"По признанию рядового австро-венгерской армии от 2 декабря 1914 г., "сказкам о русской жестокости теперь уже мало верят, так как в действительности она почти нигде не подтвердилась, а лично с пленным кубанские казаки, его захватившие, обращались хорошо: накормили и, узнав, что он болен, приказали хозяину той избы, где он находился тогда, запрячь коня и на возу довезли до русского госпиталя".
В тоже время по утверждению лейтенанта австрийского пехотного полка, издевательство над русскими пленными не только в немецкой, но и в австро-венгерской армии было возведено в систему.
"В конце апреля и в мае 1915 г., при отходе русских к реке Сан, ко мне неоднократно прибегали мои солдаты - чехи, поляки и русины - и с ужасом докладывали, что где-нибудь поблизости германские и часто австрийские солдаты-немцы занимаются истязанием русских пленных, замучивая их до смерти.
Сколько раз я обращался по указанному направлению и видел действительно ужасную картину. В разных местах валялись брошенные обезображенные и изуродованные трупы русских солдат. Находившиеся поблизости германские солдаты каждый раз мне объявляли, что они лишь исполняют приказания своих начальников.
Когда я обращался к германским офицерам с вопросом, правда ли это, то они мне отвечали: "Так следует поступать с каждым русским пленным, и пока вы, австрийцы, не будете делать того же, вы не будете иметь никакого успеха. Только озверелые солдаты хорошо сражаются, но для этого наши солдаты должны упражняться в жестокости на русских пленных, которые, как изменники своей Родины и добровольно сдавшиеся в плен, ничего, кроме пытки, не заслуживают".
Вместе с тем, сообщения о зверствах неприятеля не всегда вызывали доверие. Так, в воспоминаниях прапорщика Д.П. Оськина описывается такой случай. Остановившись на постой в недавно освобожденном от австрийских войск селе, он вместе с сослуживцем предпринимает собственное расследование, чтобы убедиться в правдивости или лживости пропаганды.
"Ты помнишь, - (обратился он к товарищу). - Нам все время твердили, что австрийцы чрезвычайно скверно относятся к пленным и к мирному населению и что в местах, занимаемых австрийскими и немецкими войсками, не остается ни одной женщины, ими не изнасилованной.
- Помню.
- А ты не спрашивал, действительно это так или все это было вранье?
- Не спрашивал...
- Давай сейчас спросим.
Дальше события развивались следующим образом. Пригласив в хату молодую крестьянку-украинку, офицеры устраивают ей натуральный допрос:
- Мы хотели вас спросить... Правда ли, что австрийцы плохо с вами обращались?
- Конечно, правда. Чего же ждать от них хорошего. Коняку забрали, быдло одно забрали, жита половину забрали. Дида с повозкой увели уже месяца два как, а и сейчас нет...
- Так плохо, значит, жилось?
- Плохо, барин. Дюже плохо, а ниц не зробишь - война.
- Ведь коняку, быдло, жито и русские берут, - заметил я.
- То верно, но то свои бы брали, а то австрияки.
- А скажите, австрийцы с женщинами плохо обращались?
- Как плохо? ‑ не поняла она.
- Да так, что лапали вас, заставляли с собой ночевать.
- Ой, что вы, барин, разве ж это можно?!
- А вот мы слышали, что там, где австрийцы появляются, они сейчас же девиц и жинок гонят в баню, а потом к себе спать тащат.
- Э, нет, у нас такого не бывало.
- Может быть, в других местах было?
- Не знаю, как в других местах, а у нас очень обходительные стояли. Если какая жинка сама захочет, то ей ничего не поделаешь, а чтоб силой тащить, так этого не было.
- А много было таких жинок, которые сами хотели?
- Какое много? Разве непутевая какая... - И она энергично замотала головой.
Но сразу же вслед за этим крестьянка делает парадоксальный вывод:
- Австрияки плохие, хуже наших, особенно мадьяры, с ними не поговоришь, от них ничего не поймешь, но когда наступала весна и надо было жито сеять, они своих коней давали на посев, а у кого своего жита не было на обсеменение, то и жито давали.
Отослав женщину, офицеры обмениваются впечатлениями от услышанного:
- Ну, что?.. Значит, брехали в наших газетах, что австрийцы и немцы баб насилуют?
