И вот что отмечают те из местных жителей, которые попытались, не понимая, чем там царь этот на сданном ему в аренду плавсредстве занимается, подплыть к нему поближе и как следует разглядеть столь загадочного экзотического заморского гостя их города:
«…он, желая отделаться от назойливости любопытных, схватил две пустые бутылки и бросил их, одну за другой, на пассажирское судно прямо в толпу, но, к счастью, никого не задел» [9] (с. 49).
Такими-то вот «славными делами» наполнена была жизнь этого набитого золотом трясущегося припадочного параноика, чья безграничная любвеобильность напрямую зависела лишь от содержимого его туго набитого кошелька. В противном же случае этому уродливому грязному чучелу не дала бы к себе и прикоснуться ни одна даже самая зачуханная служанка (или крестьянка, или барменша, или проститутка из борделя (что скорее всего), которых в Амстердаме 200).
Нартов пребывание Петра в Саардаме дополняет следующими подробностями:
«Картина сего любовного приключения нарисована была масляными красками в Голландии, на которой представлен его величество с тою девкою весьма похожим. Сию картину привез государь с собою и в память поставил оную в Петергофском дворце, которую и поныне там видеть можно» [12] (с. 7).
Вот что об этой картине сообщается уже сегодня — 300 лет спустя:
«В Петергофском Монплезире действительно находилась картина, изображающая молодого человека в голландском платье, беседующего с трактирною служанкой, работы Яна-Иозефа Гореманса… Ныне эта картина находится в Императорском Эрмитаже» [13] (с. 103).
Такое вот «обучение», имеющее несколько интимный характер, Петр получил в Саардаме. И чему уж за шестьдесят червонцев восемь дней его обучала пышногрудая тамошняя девица — можно нам теперь только гадать…
После своего суетного двухмесячного пребывания в Амстердаме, где Петр попытался обучиться сразу и всему, он, со товарищи, переплывает Ла-Манш и продолжает подготовку начала своих «славных дел» уже в Лондоне.
«…в такое короткое время он поглотил всю голландскую мудрость, так что ему нечему более было учиться здесь, и он порешил для дальнейшей науки отправиться в Англию» [17] (c. 27).
«Царь Петр Алексеевич, по получении довольного практического знания в Голландии… в начале 1698 года воспринял намерение отправиться в Англию, дабы… обучиться там основательнее» [12] (с. 7).
Да, знания, приобретенные Петром в Голландии, что подмечает и Нартов, были исключительно практического характера. И обошлись они ему достаточно «дешево». Лишь развлечения с полногрудой разносчицей пива обошлись в довольно кругленькую суммочку.
А вообще в своих личных впечатлениях об Амстердаме он не оставил о каких-то там учебах или работах вообще ни одного. Либо его интересовали бои быков с собаками, либо раскройка профессорами мозгов только что казненного арестанта, либо рыба какая диковинная заспиртованная, либо заспиртованный младенец с двумя головами. Либо опять вся та же ему уж больно здесь полюбившаяся тематика:
«В Амстердаме ж ужинал в таком доме, где ставили нагие девки ествы на стол. И пить подносили все нагие. А было их пять девок. Только на голове убрано, а на теле ни нитки. Ноги перевязаны лентами и руки флерами» [14] (с. 183).
Сколько он еще и этим девицам из кошелька своего бездонного вывалил?
Но впереди была еще и Англия. Позволит ли его преизрядно похудевший кошель продолжить интимного характера обучение, так бурно начатое в Саардаме, еще и там?
Однако ж и здесь впечатления о себе он оставил уж слишком далекие от какой-либо и малейшей схожести с Бонапартом. То есть того самого величайшего из величайших воителей, которого из Петра вылепила советская историография за годы своей безраздельной власти в стране, некогда завоеванной гидрой революции.
Вот как характеризует его, например, Бюрнет:
«Трудно представить себе, что этот человек способен управлять великим государством; из него может выйти хороший плотник, — это так (Бюрнет. Воспоминания. Т. II. С. 221)…» [1] (с. 94).
Но и до плотника, следуя иным его же высказываниям, прибывшему на туманный Альбион этому параноидальному существу было слишком далековато. Выходки Петра:
«…до такой степени поражали Бюрнета, что он считал его почти помешанным» [4] (с. 631).
