Так был ли подменен Петр I в люлькае, как гласит народный фольклор, зафиксированный современниками и историками, или все же является не слишком-то и обыкновенной ошибкой природы: рожден от папы 1.55 ростом, а сам вымахавший аж до 2.08??
Так не было в Петре вообще ничего от русского человека. А потому:
«…его инстинктивно тянуло к иностранцам» [19] (с. 33).
Вот и здесь о его инстинктивных особенностях сказано вполне определенно. И цыганку столь же отчаянно потянет пристать к проходящему мимо табору. А потому он и пропадал в Кукуевой слободе, где уж доподлинно ведали о тайне его происхождения, а потому и знали наверняка, чем его к себе приманить, поскольку дети любой определенной нации имеют и определенные к чему-либо наклонности.
Из-за того столь ненавистна ему была рыба, употребляемая почти двести дней в году всеми его мнимыми родственниками. Его настоящие родственники в пищу употребляли ее крайне редко. Зато мясом питались каждый день: протестанты, чью веру с целью эмансипации столь всегда охотно перенимали адепты ортодоксального иудаизма, посты вообще отвергают. Вот и Петр стал есть мясо, когда получил такую возможность, каждый день.
О том, например, свидетельствует Чарльз Уитворт, написавший книгу «О России, какой она была в 1710 году»:
«сам царь во время всех постов ест мясо» [60] (с. 70).
Вторит ему и Фоккеродт, утверждая, что Петр I:
«по постам явно ел мясо» [61] (с. 19).
Мало того, ел Петр это мясо по утрам, что в ту далекую пору в среде русских людей было делом просто невозможным (первым приемом пищи в Русской среде является обед).
И еще одна особенность. Он не спал днем.
Тогда как:
«…в старину наши предки, обедавшие часу в одиннадцатом утра, отдыхали, т.е. спали после обеда часа по два или по три. Об этом обыкновении Олеарий пишет: “нет ни одного россиянина, какого бы он состояния или качества ни был, который бы, пообедавши, не спал; от чего происходит, что в полдень все почти торговые лавки бывают заперты, и купцы или служители их спят каждый пред своею; а потому в это время, как бы в самую полночь, нельзя иметь никаких сношений с купцами”. — Хотя повествование это и слишком увеличено, однако известно, что Лжедмитрия почитали не россиянином между прочим и потому, что он после обеда не отдыхал» [62] (с. 32).
Так что и в этом отношении Петра, как и его далекого предшественника по императорству, обличает в инородстве даже обыкновенный распорядок дня.
Но и сам заказ на тотальное изменение русских традиций Петр позаимствовал именно у самозванца:
«Попытка нарушения старых традиций и обычаев, предпринятая мимолетным “гостем” на московском престоле Лжедмитрием I, окончилась его гибелью; она удалась лишь Петру Великому, после того как сами эти обычаи и традиции “поисшатались”» [63] (с. 78).
А между тем русский человек еще задолго до этого имел столь несвойственный иным нациям распорядок дня:
«Послеполуденное время посвящалось отдыху. Это вполне понятно, если вставали до рассвета. “Спанье есть от Бога присужено полудне, — говорит Мономах, — от чина бо почивает и зверь, и птица, и человеки”» [64] (с. 154).
Именно русские князья всегда являлись примером для подражания своих подданных, ведя слишком скромную на увеселения, чуть ли ни монашескую жизнь:
«…вставали они рано поутру, вместе с рассветом, и прежде всего шли в церковь… Некоторые благочестивые князья имели обыкновение приходить в церковь до начала службы и сами возжигали свечи» [64] (с. 151).
А наиболее набожным из них считается, между прочим, якобы отец Петра — царь всея Руси Алексей Михайлович Романов! Так что своими чисто иноземными сидящими в его крови привычками не только на своего отца, примера для подражания, но и вообще на русского человека — Петр явно не походил.
Его замедленное умственное развитие, по сравнению с ускоренным развитием физическим, очень сходно именно с генетическими особенностями столь знакомых нам южных народностей. Но и от Европы мы имеем очень ощутимое отличие — наши дети уже с пяти лет умеют читать, что в среде иностранцев встречается крайне редко.
Между тем это наше раннее умственное взросление прекрасно прослеживается по неизменно блистательным результатам именно в детском спорте. А в особенности в тех его видах, где требуется проявление ранних интеллектуальных способностей. Напротив, ранним половым созреванием славились всегда южные страны. Именно у них вполне естественным считалось брать в жены одиннадцатилетних девочек. В Древней же Руси эти рамки были сдвинуты в сторону повышения возраста невест уж вовсе не случайно — половое созревание северных народов на порядок лет позже, чем у южных.
Петр же:
«В три года он питался еще молоком кормилицы, в одиннадцать не умел еще ни читать, ни писать» [19] (с. 31).
