что, будем и дальше продолжать с тупым упорством заучивать наизусть карамзино-репино-некрасовские байки, нам по ушам развешанные, или же, наконец, начнем думать своей собственной головой?!
А ведь одну лошадь ни один рачительный хозяин гробить не станет: он, как минимум, восьмерку впряжет. А таковую роскошь, которая и на лужку преспокойненько себе попасется, смогут подменить собою только с полторы тысячи едоков!
И вся эта огромная, вооруженная ложками и через каждые полдня почему-то требующая дозаправки оголодалого желудка гвардия подсчитана еще без учета самой команды тяжелогруженой барки!
И, чтоб стало возможно всем им за целую навигацию заплатить, нужно, чтоб груз, ими переправляемый, состоял исключительно из золота…
Лишь в подобной ситуации вышеизложенная эпопея с бурлачеством станет теоретически рентабельна.
Если же это будет преобыкновеннейшая пенька, обычно и перевозимая за кордон, то «выигрыша» от всей летней навигации купцу хватит лишь на то, чтобы от всего перевезенного товара оставить себе маленький кусочек от той самой, к сожалению, слишком добротной пеньковой веревочки, чтобы сплести из нее себе нехитрую загогулину и свести счеты с жизнью. Так предстоит закончить свои эксперименты нерасчетливому транжиру, начитавшемуся у Некрасовых стишков, насмотревшемуся у Репиных картин и наслушавшемуся у Шаляпиных песен про бурлачество: в противном случае ему, после эдакой прогулочки на живых людях, останется лишь единственное — провести весь остаток своих дней в долговой яме.
Так как же грузы доставлялись по реке, что и понятно — еще до широкого внедрения парового транспорта — парохода и паровоза, на самом деле?
Вот как выглядел подъем вверх по Волге, например, персидского посольства из Астрахани в Архангельск в 1599–1600 гг.:
«Когда на реке поднималась буря, гребцы высаживали на берег лошадей, и они тянули галеры канатами» [157] (с. 175).
Полувеком позднее все выглядело также. Павел Алеппский, когда возвращался из Новгорода в Москву, заметил следующую особенность транспортировки в нашей стране грузов:
«…суда, идущие по реке в Тверь… шли не на веслах, а их тащили на канатах лошади с берега» [158] (гл. 9, с. 88).
А вот как описывается плавание вверх по Волге уже во времена Пушкина:
«…барки поднимают от 15 до 18 000 пудов… При попутном ветре ходят они… на парусах и проплывают в день по большей мере верст 30; если нет ветру, то они ходят вверх по реке на веслах бечевым тягом или завозами. Вообще по Волге, как и по Тверце, барку тянут лошадей 12 или 14, полубарку 8 или 10… суда иногда поднимают столько же тяжести, как и линейный корабль. На всем пространстве империи… ходит по рекам более 36 000 судов» [132] (с. 194).
И если нам при игре в бурлачество увеличить конскую тягу все же до силы положенных четырнадцати лошадей, то окажется, что во времена Некрасовых вся страна была полностью приписана к этим самым бурлакам. И уже ни на постройку, ни на оснащение, ни на управление самими барками народу у нас не хватило бы.
2 000 бур. × 36 000 бар. = 72 000 000 бур./бар., то есть — сплошных бурлаков и их безконечно требующих еды оголодалых отпрысков! У нас тогда столько народонаселения-то не проживало!
Если же разменять все это дело в «обратку»: наших «бурлаков» на действительно по тем временам имевшихся тягловых лошадей, то полученная цифра уже никаких лишних вопросов не вызовет.
А вот и еще небольшая прибавочка к вышеизложенному.
В.В. Шульгин, посетив в 1956 г. один из советских колхозов Владимирской области, рассказывает о тяжеловозе, ему там представленном:
«Нам показали тяжеловозов, из которых один на сельскохозяйственной выставке в Москве потянул груз в 14 тонн на протяжении 17 метров. Эти богатыри-кони отличаются изящным сложением, несмотря на свою крупность и силу» [155] (с. 35–36).
Так что даже не двадцать мужиков такая лошадь может заменить, но двести!..
Таким образом, следует констатировать достаточно удивляющий из всех наших пересчетов вывод: для некрасово-репинского бурлачества, то есть для доставки грузов с Урала в Петербург на собственном горбу, потребовалось бы иметь в России население в десяток раз превышающее проживающее здесь ко временам вышеназванных баснотворцев. То есть под миллиард…
Библографию см. по:
Слово. Том 22. Серия 8. Кн. 3. Стафь с ними на фсе
Комментарии (0)