- Черт их знает, может быть, и брехали, да и нельзя не брехать - война, а во время войны надо разжигать инстинкты. Как заставить солдата идти в наступление, если не говорить, что неприятель надругался над верой, над женами и детьми? По совести говоря, у нас в тылу, пожалуй, больше безобразий творится, чем тут".
Русских солдат озлобляли нередкие сообщения из тыла, согласно которым австро-венгерские военнопленные, используемые на хозяйственных работах в деревнях, сожительствовали с солдатками, чьи мужья были на фронте.
Обычно к таким работам привлекали этнически близких славян (русинов, словаков, чехов, поляков), с которыми легче было общаться на бытовом уровне. Так, в имениях помещиков во время войны пленные славянского происхождения составляя от 15 до 30% всех работавших на сельхозработах, где с ними могли контактировать солдатки.
Не случайно в отчетах военной цензуры отмечалось, что "глубже всего затрагивает нашего солдата сознание, что нарушителем его семейного счастья являются зачастую даже не русские, а пленные - австриец или немец, которыми правительство пользуется для полевых работ".
В письмах с фронта и на фронт сообщалось, что "все бабы безмужние с пленными австрийцами жили", что жены, "как с цепи сорвавшиеся, развратничают с пленными австрияками вовсю, такое творится, что дома противно быть", "сифилис и другие болезни венерические процветают", что "некоторые дивчата хотят замуж выходить за австрийцев, надо им морду набить и тогда прохладятся", и т.п.
Возмущенные солдаты требовали от начальства и местного духовенства "обуздать" и "усовестить баб", и в результате вопрос был поднят военным командованием. Так, 3 августа 1916 г. командующий 5-й армией генерал В. Гурко послал министру внутренних дел А.А. Хвостову предложение "приказать подлежащим гражданским властям безотлагательно взыскать и провести меры для немедленного пресечения создающегося положения при использовании в деревнях военнопленных как рабочей силы".
Военный врач Л.Н. Войтоловский приводит беседу с ранеными русскими солдатами, в которой ясно звучат именно национальные характеристики противника и успевшие сформироваться стереотипы восприятия представителей разных народов, с которыми пришлось воевать:
- Что нам не бреши, а немцы ‑ народ образованный.
- С австрийцем легче воевать?
- Да, с ним полегче. Он пужливый. Сейчас в плен сдается.
- А мадьяры?
- Мадьяры - это, как бы сказать, наши цыгане. Он наскакивает жестко, а чуть задело, от раны плачет, как баба.
- Мадьяры, - самоуверенно вмешивается казак, - интеллигенты, нежные... боли не выдерживают. Я одному мадьяру нос откусил ‑ соленая кровь, противная. Тьфу!.. Герман - тот лютый. Хитер. Сильный. С ним никакого сладу.
Тут с нами один герман. В плен забрали. Так его два раза штыком проткнули, а он утекать пошел. Нагнали да прикладами по голове. Едва довели. Его ведешь, а сам поглядывай, не зевай... Австрияка гнать не приходится. Он плену рад. Вели мы душ шестьдесят русинов. Русины - они говорят по-русски. "Нам, - говорят, - уже мир вышел, а вам еще воевать".
В целом боевой дух австро-венгерской армии был весьма низок, и это не осталось без внимания русских наблюдателей. Разведка доносила: "Офицеры австрийские, в числе 14 человек, взятые в плен Златоустовским полком, произвели, за исключением одного, удручающее впечатление своей неинтеллигентностью вообще, внешним видом и грубостью манер" (3 декабря 1914 г.).
"Офицеры запаса австрийской армии, проявляя в бою малодушие и растерянность и совершенно не умея руководить своею частью, в то же время не менее строевых офицеров пользовались саблею и особой плетью для поддержания своего престижа и дисциплины, которая начинала падать" (27 июля 1915 г.).
Отмечая факты плохого снабжения австрийской армии, автор доклада русской военной разведки также акцентирует внимание на взаимоотношениях солдат и офицеров: "Офицеры и интенданты объясняли отсутствие провианта действиями русской кавалерии, постоянно взрывавшей в тылу у неприятеля мосты и портившей дороги, благодаря чему своевременный подвоз был невозможен. Офицеры были в изобилии снабжены консервами и даже вином.