То есть Петр начал вообще что-либо соображать лишь к тому возрасту, когда учебу, по-хорошему, пора было бы уже и заканчивать: уже к девяти годам русские дети заканчивали учебу в церковно-приходской школе, зная грамматику и арифметику. Здесь об арифметике и речи не ведется — к 12 годам этот ученик с грехом пополам освоил только грамматику. Тем и обнаруживается вопиющая, редкостная у нас, но закономерная у иностранцев генетическая неспособность даже не простолюдина, но наследника престола(!) к искусству жителей Великого Новгорода, чьи берестяные грамоты XI века сообщают нам о не встречаемой нигде в мире необычайной грамотности проживающего там населения. Однако ж эта наша традиция уходит куда как и еще в большую древность (см. [65]). Но это о простолюдинах. А что можно сказать о наследственных способностях принца крови?
«По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое древо доброе приносит и плоды добрые, а худое древо приносит и плоды худые» [Мф 7, 16–17).
И к каким таким «им», после всего вышеизложенного, следует отнести родословную Петра достаточно несложно определить сопоставлением его врожденных «способностей» со способностями обыкновенного крестьянского мальчика Сережи, родившегося и возросшего в среде многих таких же, как и он, босоногих огольцов с голубыми глазами и золотыми кудрями в селе Константиново на Рязанщине. То есть в среде русских простолюдинов. А ведь Сергей Есенин:
«В пять лет одолел грамоту, в десять бросился в омут поэзии» [66] (с. 4).
То есть уже пишущий своими руками свои собственные стихи русский мальчик оказался своей генетической способностью к слову настолько выше этого якобы «принца крови», что фантазировать что-либо о каком-то особом «петровском гении» не только смешно, но и невообразимо глупо.
О чем это говорит? Могут ли подданные быть генетически на тысячелетия более привычны к грамоте, нежели те лица, которые над этими грамотными людьми поставлены начальствовать?!
«Не заметили» же этого обстоятельства исключительно те, кто «не заметил», что объявленный ими царем не имеющий никакого права на русский трон негроидного вида мальчик и умственно полностью соответствует своей внешности, слишком несхожей с окружающей его средой. А объявлен-то он был царем по той странной причине, что своего старшего брата, единственного законного наследника престола, якобы более смышлен оказался!
Но, может быть, во всем виновата придворная знать, злокозненно порешившая это юное «дарование» оставить без столь необходимой ему учебы?
Оказывается, что нет. Ключевский пишет:
«По старорусскому обычаю, Петра стали учить с пяти лет» [32] (с. 411).
Да, да — именно по старорусскому обычаю. Вот, кстати, что пишет о своем времени начала обучения грамоте Андрей Болотов — почти современник Петра:
«…начал мой отец помышлять об обучении меня грамоте. Мне шел тогда уже шестой год…» [67] (письмо 5-е).
То есть и Болотова, будущего знаменитого мемуариста, начали обучать грамоте все с тех же 5 лет.
Вот и Петром учителя занялись ничуть не позже. Что осталось запротоколировано и на бумаге, а потому никак не могло быть не предано гласности:
«Крекшин отметил и день, когда началось обучение Петра, — 12 марта 1677 г., когда, следовательно, Петру не исполнилось и пяти лет» [32] (с. 412).
Это подтверждает и Костомаров:
«…его начали учить грамоте. Учителем был ему назначен 12 марта 1677 года дьяк Никита Моисеевич Зотов» [13] (с. 619), «…известный тогда своею добропорядочностью и грамотностью» [68] (с. 17).
И вот как тщательно был подобран Петру учитель.
Сам царствующий в ту пору Федор, остановив свой выбор на Зотове:
«…приказал духовнику и учителю своему Симеону Полоцкому освидетельствовать его в правильном разумении писания и чтения и в прочем до должности учителя касающемся, и по одобрении определил его к царевичу учителем» [56] (с. 118–119).
Так что же происходило дальше?
Зотов, что сообщает писатель XIX века Вейдемейер:
«был чрезвычайно усерден в обучении царевича…» (там же).
Мэтр исторической науки Костомаров в тон данной изобретенной историками версии о «чудном гении» заявляет:
«Петр учился быстро читать и писать, выказывая необычайную понятливость» [13] (с. 619).
Так что же это в определении Костомарова является быстрым, если известно, что Петр:
«…в одиннадцать не умел еще ни читать, ни писать» [19] (с. 31)?
Но при всем при том:
«…книжки с картинками Петр любил!» [12] (с. 40).
Так ведь был он безграмотным, потому разглядывание картиночек и оставалось его единственным удовольствием от общения с книгой…
Ложь всегда смешна, а в особенности тогда, когда фальсификаторам так и не удалось до конца заретушировать правду.
Так что начали-то обучение Петра как раз-таки вовремя, как и положено испокон веку в самой грамотной в мире державе! Однако же, что невозможно теперь не отметить, — не в коня корм: лишь разглядывание картиночек и предоставляло в книгах для этого недоросля какой-либо интерес.
