5. О Ливонской войне, о том, кому и зачем она была нужна.
После взятия Казани и Астрахани Москва не закрепила свой успех на юге. Не ограничив притязания Крыма, царь начал войну на Балтике, хотя «Избранная рада» предостерегала царя о возможности союза турецкого Крыма и Польши, который не позволит Московскому государству вмешаться в интересы балтийских стран. Члены «Избранной рады», видевшие на данном этапе приоритетом Русского государства борьбу с Крымским ханством и укрепление южных границ, оказались правы: за 24 года, в которые Грозный вёл Ливонскую войну, Крым, заключивший договор с Польшей, совершил 21 набег на Русь, в 1571-ом году он стал особенно разрушительным, тогда была полностью сожжена Москва. Во время Ливонской войны невольничьи рынки Востока были переполнены русскими пленниками, а царь продолжал отстаивать позиции на Балтийском море. Важно при этом понять, русские ли позиции отстаивал Иван Грозный в ходе войны, пока татары, как в худшие времена, нещадно разоряли Русь.
Вначале эта война не предвещала особенных сложностей: Ливония была слаба, и уже 1559-ом году было заключено перемирие, которое могло затянуться надолго, если не навсегда. Русские, получив передышку, смогли перебросить силы на сдерживание агрессивных планов Девлет-Гирея. «Месяца Июля приехали ко царю и великому князю отъ воеводъ съ моря отъ Данила отъ Адашова, отъ Игнатья Заболотцкого съ товарыщи князь Федоръ княжъ Ивановъ сынъ Хворостинина да Сава Товарищовъ съ сеунчомъ, а говорили государю отъ воеводъ, что оне по государьскому наказу ходили на Крымские улусы моремъ.... и, далъ Богъ, повоевали и поимали многие улусы и многихъ людей побили и поимали; и которые Татарове, собрався, приходили на нихъ, и техъ многихъ ис пищалей побили и отошли на Отзибекъ-островъ, далъ Богъ, здорово» (Никоновская летопись). Алексей Адашев настаивал на закреплении успеха в Крыму, от которого исходила основная опасность, но царь предпочёл самозащите «войну до победного конца» на Балтике, и подверг своего давнего и верного друга Адашева опале. «Избранная рада» воспротивилась продолжению Ливонской войны, и в 1560-ом году царь разогнал этот орган, который сам же и учредил в первое десятилетие своего царствования, сопровождавшегося весьма разумной реформаторской деятельностью, когда государственное и социальное устройство России претерпело существенные и полезные изменения.
Выход к Балтийскому морю у Москвы имелся ещё до начала Ливонской войны: ей принадлежало побережье Финского залива между устьями рек Сестры и Наровы, имелся и порт, воздвигнутый дедом Грозного Иваном III и названный Ивангородом. Это давало возможность Русскому государству при посредничестве Ганзейского союза и при уплате таможенных пошлин вести беспрепятственную торговлю через Балтийское море со многими европейскими странами, и само по себе завоевание Ливонии ничего не меняло в этом раскладе. Но возможность торговать через Балтийское море без английского посредничества нарушало монополию Англии на внешнюю торговлю России. Конкуренция между двумя торговыми путями неминуемо приводила к изменению баланса цен в пользу России, такой вариант не устраивал наших английских «партнёров» — и русский царь послушно запретил Ганзе судоходство в российских прибрежных водах Финского залива.
Столкнув Ивана Грозного с балтийскими странами, Англия стала абсолютным внешнеторговым монополистом для России. Английские суда, заходившие в Балтийское море для торговли с Россией, лишали «господ» Балтийского моря привычных доходов от морской торговли. Началась война на море, и велась она не за счёт Англии, желавшей торговать через Балтийское море, а за счёт России, которая издавна через него торговала. Сначала царь просил Елизавету о том, чтобы англичане сами охраняли свои корабли: «А то ныне Фредерик, датцкой король, не хочет нашие с тобою, сестрою любною, любви видеть и ссылки, твоих гостей к нашей вотчине, к пристанищам пропущать не велит, чтоб проезд твоим гостем и всяким проезжим людей и иных государств к нашей вотчине не был. И ты б, сестра наша любная, Елисавет-королевна, гостем своим от тех от датцкого короля разбойников на море ходить велела с воинскими корабли, чтоб им проезжать от тех датцкого короля разбойников в нашу отчину во все пристанища морские... ». Но и в этом Елизавета отказала, так что для защиты английских торговых судов Иван Грозный стал содержать наемный каперский флот.
В самой по себе идее освободится от оплаты провоза товаров по Балтийскому морю, нет ничего странного, но, во-первых, Россия, имевшая «в подбрюшье» Османский Крым во главе с энергичным и враждебно настроенным Девлет-Гиреем, не имела возможности воевать на Балтике. Во-вторых, выплачиваемые балтийским странам пошлины были каплей в море по сравнению с убытками, которые понесло Московское государство в результате невыгодной торговли с английским монополистом. Иван Грозный, который, по утверждению современников, вне приступов болезни был вполне здравомыслящим человеком, не мог этого не понимать. Те же любезные сердцу русского царя англичане не сомневаются сейчас и прежде не сомневались в истине, которая утверждает, что нельзя класть все яйца в одну корзину, а Иван Грозный именно так и поступил. Он должен был понимать, что руководимая им держава попала в нарастающую экономическую зависимость от иностранного государства, но долгое время даже не пытался как-либо исправить ситуацию.