Когда на привале они начинали пиршествовать, запивая еду шампанским, голодные солдаты приближались к ним и жадно смотрели на это, когда же кто-нибудь из них просил дать хоть кусочек хлеба, офицеры отгоняли их ударами сабель".
Описывая взятие русскими войсками мощной крепости врага Перемышль в марте 1915 г., военный корреспондент Алексей Ксюнин отмечал, что причиной нестойкости врага отнюдь не была безысходность, вызванная долгой осадой:
"При вступлении наших войск в Перемышль, крепость вовсе не производила впечатления голодного блокированного города; правда, магазины пустовали, в кафе поили жидким кофе без сахару, но оставалось еще много лошадиных трупов, за хорошие деньги можно было найти коровье мясо, у всех крестьян была скотина и домашняя птица. Изголодавшимися выглядели только славяне, в то время как немецкие и венгерские офицеры бравировали шикарным видом и даже поражали упитанностью".
Свидетель событий так отзывался о нравах австрийцев: "Даже в трагическую минуту на первом плане у них было свое личное, и дух геройства не ночевал на австрийских фортах. Среди условий сдачи австрийцы выставляли требования о сохранении офицерам жалованья и карманных денег, просили, чтобы их наградные списки были непременно отосланы в Вену, а генерал Кусманек в длинном и безграмотном письме на русском языке хлопотал о том, чтобы были сохранены его вещи и чтобы, в случае перемены коменданта, его просьба непременно была передана по принадлежности".
Рассказывая о последней вылазке перед сдачей крепости 23-й гонведной (венгерской) дивизии, которая в полном составе сдалась в плен роте русских солдат и отряду ополченцев, автор приводит интересную деталь: "офицеры шли на вылазку с денщиками, а те несли чемоданы".
Еще один современник Л.Н. Войтоловский рассказывал: "Во Львове при входе в общую залу на вокзале наталкиваюсь на странное зрелище. За длинными столами сотни три австрийских офицеров при шашках и в самых непринужденных позах. Русские офицеры чуть вкраплены поодиночке.
Выделяется группа из шести человек - за отдельным столиком у окна. Между ними бросаются в глаза два австрийских генерала: один - худой, высокий, с лицом улыбающегося ястреба; другой - черноусый, приземистый, еврейского или итальянского типа. Рядом с высоким — горбоносый молодой офицер с собакой, которую держит на привязи.
Все трое иронически оглядывают зал... Оказалось офицеры только что сдавшегося Перемышльского гарнизона. Судя по лицам сдавшихся офицеров - в большинстве краснощекой, упитанной и начисто выбритой молодежи, не выше лейтенантского чина, - трудно предположить, чтобы гарнизон сдался от голода".
Интересен приводимый мемуаристом диалог между русским полковником и пленным австрийским лейтенантом:
- Среди вас много поляков? - интересуется полковник.
- Офицеров очень немного, - отвечает австриец. - Гораздо больше других национальностей: немцы, венгры, румыны, евреи. - И вопросительно добавляет, - Среди вашего офицерского состава, кажется, нет евреев?
- Нет.
- Но среди солдат евреи имеются?
- Конечно".
"Русское командование, говоря о причинах, побуждавших солдат брататься, не обращало внимания на такие факторы, как национальный и религиозный, - утверждает С.Н. Базанов. - Как известно, в армиях Германии и особенно Австро-Венгрии служило огромное количество солдат славянского происхождения: поляки, чехи, словаки, украинцы и другие.
В своей массе они не видели в русских солдатах врагов. Нередки были среди солдат-славян и массовые сдачи в русский плен. Этому отношению к России способствовало и то обстоятельство, что царское правительство одной из главных целей Первой мировой войны провозгласило освобождение славянских народов от австро-венгерского и германского порабощения.
Что же касается религиозного фактора, то всплеск братания в годы войны приходился именно на Пасхальные дни, когда солдаты-христиане, а таких было абсолютное большинство, отмечали один из самых больших своих праздников. Именно в силу отсутствия этих двух факторов на Кавказском фронте не было братаний русских солдат с турецкими".
Сенявская Е.С. Народы Австро-Венгрии в Первой мировой войне глазами русского противника. Вестник РУДН.
Комментарии (0)