Здесь он обучался все тем же наукам, ключом к познанию которых чуть ранее обзавелся в процессе интимных общений с полногрудой девицей с картины Горемана:
«Актриса Гросс, заменившая служанку из саардамской гостиницы, жаловалась впоследствии на скупость царя. Когда кто-то позволил себе упрекнуть его, он резко возразил: “За пятьсот гиней люди мне служат душой и телом; а эта девка мне плохо служила, ты сам знаешь чем, и стоит дешевле” (Нартов, с. 9. Выражения более грубы)» [1] (с. 95).
Нартов уточняет:
«…эта худо служила своим передом» [12] (с. 9).
То есть Петр, обучившись в Саардаме, уже имел представление — как и каким местом ему обязаны служить. И, самое здесь главное, какую данный вид услуг широкого потребления имеет среднерыночную цену.
Меншиков, поняв намек своего брата по масонской части Петра, выразил и свое в расценках по половой тематике неоспоримое соглашательство:
«Какова работа, такова и плата» (там же).
То есть, если следовать предложенной Нартовым версии, плата передом, как соизволил выразиться Петр Великий, что соответствует общеевропейской рыночной стоимости того времени, то есть расценкам, конкретно, на сдачу в наем, во временное пользование, исключительно данного отверстия в теле, много ниже, нежели прокат отверстия иного. То есть заднего, в чем подводит итог своей заключительной мудреной фразеологией сдающий Петру это-то аккурат отверстие забезплатно его интимный друг в содомитских утехах сам же этот Меншиков. А ведь не знай таких тонкостей рыночной стоимости данного вида услуг «Великий» этот нами разбираемый Петр, вывалил бы плохо служащей телом саардамской вымогательнице куда как много более, чем вывалил, прекрасно зная цену. Обучившись данному виду закордонской премудрости: то ли у служанки гостиницы, как считает Валишевский, а то ли у разливщицы спиртного в винном погребке, как считает в свою очередь Нартов, а то ли у проститутки из борделя, как намекает сам Петр.
Что ж, обучение, как мы видим, кем бы ни была эта пышногрудая девица, соблазнившаяся сверканием царского золота, пошло впрок. И уже не 60 червонцев великий наш лишь на подобные утехи Петр вытряхивает из своего быстро пустеющего кошелька, но несколько все же более приличествующую его драным штопаным носкам сумму финансовых средств. Пустячок, судя по немереным тратам Петра вообще за все виды оказываемых ему за кордоном услуг, но все-таки приятный. То есть сэкономил для державы, так сказать, обучившись и данной величайшей премудрости — траты финансовых средств на проституток, ох как еще и немалую толику, судя по запросам тамошних куртизанок, финансовых средств. Вот она где петровского покроя экономия. А нам все про какие-то нарочито одеваемые им, показанные французскому дипломату Карберону в качестве некоей якобы бережливости Петра:
«будничные его шерстяные чулки, заштопанные на пятках» [19] (с. 44).
Или:
«башмаки старые и заплатанные» [18] (с. 61–62).
Однако ж в данном случае, то есть в случае с выдачей запрошенной суммы актрисой Гросс, он, в процессе обучения западным «наукам», так и вообще даже временно восстановил содержимое своего бездонного кошелька.
По крайней мере, в статье трат на похождения к девицам легкого поведения:
«Он вернул свои пятьсот гиней, выиграв пари у герцога Лейдского (Leeds): гренадер из его свиты одолел знаменитого английского боксера» [1] (с. 95).
Вернул он их, правда, не для того чтобы хоть на малую толику ослабить нажим соисканием средств на свою учебу у проституток из кармана русского налогоплательщика. Вот куда, как свидетельствует Нартов, ушли эти выигранные 500 даже не Петром, а его гренадером гиней.
Ну, во-первых, на лечение побитого англичанина. Петр, из своего удивительнейшего человеколюбия исключительно к иностранцам:
«…подозвав к себе лекаря и наказывая о излечении, дал врачу двадцать гиней; из выигранного заклада пожаловал победившему гренадеру двадцать гиней, англичанину бойцу — двадцать гиней, бывшим с ним гренадерам — тридцать гиней, черни бросил пятьдесят гиней, а остальные деньги отослал в инвалидный дом» [12] (с. 13).
Так что сумма финансовых средств, ушедшая за исполнение интимных услуг к актрисе Гросс, что выясняется, обратно в его карман, а точнее в безразмерный карман государства Российского, который он присвоил себе лично, уже все равно не возвратилась. Но лишь возрастала на подобного рода развлечения:
«Истратив на подобные занятия три месяца, он отправился на шесть недель в Дептфорд…» [1] (с. 95).