Дело в том, что Грозный рассчитывал на военно-политический союз с Англией, которым его сумели прельстить английские «друзья». Царю понадобилось привести страну к полному истощению всех ресурсов, чтобы осознать: никакого союза, ни военного, ни политического, ни, тем более, супружеского (об этом речь пойдёт ниже) не будет. Когда в 1569-ом году англичане в критический момент военных действий Москвы при осаде Ревеля не только не оказали обещанной военной помощи, но и не поставили вовремя очередную партию оружия, вследствие чего русские потерпели сокрушительное поражение, вера царя в союз с Елизаветой пошатнулась. Англичан поприжали: лишили права свободной торговли по Волге и с восточными странами. В переписке с английской королевой царь стал требовать ясности в вопросах политического и брачного союза, отправлял к ней посла для заключения официального договора о действительном военном сотрудничестве, в своё время предложенного Елизаветой. Однако посол вернулся лишь с пустыми заверениями в вечной дружбе и настоятельными просьбами вернуть «Московской компании» право монопольной торговли по всей территории России. В 1572-ом году Иван Грозный получил полную ясность от Елизаветы: ни брака, ни политического союза он не дождётся, а вот убежище в Англии королева предоставить ему может, и то при условии, если царь явится не с пустыми руками — политических голодранцев там и своих хватало.
Ганс Эворт «Королева Елизавета приводит в смущение Юнону, Минерву и Венеру» (Елизавета превосходит Юнону целомудрием, Минерву мудростью, а Венеру красотой)
Реакция царя на отказ Елизаветы тут же вылилась в ликвидацию деятельности «Московской компании» и в арест её собственности. Однако Россия к тому времени благодаря «дружбе» с Англией, действительно, оказалась в полной торговой блокаде, что и позволило Елизавете в переписке с русским царём стать, наконец, откровенной, не опасаясь экономических санкций с его стороны. Грозному пришлось не только разрешить возобновление деятельности компании, но и вернуть ей разорительные торговые льготы при единственной поправке: ранее беспошлинная торговля англичан теперь была обложена пошлиной в половинном размере. В этой связи не кажется случайным совпадением, что в том же 1572-ом году, когда «английские надежды» царя потерпели крах, он отменил опричнину.
Ливонская война началась в 1558-ом году и при Иване Грозном продолжалась почти двадцать пять лет до полного разорения России. Все годы войны по соглашению с Польшей и Швецией крымские татары совершали опустошительные набеги на Россию. Внутри страны всё отчётливей проявлялось недовольство войной, и царь открыл репрессии, перешедшие в 1566-ом году в опричный террор. Война пожирала все средства, получаемые от интенсивного экспорта: на деньги, вырученные от продажи стратегического сырья для оснащения английского флота, у Англии закупалось оружие. Война потребовала от страны неисчислимых людских жертв, к этому прибавились опричный разбой и ханские набеги. В результате западные и южные области обезлюдели, хозяйство от недостатка рабочих рук пришло в упадок, пятая часть деревень исчезла с лица русской земли. Южные границы государства не были защищены, а богатые резервы, накопленные предшественниками Ивана Грозного, оказались пущенными на ветер. Так что никак нельзя согласиться с растиражированным мнением Сталина, утверждавшего: «Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния».
Боеспособные войска за четверть века были уничтожены в сражениях Ливонской войны, а опричное войско, которое Сталин назвал «прогрессивной армией», умело лишь грабить и убивать безоружных людей. Вождь всех народов, утверждавший, что он неплохо знает историю, считал, что опричное войско стало первой регулярной армией русского государства. Действительно, регулярная армия появилась в результате военной реформы Ивана Грозного, но произошло это в 1550-ом году, за шестнадцать лет до образования опричнины. Стрелецкое войско во главе с молодым царём-реформатором отлично проявило себя при взятии Казани, а опричное войско под руководством царя-ирода в 1571-ом году позорно бежало и бросило Москву на растерзание Девлет-Герею. Нарастающие репрессивные меры Ивана Грозного постепенно привели к расшатыванию военной системы в целом. Лучших воевод царь казнил, других запугал настолько, что они, опасаясь потерпеть неудачу и быть за это казненными, избегали боёв с противником. Россия потерпела поражение в измотавшей её силы Ливонской войне, завоеванные территории были утрачены, торговый балтийский путь потерян, Европа подвергла Московское государство экономической и культурной блокаде. Англия, получившая эксклюзивное право на торговлю российскими товарами на мировом рынке, при Елизавете I стала сверхдержавой, а Россия, в огромном количестве поставлявшая эти товары, в конце царствования Ивана IV лежала в руинах.
