Штрафники говорили, что у них два выхода - через "наркозем" (могилу) или "наркомздрав" (санбат).

"Меня в армию призвали в ноябре 1939-го. Родом я из деревни под Рязанью, а к моменту призыва учился в областном музыкальном техникуме. Попал в автомобильные войска и вскоре сел за баранку полуторки. Война застала в Белоруссии.
Гнал тогда немец нас здорово. Два месяца отступали, пока не подошли к Вязьме. Там было много тех, кто вышел из окружения. Оборванные, грязные, безоружные. Пришлось выслушать немало горьких рассказов о том, в каком пекле побывали, как теряли своих товарищей, как пробивались с боями, о зверствах фашистов на захваченной территории.
Шло переформирование частей. Меня направили на авторемонтный завод в Москву. В ноябрьском параде сорок первого стоял в оцеплении.
Больше полугода ремонтировал ЗИСы и полуторки, а когда началось наступление, снова сел за руль, но уже "студебеккера". Стал к тому времени старшим сержантом, пользовался авторитетом у командиров. И все бы ничего, но в феврале 1944-го я угодил в 34-ю отдельную штрафную роту.




Сашка Иванов из Костромы, мой закадычный дружок, с которым вместе призывались, вез лейтенанта из особого отдела и двух его бойцов под Оршу. Может, кого ехали арестовывать, не знаю.
Время было вечернее, фары светили сквозь прорези вниз, так что ехали, как мы говорили, на ощупь. Мост разбомбили накануне, Сашка об этом не знал и резко вывернул руль влево. Машина с насыпи пошла кувырком под обрыв. Два раза грузовик перевернулся и стал на колеса.
Одного из бойцов тогда насквозь проткнуло дугой кузова. Сашке военный трибунал дал восемь лет заключения. Это, по военным меркам, означало два месяца штрафной роты. И вдруг он является ко мне и говорит, что их гнали на передовую, а он сбежал. Я и спрятал друга в пустующей землянке.
Если бы дело ограничилось лишь этим. Ведь я был одним из лучших водителей полка, редактор стенной газеты "Колючка" и комсомольский активист. И я решил, пользуясь знакомством с машинисткой из штаба, сделать Сашке новую солдатскую книжку.
Девушка достала чистый бланк, я его заполнил и, используя известный метод, очищенным крутым яйцом перенес печать. Но кто-то стукнул и о печати, и солдатской книжке. Приговор мне был такой же, как и у Сашки.



В особом отделе, "прошлись" по мне несколько раз резиновым шлангом, и я во всем признался. Погоны с меня сорвали перед строем и под конвоем доставили на "пересылку", где отправки на передовую дожидались около сотни человек. Народ там был разношерстный, разных возрастов и воинских званий, разных родов войск.

Попали в штрафники за сдачу позиций без приказа, неправомерное применение оружия, его потерю... Были те, кто служил у немцев полицаями. В основном, кто служил по принуждению. Активных, говорят, повесили на месте.
Им было особенно плохо: помимо несения боевого охранения, их заставляли по ночам выкачивать воду из вечно мокрых землянок. Они больше всех работали и меньше всех спали, ели в последнюю очередь, к тому же все их презирали.
Много было так называемых "смоленских женихов". Так называли тех, кто попал в плен в 41-м, и их местные женщины забирали из лагерей, называя женихами, братьями, отцами. В первые месяцы войны немцы их отпускали.
Я до сих пор не понимаю, в чем их вина? Что их в первый период войны пачками сдавало бездарное командование? Или что не застрелились? Их же проверяли: Родине не изменяли, с немцами не сотрудничали. Казалось бы, их надо направлять в строевые подразделения, где людей не хватало, а их отправляли почему-то в штрафные роты.



Сами штрафники говорили, что у них два выхода - через "наркозем" (могилу) или "наркомздрав" (госпиталь).
На "пересылке" мне приглянулся высокий парень, который постоянно балагурил и давал советы, как себя вести на передовой. Его звали Костей. Рядом с ним сидел пожилой солдат по имени Михаил.
Он годился мне в отцы, я стал звать его "дядя Миша". Меня почему-то потянуло к этим людям, и они отнеслись ко мне очень по-доброму.
Утром - построение. Офицер, сзади которого стояли четверо бойцов с автоматами, прошел вдоль строя и, отделив человек 50, сказал: "Вот этих я покупаю". Я и мои новые знакомые оказались в числе "купленных". Офицер резко предупредил: при попытке к бегству конвой будет стрелять без предупреждения.
Нас повели на передовую под Витебск. Вскоре стали слышны разрывы снарядов, треск пулеметов.
Утром на построении командир роты сказал так:
- Здравствуйте, товарищи! Вы такие же бойцы, только без погон и документов. Вы провинились и должны искупить свою вину кровью. Кому-то, может быть, повезет, как этим. - Он рукой показал на группу в белых масхалатах. После войны я остался на сверхсрочную службу. Уволился в 1954-м." - из воспоминаний ст.сержанта И.П.Панфилова.