Но Петр и там оставил по себе впечатление не многим лучшее:
«В Дептфорде Петру со свитой отвели помещение в частном доме близ верфи, оборудовав его по приказу короля, как подобало для такого высокого гостя. Когда после трехмесячного жительства царь и его свита уехала, домовладелец подал куда следовало счет повреждений, произведенных уехавшими гостями. Ужас охватывает, когда читаешь эту опись, едва ли преувеличенную. Полы и стены были заплеваны, запачканы следами веселья, мебель поломана, занавески оборваны, картины на стенах прорваны, так как служили мишенью для стрельбы, газоны в саду так затоптаны, словно там маршировал целый полк в железных сапогах. Всех повреждений было насчитано на 350 фунтов стерлингов, до 5 тысяч рублей на наши деньги по тогдашнему отношению московского рубля к фунту стерлингов» [20] (с. 426).
Ничуть не менее эффективно выглядел затем и разгром прусского королевского дворца. О чем свидетельствует курфюрстина Софья Шарлотта:
«Наконец, по прошествии двух суток, этот варварский двор уехал. Королева тотчас же отправилась в Мон-бижу, где нашла картину Иерусалимского разрушения. Я в жизни своей ничего подобного не видала: до того все было испорчено, и королева принуждена была велеть чуть не сызнова строить этот дворец» [21] (с. 11).
И это несмотря даже на то, что все меры предосторожности прусской королевой, перед приемом этих ох как еще и не дешево обошедшихся им гостей, были выполнены по полной программе:
«В предупреждение безпорядков, которые господа русские оставляли по себе во всех тех местах где только побывали, королева озаботилась вывести из своего дворца всю мебель и вынести все хрупкие вещи» [21] (с. 9).
Но даже такая мера предосторожности, что сообщает наследственная принцесса крови, которая была предпринята именно потому, что Петр везде, где только ни бывал, оставлял после себя страшнейший гадюшник, не слишком-то и помогла. Королевский дворец, после этого «высокого» гостя всего двухдневного посещения, приходилось отстраивать чуть ли ни заново.
А это произошло уже почти два десятилетия спустя того еще первого погрома, учиненного Петром с его милыми «птенчиками» в английском Дептфорде. Такие следы своего присутствия, что выясняется, он оставлял вообще везде и всегда, куда бы ни занесло его со своей пьяной бандой немножечко покуролесить.
Ну а когда взятый из Москвы на его еще первое путешествие по заграницам годовой бюджет огромного государства был уже благополучно промотан Петром с его буйной компанией, громко называемой почему-то «посольством», то в ход пошло совершенно обычное для его «славных дел» наследников занятие — распродажа с молотка своего Отечества:
«Из Москвы непрестанно слали соболя, парчу и даже кое-что из царской ризницы: кубки, ожерелья, китайские чашки…» [23] (с. 240).
А Россией всех перечисляемых богатств было прикоплено к тому времени великое множество. И вот по какой причине. Борис Годунов послу австрийскому, Николаю Варкочу, в 1589 г. сообщал:
«Что казна государя безмерна, так как уже многие столетия из нее ничего не бралось. Скорее, наоборот, она росла» [22] (с. 108).
То есть цари Московии богатства государства всегда лишь прибавляли, но уж отнюдь их не разбазаривали. Так что Петр был и по части разбазаривания государственных сокровищ России ее царями, причем, на свои глупые увеселения, — первым. Потому сокровищницы Московского Кремля были в то время разоряемы на закупку Петром проституток, на попойки и кутежи его компании, на прогулочные яхты и экипажи и т.д.
«…но всего этого не хватало…» [23] (с. 240).
Но и не могло бы хватать. Вот как любливал швыряться Петр деньгами в заграницах. Маленький пример:
«Мая 25-го. По указу царского величества, будучи в Гановере в саду, лоуфору курфирстрскому, который при его величестве танцовал и пел, два червонных (л. 15).
Мая 26-го. В местечке Шпринге, четыре мили от Гановера, дано почталионам ганноверским, которые везли его величество, два червонных (л. 15)» [24] (с. 10),
и т.д.
Что здесь приходит на память при подобного рода мотовстве?
Так ведь всего лишь русская народная песня, где совершенно четко указана цена за подобного рода небольшую конную прогулку:
За копейку найму трэйку.
Но ведь не за два же червонца-то?!