Стратегия англичан в России ничем не отличалась от колониальной политики других европейских государств, в XVI веке «открывавших» новые страны. Использованные англичанами инструменты подчинения к тому времени уже неплохо зарекомендовали себя в практике колонизаторов: принуждение к неэквивалентной торговле, развязывание военных конфликтов с соседями с целью ослабления армии потенциальной колонии, подкуп вельмож и чиновников, спаивание населения, уничтожение аборигенами друг друга, для чего в стране нагнеталась обстановка недоверия и подозрительности. В.И. Максименко в книге «Россия и Азия, или Анти-Бжезинский. Очерк геополитики 2000 года» пишет, что XVI век был «выдающимся моментом в истории английской торговли». Вслед за русской исследовательницей первой половины XX века И.И. Любименко он утверждает, что геополитический прорыв Англии в XVI-XVII веках является прямым следствием превращения ею России в «поле легкой наживы».
В данном случае аборигенов уничтожала группа аборигенов, названных Иваном Грозным опричниками. В опричнине, этой одной из самых жутких страниц российской истории, ищут и находят глубокий политический смысл. Говорят, в частности, о смене элит, которая якобы исторически назрела. Державно мыслящая элита, служившая главной опорой государства, создавалась веками, а в эпоху Ивана Грозного действительно произошла её смена, вернее, подмена: вместо единомышленников молодого царя, который в первое десятилетие своего правления успешно проводил административные реформы, взамен мудрых советников и надёжных друзей царя, к концу его правления трон окружали наученные «низким хитростям рабства» корыстные льстецы вроде Никиты Романовича Юрьева, развратники и разбойники вроде Михаила Черкасского и патологические садисты вроде Малюты Скуратова.
Г.Седов «Иван Грозный и Малюта Скуратов»
Царь уничтожил всех, на кого мог бы опереться, когда уже понимал, что Ливонская война заводит страну в тупик, что его лично она заводит в тупик. Его ручные бояре были до смерти запуганными статистами, в страхе за свои шкуры способными на любую подлость, на любое зверство, но помочь царю вывести страну из тяжелейшего положения они способны не были. Говорят, что в условиях бесконечной Ливонской войны царь вынужден был усиливать личную власть, и называют это укреплением самодержавия. Только ведь, чем больше самодержавия, тем тяжелей личная ответственность самодержца перед страной, а царь, похоже, и вовсе никакой ответственности не ощущал, один лишь всепожирающий страх, что однажды репрессии перестанут срабатывать, людям станет вовсе нечего терять, и тогда волна народного гнева поглотит его. Грозный укреплял личную власть, чтобы никто не мешал ему вести войну: государственные мужи понимали пагубность этой царской затеи, а вельможи, превращённые им в холопов, державными категориями не мыслили. В конвульсиях дикого гнева расправившись с теми, кто хоть как-то выражал несогласие с его линией, царь, идя на поводу у англичан, вёл свою державу к пропасти.
Сцена из трагедии А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» (Царь играет в шахматы с Богданом Вельским)
Шут (указывая на шахматы):
Точь в точь твои бояре! Знаешь что?
Живых ты всех по боку, а этих
Всех в Думу посади. Дела не хуже
У них пойдут, а есть они не просят!
Иоанн:
Ха-ха! Дурак не слишком глуп сегодня!
Круг советников, получивший название «Избранная рада», помогавший царю в его прогрессивных преобразованиях первых лет царствования, был уничтожен. Ближайшие царю люди, всегда дававшие ему дельные советы: священник Сильвестр, Алексей Федорович Адашев и Иван Михайлович Висковатый, были подвергнуты опале.
Менее остальных пострадал духовный наставник царя Сильвестр — он был «всего лишь» сослан в отдалённый монастырь. Алексей Адашев, выступавшей против продолжения Ливонской войны из-за опасности со стороны Крыма, в 1660-ом году был брошен царём и недавним близким другом в тюрьму, где вскорости умер; его родственники во время опричнины были «подчищены» так тщательно, что род Адашевых пресёкся навсегда.
Изо всех представителей «Избранной рады» самая страшная участь постигла дьяка Посольского приказа, как бы теперь сказали, министра иностранных дел, И.М.Висковатого. Этот мудрый государственный муж и один из образованнейших людей своего времени, собравший замечательную библиотеку, был обвинён в том, что «составлял заговор против жизни» царя, и казнён одним из мучительнейших способов, которые сам Грозный неутомимо изобретал. В мясном ряду рыночной площади Ивана Михайловича Висковатого по приказу царя привязали к столбу, и свора новых приближённых поочерёдно вырезала из тела живого человека кусок мяса, пока он не скончался. Такую участь царь уделил выдающемуся государственному деятелю, про которого составитель Ливонской хроники Б. Руссов написал: «Иван Михайлович Висковатый — отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве. Его уму и искусству... очень удивлялись иностранные послы». С ним согласен польский хронист Александр Гваньини: «Таков конец превосходного мужа, выдающегося по уму и многим добродетелям... равного которому уже не будет в Московском государстве». Можно добавить, что рядом, одновременно со «строганием» Висковатого, его помощника обливали поочерёдно кипятком и холодной водой «пока кожа не сошла с него как с угря».