Все выше изложенное подтверждает и Михаил Погодин, современник Пушкина:
«Писать не мог он выучиться порядочно, потому ли, что начал учиться поздно [это в пять-то лет??? — А.М.]… или потому, что не имел терпения выводить черты, как требовалось по правилам, и слова не успевали у него следовать за мыслями. Почерка его ничто не может быть безобразнее, а правописание ему было совершенно чуждо» [68].
И в альтернативу — у нас на Рязанщине, в бедной глуши, грамотность пятилетнего ребенка Сережи Есенина ни у кого не вызвала никаких ассоциаций с появлением на свет вундеркинда. И это потому, что лишь совсем в недавнем прошлом освобожденные от крепостной зависимости русские люди корнями великой культуры упирались в тысячелетия своей безраздельной грамотности. А потому никто из его земляков, даже и после смерти прославившегося на весь мир поэта, ничем особым из среды односельчан его так выделить и не мог. И это не от черствости души: наша Родина — это синеокая страна Есениных, где каждый второй тоже пишет стихи, а грамоте обучаются испокон веков так же — лишь для иноземцев — удивительно рано…
«…Есенин был по-настоящему глубоким, мыслящим человеком. В пять лет он научился читать, в 12 лет он прекрасно знал Льва Толстого и Гоголя, которого цитировал страницами. Знал Библию, апокрифическую литературу, великолепно знал народные поверья и сказки. Хорошо изучил мировую литературу — об этом можно судить по его письмам, по ссылкам в его произведениях, по количеству библейских, литературных, исторических реминисценций в его стихах» [69].
И если прекрасно изучивший Ветхий и Новый Завет, а также классическую литературу шестнадцатилетний Сергей Есенин, давно набивший оскомину своей энергичностью у московских издателей, уже в который раз пробивает для публикации в журналах свои стихи, являющиеся сегодня классическими, то в отношении Петра наблюдается совершенно противоположная картина. Подобного же возраста Петр был еще только в начальной стадии не просто ученичества, но никогда ранее у нас не встречаемого очень плохого ученичества.
Ключевский:
«До нас дошли учебные тетради Петра… он пишет невозможно, не соблюдает правил тогдашнего правописания, с трудом выводит буквы, не разделяет слов, пишет слова по выговору, между двумя согласными то и дело подозревает твердый знак: всегъда, сътърелять, възяфъ» [32] (с. 417).
Но и Костомарову эту полную безграмотность Петра никак не возможно объявить незамеченной. Потому и он маслица в огонь все же подливает:
«…он не умел правильно написать ни одной строки и даже не знал, как отделить одно слово от другого, а писал три-четыре слова вместе, с безпрестанными описками и недописками» [13] (с. 620).
И вот где особенно прослеживается его родство именно с южными народностями, которые своим половым развитием сильно опережают развитие интеллектуальное:
«11-летний Петр по развитости показался иноземному послу 16-летним юношей» [32] (с. 413).
По «развитости», заметим, исключительно физической! При внешности взрослого человека его замедленное интеллектуальное развитие в тот период «взрастания» не позволяло ему читать даже еще только по складам!
А ведь он был объявлен царем именно за какие-то невиданные «способности»! Что не может не отметить и Костомаров. Однако ж на фоне всего вышеприведенного его аргументация по поводу выбора монарха выглядит просто вызывающе непоследовательно:
«Из двух царевичей старший Иван был слабоумен, болезнен и вдобавок подслеповат, младший Петр был десяти лет, но выказывал уже необычайные способности» [13] (с. 591).
Тут следовало бы спросить у историка Костомарова: способности к чему?! Ведь Петр, в тот самый момент, когда был провозглашен имеющим «необычайные способности», еще не умел не только писать, но даже и читать… И второе: в кои-то веки законный наследник на Руси отстранялся от престола лишь за то, что здоровьем-де хил да еще вдобавок к тому и подслеповат?
Но по прошествии и еще пяти лет, когда Петр выглядел, судя по всему, уже двадцатилетним молодым человеком, вот как обстояли его дела с постижением им книжных премудростей:
«В шестнадцать лет он знал только два первых правила арифметики; его почерк плох, тетради пестрят орфографическими ошибками» [19] (с. 33).
Два первых правила арифметики — это сложение и вычитание! Умножать, а уж не дай Бог — делить, Петр в ту пору, когда уже, между прочим, готовился стать отцом, еще не умел!!!
Да, женится он в том еще возрасте, когда не успел освоить даже умножения. Чем и обнаруживает свое явное родство скорее с Бре-ке-ке-ке-кексом из «Дюймовочки», «не хочу учиться — хочу жениться!» (Фонвизин), нежели с принцем крови, за которого себя выдавал.
Библиографию см. по:
Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Комментарии (0)