«т. Сталин!
Вешенский район, наряду со всеми другими районами Северокавказского края, не выполнил плана хлебозаготовок и не засыпал семян. В этом районе, как и в других районах, сейчас умирают от голода колхозники… взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями» [16] (с. 136).
И вот в чем провинились в ту пору местные работяги.
Посевная площадь этого района, за счет варварской эксплуатации попавших в кабалу еврейским комиссарам русских людей в:
«1930 г. — 87 571 га, 1931 — 136 947 га, 1932 г. — 163 603 га» (там же).
То есть всего за два года этой естественной для совка штурмовщины, между прочим, все по поднятию той же целины, затем описанной Шолоховым, засеяно уже вдвое больше посевной площади. Но люди, пошедшие у большевиков на поводу, и сами не поняли, в какую ямищу этим ударным трудом сами себя же и загнали. Ведь этим волкам, вырядившимся в «рабочую власть», было глубоко наплевать — есть возможность увеличения площади посева или все ресурсы как раз этой самой штурмовщиной измотаны до последней крайности и непоправимо подорваны. А потому, ограбив человека в очередной раз, раскатали губу и на еще большее в сравнении с прошлым годом его ограбление. Но этим увеличением «производительности», которое все так и продолжали требовать от простого работяги большевики, так называемые «средства производства» были к тому времени уже до самого до конца измотаны. Потому как все для той же галочки в большевицком отчете загнанные в колхозы люди:
«работали на полудохлом скоте… ломали хвосты падающим от истощения и устали волам» (там же).
Понятно дело, что такой вот метод хозяйствования и просто обязан был когда-то привести не к продолжающемуся росту производства, но к его подрыву. Ведь скотина, на которой и пахали за отсутствием тракторов, это не человек. Потому-то она как раз и не выдерживала всего того, что выдерживали в те времена люди из страха попасть в сталинские лагеря смерти. Но одним лишь страхом, что выяснится позже, от большевиков спастись было невозможно — слишком сурово наблюдали они «за добрым порядком»:
«Хлеб надо взять любой ценой! Будем давить так, что кровь брызнет! Дров наломать, а хлеб взять!» [16] (с. 137).
Все далее описываемое происходило еще до прихода к власти Гитлера. Но концлагерь, как выясняется, собою в тот момент представлял практически весь СССР. И описываемое Шолоховым ниже представляет собою вовсе не беллетристику какую, но доклад о творящемся безпределе самому товарищу Сталину. Причем, называются конкретные имена конкретных людей, замешанных в зверских убийствах мирных граждан в мирное (если оно у нас когда-то бытовало таковым во времена правления большевиков) время:
«В Плешаковском колхозе два уполномоченных РК [идет перечисление — А.М.]… допытывались у колхозников, где зарыт хлеб… В полночь вызывали в комсод, по одному, колхозников, сначала допрашивали, угрожая пытками, а потом применяли пытки: между пальцев клали карандаши и ломали суставы, а затем надевали на шею веревочную петлю и вели к проруби в Дону топить…» (там же).
Вот у кого, что выясняется, заимствовали гитлеровские палачи приемы издевательств над людьми. Понятно дело, в своих одах про Дон о методах борьбы большевиков с «перенаселением» Шолохов даже не заикнется. Но вот Сталину о творящемся здесь безпределе отписал. Хоть на том спасибо.
Однако ж прелести общежительства в совке всем вышеприведенным ох как еще и не заканчивались:
«В Грачевском колхозе уполномоченный РК при допросе подвешивал колхозниц за шею к потолку, продолжал допрашивать полузадушенных, потом на ремне вел к реке, избивал по дороге ногами, ставил на льду на колени и продолжал допрос…
В Лиховидовском колхозе уполномоченный РК на бригадном собрании приказал колхозникам встать, поставил в дверях вооруженного сельского, которому вменил в обязанность следить за тем, чтобы никто не садился, а сам ушел обедать. Пообедал, выспался, пришел через 4 часа. Собрание под охраной сельского стояло… И уполномоченный продолжал собрание» (там же).
Почему никто так и не рискнул сесть?
Так ведь шел, напомним, 1932-й год. Большевиками к тому времени, с начала коллективизации, уже было уничтожено с десяток миллионов мирных граждан России. В том числе и многих односельчан здесь присутствующих колхозников. И это уже после того, как были уничтожены 5 миллионов здесь же проживавших в дореволюционной России казаков. Потому все сообщаемое Шолоховым следует квалифицировать лишь единственным термином — геноцид.
