Есть что-то поразительное в повести Леонида Андреева
1916 года. И даже не то, как передано жуткое дыхание войны без показа самих боевых действий — хотя это написано так, будто сам только что пережил, а не прочитал. Война в тыловом Петрограде повсюду: в быту, в жестах и поведении людей, в мертвых вещах и в живой природе. Война калечит и убивает души на расстоянии, и это показано в высшей степени натурально и глубоко. Но искусственные слова «пацифизм» и «гуманизм» не имеют к этому никакого отношения — передана правда жизни простого человека в военное время. И в частности — растерянность, упадничество и жертвенность русского народа в Первой мировой.
Поразительное и не то, как откровенен Леонид Андреев, который в герое повести передал самые, наверное, постыдные свои страхи и мелкие мыслишки, хотя и не был подлецом — они живут внутри каждого. В русской литературе, богатой на исповеди, самобичевания и даже самоуничижения, этим не удивишь. Впрочем, нельзя не отметить того, что этот недооценённый писатель начала XX века раскрывает тайники души с огромным талантом, глубиной и с чистой любовью к человеку, местами получается не хуже Достоевского.
Поражает всё же другое. Какое-то, казалось бы, невероятное сочетание в герое повести, Илье Петровиче, пронзительного ума, доброй души, сентиментальности, высокого благородства, сострадательности даже, патриотизма и... малодушия, мещанского эгоизма, отчужденности от окружающий людей и страны, даже жестокости. Точнее, поражает как раз то, что это невероятное сочетание очень даже вероятно и зачастую встречается у приличных людей. Положа руку на сердце, наверное, каждый увидит себя в герое Андреева.
Он любит людей, всё человечество, и особенно далеких бельгийцев, страдающих от насилия немцев, но его напрягает переезд тёщи к ним в квартиру с её страхами и тоской по ушедшему на фронт сыну. Он винит жену, что та пропадает в лазарете с ранеными, забыв о его больном желудке. Всего только бледная тень войны пришла к нему в дом в виде небольших неудобств и стеснений в быту, но вызвала у него не сострадание, а озлобленность. Стыдоба? Но не такая же реакция у многих из нас, кого задела война в Донбассе и беженцы оттуда? Ах, они нас объедят! ах, они слишком многого здесь хотят задарма! — разве не пробегала такая мыслишка? А у некоторых хватало бесстыдства даже прямо заявлять: Крым нас лишил зарплат! все деньги уходят на них! и пр.
Нет, большинство соотечественников, конечно же, преодолели эгоизм, но ведь и он дал о себе знать. Вспоминаю, как в разгар боёв в Донбассе услышал от одного деревенского парня из России: мол, не нужно нам вмешиваться в войну на Украине, пусть там всё само уладится. А как же наши?! - вопрос этот застыл у меня в горле. Этого хорошего работящего парня не волновали наши, он боялся дополнительных лишений, косвенных и прямых, в своей итак непростой жизни. Тогда попрекнуть его не посмел, но что это, как не малодушие? Правда, разве чем-то лучше него был я сам, ни разу не испытавший даже дыхания войны, но призывавший к активным действиям, которые обернулись ей? Малодушием или бахвальством тогда и сейчас страдали и страдают многие, но истинное мужество и патриотизм проявили те, кто реальными делами встал на защиту Донбасса, а сто лет назад - Российской империи.
Илья Петрович жутко боится и ненавидит войну, как бессмыслицу. Как нечто тупое и противное человеческой природе, и он тысячу раз прав. Но он поначалу противопоставляет этой бессмыслице не жизнь осмысленную и вечную, а свой уютный быт, гнездышко-хату с краю, что-то хоть и сентиментальное, но не менее тупое и бессмысленное. Он осматривает своё тело и спрашивает себя, зачем какому-то немцу стрелять в его тело? Сцена, буквально физически выражающая суть эгоизма. Он боится не войны как смертельной угрозы, а необходимость пожертвовать собой, которую ставит перед ним война. Он боится не смерти, а самой полноты жизни, которая невозможна без потерь и отдавания себя ближнему. Он боится реального, а не фантазийного сострадания и самопожертвования. Собственно, всё его ожесточение на окружающих, усилившееся после гибели его дочери, в которой косвенно тоже виновна война, есть следствие его зацикленности на личных страданиях и лишениях, в то время как вокруг множатся чужие страдания и смерти. И отсюда его малодушие, которое великолепно показано Андреевым, прожито им.