Не исключено, что заговор против царя, действительно, имел место, также не исключено, что Висковатый принимал в нём участие. Было бы удивительно, если в условиях нарастающего опричного террора, когда уничтожались все люди, ещё способные осознавать кошмар происходящего, когда обезумевший от страха за содеянное и ненависти к своим подданным царь упорно подводил страну к точке невозврата, его не попытались бы остановить. Во второй половине шестидесятых годов остановить «Ивана сударь Васильевича» советами было уже невозможно: все такие советчики после длительных издевательств оказывались на плахе. Дело в данном случае не в том, был ли заговор, а в болезненной жестокости царя, наглядно продемонстрированной в выбранных способах казней.
«Смена элит» в ходе опричного террора не была выгодна России, но она была выгодна англичанам, которые в уничтожении лучших русских людей, службой отечеству — своей собственной и своих родов — выдвинутых на лидерские позиции, видели безусловное ослабление Москвы. Практика управляемого хаоса намного опередила создание её теоретического обоснования. «Смена элит» была выгодна отечественным выскочкам, которые доносами, интригами и холуйским раболепием заняли освободившиеся места во власти, и выгода этих людей была отнюдь не только моральной. Документов о подкупе русских чиновников англичанами, разумеется, не сохранилось, но, возможно, прямого подкупа и не требовалось — существует немало способов совершения сделок, ведущих к личным выгодам её участников. Больше всего в «английской» странице нашей истории автору любопытна роль деда Михаила Романова. Остались упоминания членов «Московской компании» о «дружбе» с Никитой Романовичем Юрьевым, в частности, его дружбы удостоился известный английский шпион и агент влияния Джером Горсей. «В дни славы и благоденствия своего Никита Романович не чуждался сближения с англичанами, и один из них давал даже уроки латинского языка сыну его юному Федору Никитичу, впоследствии патриарху российскому Филарету», — пишет историк XIX века И.К. Кондратьев. Теоретически можно допустить, что английские агенты заводили дружбу с приближёнными царя «просто так», но вся практика деятельности «Московской компании» не даёт оснований к такому интеллигентскому предположению.
После периода охлаждения отношений между Иваном Грозным и Елизаветой, возникшего вследствие её отказа в руке, сердце и военно-политическом союзе, королева в начале 80-ых годов подыскала способ вновь добиться расположения совсем негрозного русского царя. Английский посол Боус под новые матримониальные обещания своей королевы, данные уже сильно больному русскому царю (в этот раз речь шла не о самой Елизавете, а об её племяннице), явился вымогать новые льготы для «Московской компании». Боуса крайне огорчила встреча с «другом» его предшественников Никитой Романовичем Юрьевым: того уже успели перекупить голландцы. Именно так расценили англичане заём, выданный боярином Никитой Юрьевым голландской купеческой компании под очень высокие проценты. Этот факт и расценить нельзя иначе, нежели как завуалированную взятку: голландская компания не могла нуждаться в займе у чиновника полуразрушенного государства, да ещё выданном на грабительских условиях — в те времена Голландия была не просто богатой, а самой богатой страной в мире. Боус в своих отчётах королеве, жалуясь на то, что не может договориться с реальными русскими властителями при преждевременно одряхлевшем царе, писал о дорогих подарках, которые голландцы преподносили Никите Романовичу. Но более всего любопытен размер ссуды, выданной боярином Юрьевым — 20 тысяч рублей (без малого тонна серебра!). Вряд ли и государственная казна, отощавшая за четверть века Ливонской войны, располагала в то время такой огромной суммой, к тому же надо принять к рассуждению, что не последние ведь деньги батюшка Филарета выдал голландцам. Вот и получается, что Никита Романов фантастически разбогател в годы правления Ивана Грозного. Конечно, махинации, которыми они втроём с Богданом Бельским и Андреем Щелкаловым занимались под носом у царя, прежде всего, искажение местнических «записей» — по-нашему, рейдерские захваты — приносили немалые доходы. Только вряд ли один передел сильно оскудевших внутренних ресурсов мог устроить авантюриста такого масштаба, каким являлся отец Филарета. На протяжении десятков лет основные средства рекой утекали в Англию, и присосаться к трубе... простите, к смоле или, допустим, к ворвани, должно было стать делом чести любого крупного коррупционера — вряд ли психология этого типа людей претерпела существенные изменения за последние пятьсот лет. И ещё одно соображение насчёт бескорыстной дружбы между членами «Московской компании» и дедом первого Романова. Если Никита Романович не гнушался принимать дорогие подношения от голландцев, наращивавших свою торговую экспансию в России, и склонять их на замаскированную форму весьма крупной взятки, что мешало ему поступать точно так же в отношении англичан в те времена, когда они, желая стать монополистами на русском рынке, планомерно добивались расширения льгот?