Так, судя по результатам, обстояли дела и в коммунистической Камбодже, когда режимом Пол-Пота всего за несколько лет была уничтожена треть населения страны. Однако ж зверства лютовавшего в стране социалистического режима этому южному варвару было перекрыть невозможно просто чисто технически. Ведь в его стране нет возможности, например, в мирное время мирных граждан своей страны выгнать погибать на мороз. Ведь в его стране морозов не бывает.
А большевики, некоторыми весьма странной ориентации гражданами и по сию пору упрямо восхваляемые, этим средством воспользовались в полной мере. И даже отчитывались перед начальством в своих подвигах:
«…по числу семей, выкинутых из домов, по числу раскрытых при обысках крыш и разваленных печей» [16] (с. 138).
И вот как приходилось отчитывать «нерадивых», то есть большевиков, так до конца и не врубающихся в политику партии и правительства:
«“Детишек ему стало жалко выкидывать на мороз! Расслюнявился! Кулацкая жалость его одолела. Пусть, как щенки, пищат и дохнут, но саботаж мы сломим!”, — распекал на бюро РК Шарапов секретаря ячейки Малаховского колхоза за то, что тот проявил некоторое колебание при массовом выселении семей колхозников на улицу» (там же).
И вот чем грозило этим самым комиссарам, в мирное время мирных граждан своей страны выгоняющих на лютый мороз замерзать, вопиющее, с точки зрения большевистского руководства, отсутствие у них надлежащего запаса свирепости:
«До чистки партии из 1 500 коммунистов было исключено более 300 человек. Исключали, тот час же арестовывали и снимали со снабжения как самого арестованного, так и его семью. Не получая хлеба, жены и дети арестованных коммунистов начинали пухнуть от голода и ходить по хуторам в поисках “подаяния”…
Исключение из партии, арест и голод грозили всякому коммунисту, который не проявлял достаточной “активности” по части применения репрессий» [16] (с. 139).
Так что большевистская мясорубка, изобретенная еще Карлом Марксом, а затем введенная Лениным и Троцким, поддержанная Сталиным, в те времена не останавливала своей кровавой работы ни на миг. И дабы не оказаться в числе пятой части уже «раскулаченных» партийцев, остальные своим приезжающим комиссарским боссам смотрели, буквально, в рот:
«…в начале февраля в Вешенскую приехал секретарь крайкома Зимин… Первый вопрос, который он задал присутствовавшему на бюро секретарю Чукаринской ячейки: — “Сколько у тебя выселенных из домов?” — “Сорок восемь хозяйств”. — “Где они ночуют?” Секретарь ячейки засмеялся, потом ответил, что ночуют, мол, где придется. Зимин ему на это сказал: “А должны ночевать не у родственников, не в помещении, а на улице!”» (там же).
Откуда секретарю большевистского крайкома такое изобретение в голову пришло? Ведь к тому времени уже так называемых «кулаков», в количестве нескольких миллионов, большевики уничтожили подобным же образом на севере? Неужели же этих так называемых «перегибов» большевистский аппарат так и не обнаружил и никого за уже совершенные зверства над мирным населением России не наказал?
Получается, что не наказал. Наказывали, что выясняется, лишь за проявленное некоторыми большевиками милосердие: сажали их в тюрьму, а их детей оставляли без хлеба голодать и выкидывали на мороз. А вот прикатил уполномоченный, и началось:
«После этого в районе взяли линию еще круче. И выселенные стали замерзать. В Безковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребенок замерз на руках матери. Сама мать обморозилась…
Число замерзших не установлено, т.к. этой статистикой никто не интересовался и не интересуется; точно так же, как никто не интересуется количеством умерших от голода. Безспорно одно: огромное количество взрослых и “цветов жизни” после двухмесячной зимовки на улице, после ночевок на снегу уйдут из этой жизни вместе с последним снегом. А те, которые останутся в живых, будут полукалеками» [16] (с. 139–140).
Если кто-то попробует связать это выколачивание зерна с какой-то уж там такой «производственной»-де на тот якобы момент «необходимостью», то будет ну уж сильно не прав. Ведь это понятно и без какого-либо особого перевода для тугодумов, что если половину деревни выгнать на мороз, то дети умрут, а родители их если все же и выдержат это двухмесячное испытание холодом, то поморозят себе пальцы на руках и на ногах. А потому именно для какого-либо производства будут после этого просто неспособны. Зачем государству чинить этот узаконенный им разор в собственной же стране? Оно что, тупое или здесь «зарыта» какая-то нами и до сих пор так и не распознанная «собака»?