Но он не подлец и не отморозок; парадокс в том, что он очень тонко чувствующий и честный по отношению к себе человек. Он признаётся в том, что многие из нас боятся себе сказать даже в самые откровенные минуты. И во многом благодаря этому в нём происходит внутренний переворот, преображение, переосмысление, перестановка акцентов, когда страдание ближнего начинает преобладать над личным. Этот эпизод написан столь мощно, что его надо читать и сопереживать - бесполезно пересказывать. Отмечу только, что Илья Петрович, возможно, впервые почувствовал чужую боль как свою на вокзале при встрече поезда с инвалидами войны. Молодые ребята с оторванным руками-ногами, без глаз, страшно изувеченные, но не сдавшиеся и встреченные с любовью на родине, вызвали в нём такой приступ настоящей любви, который дал толчок будущему преображению на берегах Невы.
Ещё до преображения Илья Петрович остро и даже чересчур болезненно чувствовал неправду в обществе. Здесь, пожалуй, ещё чётче выражены эмоции самого Леонида Андреева. Он не приемлет тот лишний пафос и кураж во время войны, который приводит к потере ощущения реальности и уродлив на фоне страданий миллионов людей. В повести обличены как обыватели-пустобрёхи (тогда в конторах, сегодня в офисах), сначала предрекающие быстрые победы, а затем ноющие о том, что катастрофа была предрешена, так и писатели-щелкопёры, упоённо приветствующие войну и называющие погибших на фронтах отпавшими клетками будущего обновлённого организма.
Всё это наши вечные пороки, которые проявляются при любой войне и повторяются с каждой новой угрозой России. Однако в повести Андреева чувствуется именно та атмосфера разложения Первой мировой войны, когда бахвальство и малодушие в сердцах людей занимали места больше обычного, что в итоге привело к катастрофе. Спустя 30 лет, во время Великой Отечественной войны, гораздо бОльшие страдания вызвали у советских людей при всей нашей русской рефлексии и при ужасных потерях первых месяцев не столько оторопь и панику, сколько огромную волю к сопротивлению, ярость благородную, которая вскипала как смола. Но в те дни 1914-1916 годов в России взяла верх слабость и мещанское малодушие. Самопожертвование миллионов, пошедших на фронт и пытавшихся сохранить Империю, перечёркивалось слабоволием сотен тысяч и откровенным предательством сотен подлецов среди власть имущих. И это один из важнейших уроков нам из событий столетней давности.
Накладывало отпечаток и то, что в начале 20-го века весь мир погружался в какой-то ужасный кровавый мрак, вызывающий парализующий страх. В повести он показан в самом начале, когда Илья Петрович в панике увёз с дачи семью от непонятно почему охватившего его ужаса только из-за объявления войны, без реальной опасности; и в самом конце, где приведена жуткая сцена из газетного репортажа о геноциде армян в Турции, когда к подвешенной верх ногами ещё не умершей матери устремлял ручки годовалый ребёнок среди трупов растерзанных людей. Безотчётный страх как предчувствие ужасов войны парализовал волю людей, которые не смогли предотвратить эти ужасы. Тогда, в начале 20-го века, Российская империя при всех экономических успехах не нашла в себе нравственные силы избежать паралича войны.
Сегодня, похоже, это нам удаётся (к вопросу о том, что мы делаем в Сирии). Только нельзя позволить малодушию и бахвальству овладеть нами настолько, чтобы мы утратили чувство реальности и опасности. "Иго войны" предупреждает об этом из столетней давности.
РМ
Комментарии (0)