Н.Неврев «Опричники»
(изображено убийство боярина Ивана Челяднина-Фёдорова, которого Грозный заставил одеться в царские одежды и сесть на трон, поклонился ему, а затем ударил ножом в сердце)
«Смена элит», максимально кроваво проведённая Иваном Грозным, в конце жизни стоила ему того, что он оказался во власти своего ближайшего окружения — никого нет опаснее холуёв, почувствовавших, что хозяин ослабел. Иностранные послы, приезжавшие в Москву в восьмидесятых годах, отмечали, что Никита Юрьев и его подельники Богдан Бельский и Андрей Щелкалов, решали многие важные вопросы без согласования с Иваном Грозным. Сразу же после смерти царя, не сомневаясь, что теперь трон перейдёт к кому-то из них троих, троица начала раньше времени демонстрировать свой могущество. Английский посол Баус, в день смерти Ивана слышавший адресованную ему фразу: «Умер ваш царь английский!», писал в отчёте королеве: «Объявляю, что... Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями, и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками. Сын же покойного царя Федор и те советники, которые были бы достойны господствовать и управлять по всей верности своему государю и по любви к своей стране, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать».
Компанию себе Никита Романович подобрал колоритную и выразительно его характеризующую. Богдан Бельский начинал опричником, и, видимо, так тосковал по своей удалой молодости, что сразу же после смерти Ивана предпринимал настойчивые попытки возродить опричнину. До конца своей неспокойной жизни Бельский надеялся вернуть власть, которой обладал в последние годы жизни Ивана IV. Он претендовал на престол после смерти Фёдора Иоанновича, 1600-ом году присоединился к заговору, который сын его давнего дружка Фёдор Романов организовал против Бориса Годунова, потом активно участвовал в проекте Фёдора Никитича «Лжедмитрий», за что получил от самозванца чин боярина.
Дьяк посольского приказа Андрей Щелкалов, занявший это место после Висковатого и завладевший вотчинами казнённого предшественника, фигура не столь однозначная, как вышеописанный персонаж. Карамзин считал, что Щелкалов добился своего высокого положения благодаря «уму гибкому и лукавому, совести неупрямой, смеси достохвальных и злых качеств». Видимо, положение Щелкалова при дворе и впрямь было исключительным, если английский дипломат и шпион Флетчер в своих отчётах называл его канцлером. Голландский шпион Исаак Масса, которого положение обязывало быть проницательным, писал, что «дьяк Андрей Щелкалов, человек необыкновенно пронырливый, умный и злой». Андрей Щелкалов считается историками «противником англичан» в правительстве Ивана Грозного. Нужно сказать, что с какого-то момента он и вправду им являлся, так как активно лоббировал интересы Габсбургов. Андрей Щелкалов, «малодушный на поле ратном» — в 1578 году в битве против Стефана Батория он прилюдно проявил редкостную трусость, — был смел не только в подлогах документов для присвоения чужой собственности, но и в заговорах. В 1593 году после смерти болезненного Фёдора Иоанновича он вёл переговоры с австрийским послом Варкочем о возведении на московский престол эрцгерцога Максимилиана. Он был уличён Борисом Годуновым в злоупотреблениях властными полномочиями с целью личной наживы и «за самовольство» отстранён от службы. Круг людей, способных заниматься государственной деятельностью, был слишком сильно прорежен Грозным, новое поколение ещё не вызрело, и Борису Годунову приходилось выбирать из той грязной пены, что поднялась наверх в период террора. Никак иначе нельзя объяснить того, что на место Андрея Щелкалова, правитель поставил его брата Василия.
Братья стоили друг друга. Грабежами в эпоху Грозного братья занимались не лично, как опричник Бельский, а через «своих людей», Например, исполнителями Щелкаловых служили дворяне Сукины, один из членов семейства которых потом отметится в истории тем, что оговорит Пожарского в трате им огромной суммы на подкуп избирателей во время Собора 1613-ого года. На тему бесчинств братьев Щелкаловых сохранилось свидетельство современника: «Бориско (Сукин)... по промыслу Щелкаловых («Ондрея да Василея») послан в Мещеры... и ему для Щелкаловых не смели и слова молвить, грабил как хотел и богател паче меры...». Именно Василий Щелкалов предупредит Григория Отрепьева, что царь Борис собирается заточить его в отдалённом монастыре, после чего Отрепьев бежит в Литву, а появившись на московском троне, дарует Щелкалову чин окольничего.