Кстати, вот какова была в то время цена самих лошадей, провезших Петра 4 км по заграничной земле:
«1686(7194) г. марта 19. — Купчая память Якова Козмина… на двух меринов, проданных ему за 4 рубля…
Ф. 364. Кушелевы (дворяне Торопецкого уезда). О. Ф. 29006 (23). РУК-1031» [25] (с. 643).
Так что позакупят теперь эти закордонные извозчики себе коней, благодаря Петровской десятиминутной прогулочке, целое лошадиное стадо.
Тоже случайность или все-таки закономерность «Преобразователя» преобразовывать деньги верноподданных своей страны в деньги подданных стран чужих?
Но это все цветочки. Вот насколько простирались его щедроты при замене сухопутной прогулочки гульбою на столь обожаемых им морских судах:
«В 28-й д[ень] вышеупомянутому капитану, который был на той яхте на которой их величества изволили итить, дано в презент 10 червоных, матрозам 13-ти и одному трубачу 21 червонной; гофмейстеру три червонных; итого 34 червонных. — Того же числа на другую яхту, на которой ехали дамы и протчие служители их величеств, капитану и матрозам и одному трубачу, 25 червонных» [24] (с. 83).
Итого, всего за один денечек такой вот увеселительной прогулочки, лишь еще в качестве презента обслуживающему яхты персоналу (расходы на выпитое шампанское и паюсную икорку, а тем более на проституток, будут выписаны отдельно) Петром было израсходовано 59 золотых червонцев. Сумма, заметим, по любым меркам вовсе уж и не малая. Ведь если эти выброшенные на ветер капиталы вновь перевести на мясо, то получится его столько, сколько самому Петру, несмотря на всю его прожорливость, и за десять лет при всем на то неуемном желании, — просто-таки не сожрать!
А вот что сообщает о транжирстве Петра еще очередной свидетель его распутной кутежной жизни — Нартов. На сей раз он пересказывает диалог о сорении деньгами русских налогоплатильщиков Петром, который сообщил ему маршал Д.А. Шепелев.
Петр, подвыпивши, ему как-то хвастался:
«…я трактирщику заплатил в Нимвегене сто червонцев за двенадцать яиц, за сыр, масло и две бутылки вина» [13] (с. 108, № 31).
То есть не только интимное общение с проститутками, но даже рядовой ужин Петра обходился русскому налогоплательщику поистине в астрономические суммы.
Так ведь таким не хитрым способом можно не только бюджет страны в своих катаниях по заграницам ухайдакать, но и с десяток таких бюджетов. Если подобным образом годами жить.
А Петр, что выясняется, именно так и жил, годами, и ухайдакивал, себе в сладость, раздавая любимым его сердцу иноземцам умопомрачительные суммы финансовых средств единоразово, за каждую увеселительную прогулочку или безхитростный свой обед в грязной вонючей харчевне.
Но ведь в Англии, в то еще первое свое путешествие по заграницам, он не просто катался на лошадках, нанимал в Саардаме на неделю прогулочную яхту или выслушивал менестрелей. Но и кутил. И кутил, между прочим, именно по-черному. Здесь траты, что и понятно, просто несоразмерные тому: дорогие сорта вин, выпиваемых сотнями ящиков, деликатесные закуски, вследствие излишков выпитого регулярно выблевываемые на дражайшие гобелены и персидские ковры; нанятые в борделях проститутки и т.д.
Потому астрономические суммы денег, им в тот период изведенные, которые равнялись годовому бюджету его самой богатой и самой огромной в мире страны, были промотаны в считанные недели.
Но денег все не хватало: как было «снискать» себе и своей пьяной шайке этот пресловутый «хлеб насущный» уже промотавшему все взятое с собой нашему «Преобразователю», чья тяга к столь любимому им закордону воспета в легендах?
Но не воспета, при этом, в чем вскрыта этих историков поразительнейшая стеснительность, тяга к транжирству, которая в тот момент просто вывернула карманы налогоплательщиков им возглавляемой страны. Но ему всего уже изведенного казалось поразительно мало: требовалось «продолжения банкета». Как здесь быть?
«Выручил любезный англичанин лорд Перегрин маркиз Кармартен: предложил отдать ему на откуп всю торговлю табаком в Московии…» [23] (с. 240).
Петр любезно согласился: «сколькими способами можно убить человека?!»