Лишь единственное, чем все вышеизложенное можно хотя бы попытаться как-либо объяснить, — это жуткое массовое жертвоприношение какому-то большевистскому божку (подробно см.: [17], [18], [19]). Сталин, как бы кто к нему ни относился, этому жидомасонскому «священнодейству», проводимому троцкистами даже после бегства Троцкого за границу (90% ленинского государственного аппарата представляли собой пассажиров парохода из Америки, зафрахтованного масонами для прибытия Троцкого в Россию), не препятствовал.
Но Шолохов все же пробует объяснить этому партийному боссу о том, что на данный момент происходит в разоряемой комиссарами стране:
«…большинство терроризированных коммунистов потеряли чувство меры… людей пытали, как во времена средневековья, и не только пытали в комсодах, превращенных буквально в застенки, но и издевались над теми, кого пытали» [16] (с. 139).
Затем следует перечисление методов, которыми большевики пользовались в описываемой Шолоховым кампании:
«1. Массовые избиения колхозников и единоличников. Сажание “в холодную”. “Есть яма?” — “Нет”. — “Ступай, садись в амбар!” Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия — январь, февраль. Часто в амбары сажались целыми бригадами.
- В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: “Скажешь, где яма? Опять подожгу!” В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.
- В Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом “прохладиться” выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руку наган и приказал: “Стреляйся, а нет — сам застрелю!” Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный) и, как щелкнул боек, упал в обмороке» [16] (с. 140).
Так что большевикам было плевать — как такими зверскими методами подвергнутые пыткам люди смогут работать уже на следующий год. Им дано задание на проведение террора. И они его выполняли. То есть фашисты у нас зверствовали на десяток лет ранее вторжения к нам орд Гитлера. Именовали их, правда, несколько по-иному — коммунистами. Но хрен, что называется, редьки не слаще. Шолохов продолжает:
«6. В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков.
- Там же: закатывали в рядно и топтали ногами.
- В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью…
- В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семьями красноармейцев, раскрывая крыши домов, разваливая печи, понуждая женщин к сожительству.
- В Солонцовском колхозе в помещение комсода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом.
- В Верхне-Чирском колхозе комсодчики ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз.
- В Колундаевском колхозе разутых добоса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больницу.
- Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали.
- В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз.
- Уполномоченный РО ОГПУ Яковлев с оперативной группой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели “прохладную” комнату, куда выводили с собрания для “индивидуальной обработки”. Проводившие собрание сменялись, их было 5 человек, но колхозники были одни и те же… Собрание длилось без перерыва более суток.
Примеры эти можно безконечно умножить. Это — не отдельный случай загибов, это — узаконенный в районном масштабе — “метод” проведения хлебозаготовок» [16] (с. 140–141).
Так что кто сегодня все еще хнычится по пропавшему коммунистическому обществу должен бы знать свою собственную историю. В данный же момент мы рассматриваем совершенно официальное письмо одного из ведущих писателей страны к одному из ведущих членов правительства социалистического государства. Потому-то и становится понятным — почему же в некоторых наших западных областях фашистов встречали как своих освободителей. Было от кого освобождаться измордованному тому советскому обществу, правду о котором наши родители даже и в 60-е еще и пискнуть не могли. И если что ляпнешь невпопад, так сразу и в лице изменятся. Шипели приглушенно и испуганно: «Ти-ше!!! Такое нельзя говорить!»
Понятно дело, если после такого из дома на мороз выгоняли, что являлось еще лишь семечками. А то ведь и в «холодную» под замок, и из дробовика в голову пальнут, в шуточку же, а то между пальцев палки и сожмут, ломая суставы…
Но ведь все пересказываемое творилось лишь еще в «свободном» советском обществе. Но бытовали в ту пору и лагеря. Каково было попасть еще и туда?
Потому, чуть что, это просто патологически паническое: «Ти-ше!!!»
Но мы-то воробьи непуганые. А потому нам этих страхов было попросту не понять. И если наши родные нам политику партии и правительства в отношении совкового народа так и не разъяснили, хоть и догадывались, вероятно, то вот Михаил Шолохов ранее непонятое теперь доразъясняет. И ох как еще и доходчиво. Ведь теперь, после всех этих лишь в одном из многих уголков огромной страны в то время творящемся безпределе увиденном нам становится уже совершенно ясно, что отнюдь не для увеличения производства большевики столько людей ежегодно убивали и калечили. Им, как обыкновенным вампирам, а они ими и являлись, и являются, требовалось крови человеческой вдоволь напиться. Они и опаивались ею тогда практически ежегодно, изобретая все новые вехи все для новых неких своих таких свершений. А мы, в существе их сатанинских ритуалов с массовыми человеческими жертвоприношениями полные невежды, так этого их «священнодейства» до сих пор по достоинству еще и не оценили. А очень зря. Ведь история имеет свойство повторяться. И вовсе не важно, как они свою новую империю зла обзовут: коммунизмом или социализмом, демократией или диктатурой фашизма. Мы, так ничего для себя и не вынесшие из случившегося с нашими же бабушками и дедушками, отцами и матерями, просто обязаны наступить на эти же грабли истории в очередной раз.