Однако нужно признать, что один из братьев Щелкаловых, а именно Андрей Яковлевич, в 1583-ем году сумел сослужить отчизне и добрую службу. Тогда уже дышащий на ладан Иван Грозный (в свои 53 года он был дряхлым стариком, не способным передвигаться самостоятельно) едва не женился в восьмой раз, да так удачно, что мы в одночасье могли стать колониальной периферией Англии. В конце жизни Иван Грозный, живущий в постоянном страхе перед своим и в самом деле жутким окружением, которое сам же отфильтровал и выпестовал, во второй раз вступил с королевой Елизаветой в переговоры по поводу династического брака, предполагавшего его переезд в Англию. На этот раз речь шла о племяннице королевы (на самом деле, её дальней родственницы, седьмой воды на киселе) Марии Гастингс. С целью сговора он отправлял к Елизавете посла, снова завёл с ней оживлённую переписку, но Лондон бессовестнейшим образом водил его за нос, добиваясь выполнения двух условий, при котором женитьба Ивана на Марии Гастингс стала бы возможной. Во-первых, от жениха (женатого, кстати, в то время на Марии Нагой) требовали новых преференций для англичан как условия для начала матримониальных переговоров. И царь предоставляет Лондону всё, что тот требовал: подтверждает прежнюю монополию и распространяет её от устьев Северной Двины до берегов Оби, включая Печору и Соловки. Новая грамота царя предоставляла «Московской компании» эксклюзивное право держать дворы в Москве, на Двине, в Вологде, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани, Новгороде, Пскове, Нарве, Юрьеве. Кроме того, царь выдаёт компании разрешение на провоз товаров в Бухару и Самарканд.
Выполнив первое условие Елизаветы, Иван Грозный возобновляет с ней переговоры о заключении военного союза против Польши и Швеции. Однако исключительные привилегии, которые у Ивана Грозного для «Московской компании» выторговали английские дипломаты, не привели к благосклонности Елизаветы: союз с «вельможнейшим царём и возлюбленным братом» она заключать отказалась, ни войском, ни оружием не помогла. Свои ресурсы Россия к тому времени уже полностью истощила, царь вынужден был решиться на бесславное приостановление Ливонской войны, при котором Россия теряла все порты на Балтийском море и прилегающие к ним территории. Переговоры о женитьбе царя на родственнице Елизаветы, тем не менее, продолжались.
Второе условие женитьбы, выдвинутое Елизаветой, заключалось в решении вопроса о престолонаследии. По замыслу королевы, едва передвигающийся к тому времени русский царь должен был официально завещать московский трон не кому-то из своих детей от прежних браков, а ребёнку Марии Гастингс от брака с московским царём (надо полагать, ребёнок появился бы непременно, и вовсе не от немощного, источающего отвратительный запах новобрачного). Вот тогда-то в дело вмешался тогдашний «министр иностранных дел» Андрей Щелкалов. Пишут, что «для воспрепятствования этому браку он пустил в ход все свои дипломатические способности, всю необычайную ловкость, развил тончайшую и сложную интригу», и приостановил-таки заключение брачного соглашения. В королевском окружении принцессу Мери уже называли «московской царицей», но тут подоспела смерть царя.
Историю «английского» сватовства Ивана Грозного связывают с его личной перепиской с Елизаветой, начало которой было положено в 1562 году. Большинство историков полагает, что эпистолярная дружба русского царя с королевой вначале имела целью заключение договора «о вечном докончанье», то есть военно-политического союза между Московским государством и Англией. Польский историк Казимир Валишевский представляет это так: «И вот в его пылком и упорном уме родилась идея, не покидавшая его до смерти. Он начал мечтать о приобретении для борьбы с внешними врагами, с их армиями, флотом и богатствами, сильной союзницы, торговля, морские силы и кредит которой начали уже покорять мир». А после, вследствие того, что самой надёжной формой межгосударственного союза считался династический брак, то как-то так само собой произошло, что дипломатическое общение Ивана Грозного вылилось в предложение руки, сердца и Московского государства в придачу.
Смущает в этой версии то, что Елизавета несколько лет тянула с отказом, получая под надежды царя бесконечные преференции для «Московской компании» и заставляя его, не считаясь с людскими и финансовыми жертвами, действовать в нужном для Англии направлении. И только когда Иван Грозный окончательно увяз в Ливонской войне и опричнине, когда он собственными усилиями сколотил против себя коалицию всей Северной Европы, когда он, упустив момент, не вышел из войны на неплохих условиях, когда Московское государство, действительно, оказалось в экономической блокаде, и когда Англия, оснастив за русский счёт свой флот, вывела его на лидирующие позиции, только тогда «невеста» выдала вполне определённый отказ.
Всё же более реалистичной выглядит версия, что идеей военно-политического союза английские дипломаты прельстили русского царя ещё до начала царствования Елизаветы, и что развязывание Ливонской войны стало началом Большой игры с Россией, в которой она должна была обеспечить Англии мировое господство и, в конце концов, стать её «переферийной территорией». Сватовство царя слишком удачно вписывается в сценарий возвышения Англии на русских костях, чтобы его можно было счесть за идею, принадлежащую самому Ивану Грозному. Историк Феликс Прайор в книге «Елизавета I, её жизнь в письмах» утверждает, что у Ивана IV «... было параноидальное отношение к плетущимся вокруг него заговорам, и он, несомненно, считал, что Елизавета находится в таком же положении. Господствует мнение, хотя конкретных доказательств нет, что именно поэтому он предложил ей брак. Иван был уже женат во второй раз. Но, подобно отцу Елизаветы Генриху VIII, он был не из тех, кто позволяет подобным соображениям становиться у него на дороге».