В том числе, можно и табаком. А ведь:
«До сих пор табак был воспрещен в России… как нечистая и противорелигиозная вещь, так что даже до сего дня никакой священник не войдет в комнату, где накурено табаком» [26] (с. 108).
Но Петр, в числе и многих иных, вводит в стране распространение и этой заразы, кроме как безусловно вредной для безсмертной души, вредной к тому же еще и для обыкновенного физического здоровья.
Однако ж контрактов, подобных этому, Петр перезаключал в ту пору такую массу, что даже сам Лейбниц удивлен бойкой распродажей этим транжиром в государственных масштабах оптом и в розницу своей собственной страны:
«…в Кенигсберге, в Голландии, в Англии, везде, куда ни приезжали русские послы со своим молодым царем, их старались угостить, удивить роскошью пиров, завести с ними дипломатические связи, выхлопотать у них привилегии в пользу торговых обществ и частных лиц…» [27] (с. 24).
И здесь, при перечислении всех «подвигов» Петра при увеселительных разъездах его по заграницам, следует все же отметить, что именно Запад в то время погибал от дурных привычек: алкоголизма и курения, проституции и связанных с нею не излечимых венерических заболеваний. Житье же там простолюдинов было просто катастрофически ужасным.
Вот и вояж Петра во Францию не мог не быть отмечен подобными впечатлениями:
«Он, как полвека спустя другой путешественник — Артур Юнг, был поражен видом нищеты встречавшегося ему народа…( Соловьев, т. XV] (с. 71)» [1] (с. 390).
И это о той модели общества, которую столь настойчиво навязывал нам этот «мудрый» нашей страной управитель. Главный же город этой им копируемой западной цивилизации он «одарил» следующим эпитетом: «…если бы он был мой, то непременно бы сжег его…» И, думается, что если бы город Париж по каким-то капризам судьбы действительно ему достался, то свои угрозы Петр выполнил бы в точности.
Однако же и здесь он не оставил своих наклонностей, хоть прекрасно знал, что каждый его шаг фиксируется:
«…в Медоне он наградил “бумажным экю” слугу, который, по словам Бюва, оказал ему услугу в очень интимном и грязном деле (Sergent, Letire du 19 juni 1717 г.)» [1] (с. 394).
И эта его половая ориентация, столь несвойственная истинно русскому человеку, уж теперь не просто наводит на какие-то мысли о его национальной принадлежности, но и полностью изобличает в нем уроженца земли Ханаана — прямого наследника уничтоженных именно за этот грех языческих городов Палестины: Содома и Гоморры. Видать, отнюдь не зря он не мог засыпать без головы пажа на своем животе [1].
Кстати, вот как обрисовывается Голиковым предназначение ввезенного Петром из Африки арапа:
«Сей российский Ганнибал, между другими дарованиями, имел чрезвычайную чуткость» [13] (с. 51).
И вот в чем она выражалась:
«Сия чуткость была причиною, что монарх сделал его своим камердинером и повелевал ночью ложиться или в самой своей спальне, или подле оныя» (там же).
То есть вот чем, что выясняется, прославился этот «арап Петра Великого». Он представлял собой одного из пажей, засыпающих на животе этого двухметрового чучела, имеющего гомосексуальную половую ориентацию.
А вот что говорится об очередном из его придворных, судя все потому же, исключительно за предоставление своего заднего отверстия в качестве интимного предмета для использования «Великим» на такие вот штучки Петром, введенного на высшие государственные должности.
Голиков, очевидно не предчувствуя, что грязная половая ориентация Петра когда-либо будет раскрыта, сообщает, что у этого содомита был:
«Любимый его денщик Павел Иванович Ягушинский…» [13] (с. 61).
Который, впоследствии, как и многие иные из этих его прошедших через такую же постыдную школу «птенцов», в конце концов занял:
«…место генерал-прокурора в Сенате…» (там же).
Вот как описывает половую ориентацию Петра Нартов:
«Государь… клал с собою денщика Мурзина, за плеча которого держась, засыпал, что я сам видел» [13] (с. 107, № 27).
Вот и попробуем восстановить эту воспетую менестрелями позицию, при которой гомосексуалист Петр засыпал, держа пажа за плечи…
Вот как характеризует Петра французский посол Джеймс Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика:
«…любил вино с излишествами, женщин же любил слишком грубо, не говоря уже о другом постыдном пороке, о котором скромность заставляет меня умолчать (Л. 14 об.)» [29] (с. 85).