Потому-то давайте хоть теперь постараемся все же приглядеться к этому письму Шолохова. Ведь оно на слишком многое раскрывает нам глаза.
Читаем его далее:
«“Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко «В успокоенной деревне»? Так вот этакое «исчезание» было проделано не над тремя заподозренными в краже у кулака крестьянами, а над десятками тысяч колхозников. Причем, как видите, с более богатым применением технических средств и с большей изощренностью.
…Истощенные, опухшие колхозники, давшие стране 2 300 000 пудов хлеба… уж, наверное, не будут вырабатывать того, что вырабатывали в прошлом году. Не менее истощен и скот… Все это, вместе взятое, приводит к заключению, что план сева колхозы района к сроку, безусловно, не выполнят. Но платить-то хлебный налог придется не с фактически засеянной площади, а с контрольной цифры присланного краем плана. Следовательно, история с хлебозаготовками 1932 г. повторится и в 1933 г. Вот перспективы, уже сейчас грозно встающие перед вышедшими на сев колхозниками.
Если все описанное мною заслуживает внимания ЦК, — пошлите в Вешенский район дополнительных коммунистов, у которых хватило бы смелости, невзирая на лица, разоблачить всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района, которые по-настоящему бы расследовали и открыли не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные «методы» пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это.
Обойти молчанием то, что в течение трех месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя. Только на Вас надежда.
Простите за многословность письма. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины».
С приветом М. ШОЛОХОВ
Ст. Вешенская СКК 4 апреля 1933 г.” (АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 827, л. 7–22. Подлинник)» [16] (с. 136).
Понятно дело, лично для Шолохова, аккурат тот самый момент и изобретающего очередную сказку про поднимание этой самой целины, Иосиф Виссарионович расщедрился. Хлебушка пухнущим от голода упомянутым этим двум районам выслал. Но таких районов в тот момент было по стране, надо думать, коль только еще здесь каждый пятый коммунист, чьи руки еще не обсохли от крови недавно проведенной коллективизации, убивать и калечить своих односельчан не то что бы отказался, но требуемой «сноровки» при пытках не проявил. За что и был выгнан своими собратьями по клану, волками в шкуре народной власти, вместе со своей семьей зимою на мороз.
Потому конкретно лично Шолохову, пишущему в тот момент очередную большевистскую басню про им описываемую местность, Сталин все же помог. Но, при этом, узурпируемому большевиками народу русскому вовсе не сочувствует:
«Я поблагодарил вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике… надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили “итальянку” (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели “тихую” войну с Советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов.
…ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали.
Ну, всего хорошего и жму Вашу руку» [16] (с. 143).
То есть Сталин разъясняет политически безграмотному Шолохову, что все произведенные в его районе проживания убийства и издевательства над местными мирными жителями вовсе не являются чем-то особенным и уголовно наказуемым со стороны советских властей. То есть все увиденное им и услышанное во время и после этих проведенных большевиками карательных операций писателю не следует принимать близко к сердцу. Потому как живет он, о чем и сам-то сообразить не может, вовсе не в той радужной прекрасной стране, которую и изображает в своих романах. Но в застенке.
Причем, в застенке заранее спланированном. Ведь вот что сообщает о будущем советской страны еще Карл Маркс («Его отец Гершель Маркс был сыном трирского раввина Мейра Галеви» [20] (с. 311)) в свои юношеские годы:
«Я хочу построить себе трон
На огромной холодной горе,
Окруженной человеческим страхом,
Где царит мрачная боль…» [21] (с. 451).
А нам именно в данном свете и предстает пересказ происходящих в те времена событий, изложенных Шолоховым. Но были, несомненно, в те времена и такие места, где большевики при изъятии «излишков» продовольствия действовали и еще покруче. Ведь не в каждом же уезде в те времена проживало по Шолохову, которому позволительно было обращаться за помощью к кому угодно — даже к самому товарищу Сталину.
Но, как видим, даже и такое не слишком-то и помогало. А что могло твориться здесь каких-нибудь и еще пару–тройку лет назад, когда большевики осуществляли «раскулачивание»?
Комментарии (0)