Однако, в начале своей «дружбы» монархи двух стран находились отнюдь не в равном положении: Московское государство набирало могущество; Иван IV пришёл на трон на абсолютно законных основаниях; проведя в первое десятилетие своего царствования продуманные и своевременные реформы, он получил поддержку во всех слоях общества; обладая, как говорят, «добрым нравом», Иван IV был любим народом так преданно и крепко, что его дальнейшие неистовства долго не могли поколебать народной веры в «батюшку-царя» — во всех злодействах обвиняли «злых бояр».
Что у нас было на святой Руси,
На святой Руси, в каменной Москве,
Середи-то торгу, братцы, среди площади,
Тут бьют доброго молодца на правеже,
Нагого-босого и разутого.
Поставили его на бел горюч камень,
Стоит молодец — сам не трёхнется,
Русы его кудри не ворохнутся,
Лишь из глаз горючи слезы.
Случилося тут ехати
Самому царю православному,
Грозному царю Ивану Васильевичу.
Как возговорит царь Иван сударь Васильевич:
«Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!
За что вы пытаете доброго молодца,
Нагого-босого и разутого,
Поставя его на бел горюч камень?...
Возговорит православный царь:
«Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!
Заплатите ему за каждый удар по пятидесяти рублей,
А за бесчестие заплатите ему пятьсот рублей».
Русская историческая песня
Совсем другое положение в первые годы правления было у английской королевы Англия, переживая не лучшие времена, была в долгах, как пёс в репьях; законность коронации Елизаветы не признавалась ни внутренней оппозицией, ни Папой — отец Елизаветы Генрих VIII ещё в её раннем детстве повелел считать дочь от брака с Анной Болейн бастардом; претензии на английский трон Марии Стюарт были небеспочвенны — она приходилась правнучкой королю Англии Генриху VII, к тому же «сестра» Елизаветы имела мощную поддержку со стороны католической церкви. Таким образом, идея договора о предоставлении взаимного политического убежища, заключённого между английской королевой и русским царём, который и стал прологом к матримониальным переговорам, могла исходить только от Елизаветы. Другое дело, что, не сумев добиться признания католической церкви, королева сменила в Англии религию, и мнение Папы на её счёт стало его личной проблемой. После того как Мария Стюарт не нашла ничего умнее, чем искать политического убежища у своей «сестры» Елизаветы, она стала находиться под постоянным приглядом английской королевы, и заговоры, в которые вовлекали низвергнутую королеву Шотландии, уже не были слишком опасны. Так что довольно скоро Елизавета перестала нуждаться в нежных чувствах русского царя, но продолжала остро нуждаться в дешевом русском сырье для оснащения английского флота.
Мария Стюарт. Неизвестный художник, XVI в.
В очередной раз хочется восхититься тонкой игрой Елизаветы и её дипломатов. Решая вопрос управления русским царём, англичане изучили его личность, рассмотрели в его характере тревожно-мнительные черты, выраженную склонность поддаваться влиянию окружения, и в короткий срок сумели убедить Ивана в существовании плетущихся вокруг него заговоров. Со временем подозрительность царя развилась в манию преследования, что в условиях абсолютной власти, которая, как известно, развращает абсолютно, привело к проявлениям патологической жестокости.
Не приходится сомневаться, что с начала шестидесятых годов его психика была серьёзно повреждена. Для того, чтобы убедиться в болезненной жестокости царя, можно вспомнить парочку примеров из множества описаний пыток и казней, проводимых по сценарию царствующего затейника. До эдакого бессмысленного зверства психически здоровый человек просто не додумался бы, тут нужны сильно сдвинутые мозги. В XVI веке пыточное искусство Европы переживало необычайный расцвет, и ничего выходящего за рамки того жестокого времени в пытках Ивана Грозного не отмечалось. Другое дело, что изобретением пыток и претворением их в жизнь обычно занимались не монархи, а профессиональные садисты — палачи, а наш царь сумел объединить две такие различные должности в одно неразрывное целое. Современники свидетельствовали, что царь «...никогда не выглядит более веселым и не беседует более весело, чем тогда, когда он присутствует при мучениях и пытках до восьми часов». Польский историк Казимир Валишевкий описывает смертельную пытку даже не самого князя Афанасия Вяземского, долгое время бывшего доверенным лицом Ивана Грозного, а его сестры. Только одному Вяземскому царь при своём патологическом страхе отравления доверял снимать пробу с царских яств, потом вдруг и этот приближённый вышел из доверия, был казнён, дошла очередь до его сестры — семьи казнённых, и даже их челядь зачастую тоже «приводились к общему знаменателю». (Царь указывал — «с семьёй» — в знаменитом синодике своих жертв, а численность семьи могла достигать и десяти, и двадцати человек). Вот какая участь постигла сестру князя Вяземского: «Царь велел раздеть ее на глазах ее пятнадцатилетней дочери, посадить верхом на веревку, протянутую между двумя стенами, и протащить ее несколько раз от одного конца до другого... она не смогла пережить ужасной пытки и умерла». Валишевский описывает казнь князя Бориса Телепнёва, которого по заготовленному Иваном Грозным сценарию посадили на кол: «Он мучился на нем в течение пятнадцати часов, а перед его глазами стрельцы насиловали его мать, пока она не умерла тут же».