Так что не только мальчики интересовали Петра в качестве удовлетворения его содомитского плана утех. Он ничуть не против был пользоваться, впрочем, как и вся его свита, и услугами проституток. Причем, с использованием в качестве интимного места его удовлетворений задним проходом этих жриц любви, причем, как свидетельствует герцог Джеймс Стюарт, «в очень грубой форме»…
Вот что сообщает на эту тему Сен-Симон:
«Они привезли девиц и спали с ними в покоях, принадлежавших г-же де Ментенон… Блуэн, смотритель Версаля, крайне возмущался, видя такое осквернение храма целомудрия… Но сдерживаться было не в обычаях царя и его людей» [28] (с. 366–367).
Вот еще подробности об этой же выходке. На этот раз свидетельствует Ливуль:
«…в Марли… “Он выбрал это место, — рассказывает современник, — для того, чтобы запереться со своею любовницей, которую он привел сюда и над которой одержал легкую победу в помещении, м-ме де Ментон”. Он отослал девицу, давши ей два экю и хвастаясь своей дикой выходкой перед герцогом Орлеанским, употребил выражения, которые современник решился воспроизвести только по-латыни [30] (т. II, с. 241)…
Слух об оргии, которой он осквернил королевское жилище, дошел даже до мадам де Ментэнон, жившей в полном уединении. Она сообщает об этом своей племяннице: “Мне только что сказали, что царь притащил с собой девку и что Версаль и Марли страшно скандализированы…” Охота в Фонтенбло мало понравилась царю; зато он так хорошо поужинал, что герцог д`Антэн нашел необходимым отказаться от его общества и сел в другую карету. Сен-Симон рассказывает, что в карете царь доказал, что слишком много ел и пил. В Пти-Бурге, где остановились на ночь, пришлось нанять двух крестьянок, чтобы привести в порядок карету…
“Я вспоминаю, — писал в одном из своих писем Вольтер, — как кардинал Дюбуа говорил, что царь просто сумасшедший, рожденный быть помощником боцмана на голландском судне” (Письмо Шовелену, 3 окт. 1760, Corresp. gen., т. VII, с. 123)» [1] (с. 399–400).
Вот что сообщает о пребывании Петра в Магдебурге в 1717 г. Пёльниц:
«Так как король (прусский) приказал оказывать ему всевозможные почести, то различные государственные учреждения явились приветствовать его in corpore, и их президенты держали речи. Фон Кокцей, брат государственного канцлера, во главе депутации от регентства, явившись приветствовать царя, застал его среди двух… дам, груди которых он ласкал. Он не прервал своего занятия и во все время произнесения речей» [18]; [1] (с. 101).
«Или другой рассказ, описывающий его встречу в Берлине с герцогиней Мекленбургской, племянницею его: “Царь поспешно пошел навстречу принцессе, нежно обнял ее и отвел в комнату, где уложил на диван, а затем, не затворяя двери и не обращая внимания на оставшихся в приемной, предался, не стесняясь, выражению своей необузданной страсти”» [18]; [1] (с. 102).
И во что вылилась эта самая его страсть, нам теперь остается только гадать.
Однако ж обычно, дабы не заполучить за таковые попытки удовлетворения своих страстей по мордам:
«…останавливая свой выбор на простых служанках, он встречал мало препятствий. Нартов, между прочим, упоминает об одной прачке. Брюс уже выводит на сцену более драматические отношения к дочери одного иностранного купца в Москве, вынужденной во избежание любовных домогательств государя бежать из родительского дома и прятаться в лесу. Один из документов, опубликованных князем Голицыным, доказывает, что царь подрался в Голландии с одним садовником, пустившим в ход грабли, чтобы прогнать Петра, который мешал работать поденщице. Эти грубые похождения, однако, положили в нем начало болезни, которая, не будучи правильно лечима, ускорила его смерть. Но госпожа Чернышева замешана в это дело, и депеша Кампродона явно обнаруживает ее ответственность, говоря о болезни, полученной самой Екатериной в 1725 году после того, как она разделила ложе своего супруга…
“Должно быть его величество имеет в себе легион сладострастных бесов”, — сказал о государе один из врачей, лечивших его во время последней болезни» [18] (с. 102–103).
О наименовании же этой болезни, доконавшей Петра, будет подробно разобрано в следующих книгах о «дивном гении».
Библиографию см. по:
Слово. Том 22. Серия 8. Кн. 3. Стафь с ними на фсе
Комментарии (0)