Современники свидетельствовали, что Грозный страдал припадками немотивированной ярости — «бесился на встречных», — во время которых приходил «как бы в безумье», на губах выступала пена. При этом вне приступов злобы царь сохранял полную ясность ума. На следующий же день после казни Висковатого и ещё ста человек, Иван Грозный принял участие в знаменитом богословском диспуте с Яном Рокитой, который провёл с блеском. Причудливое сочетание полностью сохранного интеллекта, маниакальной подозрительности и нечеловеческой жестокости отмечали его подданные. Один из них писал: «Муж чудного рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело... На рабов своих, от Бога данных ему, жестокосерд вельми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народа от мала до велика при царстве своём погубил, и многие грады свои попленил и многие святительские чины заточил и смертию немилостивою погубил...».
Главные черты в характере Ивана Грозного — крайняя подозрительность и при этом безграничная, как пишет В.О. Ключевский, «до излишества» доверчивость к тем, в чью преданность он верил, делали его крайне удобным объектом манипулирования. Совершенно не факт, что прогрессивные преобразования, проведённые в первом десятилетии царствования Ивана Васильевича, имели бы место, если бы он тогда не находился под сильным влиянием Сильвестра, митрополита Макария и Алексея Адашева. Потом дурным ветром в Россию занесло англичан, которые вообще-то попали к нам случайно. Это событие, и тоже случайно, совпало с тем, что мнительный царь, сильно тревожась о своём здоровье, именно тогда искал врача, и почему-то именно иноземного. Англичане, предоставив ему такового, окружили царя плотным кольцом — и вопреки здравому смыслу он забросил успешно проводимое дело укрепления южных границ и начал Ливонскую авантюру. Пишут, что на эту войну Ивана Грозного подвигла идея освобождения исконных русских земель. Но обстоятельства этого «освобождения», то, как ногайские всадники и рубаки с Терека поступали с «освобождённым» из-под гнёта Ливонского ордена населением, существенную часть которого составляли русские люди, не убеждают в сентиментальных порывах царя.
Переписка царя с Елизаветой началась в 1562-ом году, но их опосредованное общение через послов (читай — агентов королевы) возникло с самого начала воцарения Елизаветы в год, совпадающий с датой начала Ливонской войны — 1558-ой. Эта поразительных ума и коварства женщина, окружившая себя не менее хитроумными и проницательными людьми, быстро поняла, что далёкая Россия — это, возможно, единственный шанс для Англии обойти Испанию, Португалию и Голландию в завоевании мирового господства. Характер царя под влиянием его английских «друзей» катастрофически быстро менялся в сторону ожесточения, с 1560-ого года начались репрессии, через шесть лет взорвавшиеся опричниной. С шестидесятого года поведение царя, до того набожного и трезвого, меняется радикальным образом: «нача царь яр быти и прилюбодействен зело». Пьянство, разнузданный разврат и «содомское блудотворение» становятся его образом жизни. Бесчинства царя объясняют его скорбью по безвременно ушедшей Анастасии. Тем не менее, на восьмой день после смерти любимой жены — не то чтобы, не износив сапог, а даже их не разносив — безутешный вдовец объявляет о намерении жениться, и вскоре действительно женится на красавице-горянке Марии Темрюковне. Теперь уже влиянием жены-«черкешенки», обладавшей, как говорят, диким необузданным нравом, за которой вдобавок стоял её брат, ещё более необузданный Михаил Черкасский, объясняют растущую как снежный ком злобность царя. Сначала Анастасия, представлявшая интересы клана Захарьиных-Юрьевых, настраивала царственного супруга против «Избранной рады», следом Мария Темрюковна способствовала развязыванию опричного кошмара... Получается, что не «блаженному» Фёдору Иоанновичу, а его отцу А.К.Толстой должен был подарить знаменитую реплику «Я царь или не царь?». Но никаким влиянием нельзя ни оправдать, не изменить того факта, что Иван IV начинает убивать. И не заговоры против власти становятся тому причиной. Так, немолодой боярин Михаил Репнин, уважаемый человек, не позволил пьяному царю надеть на себя шутовскую маску, и это стало достаточным поводом к убийству. После разгона «Избранной рады» в 1560-ом году ссылки и казни постигают всех членов «адашевского кружка», с которыми Иван Васильевич ещё недавно обсуждал пути улучшения государственного устройства.
Николай Неврев, "Шут. Опальный боярин"
В ходе опричного террора на царя оказывали влияние такие люди, как кровавый мясник Малюта Скуратов, и ненасытный грабитель Алексей Басманов. За последним, как доказал историк В.Б. Кобрин, стоял Никита Романович Юрьев, отец Филарета — человек, крупнее всех остальных негодяев (за исключением царя) нажившийся в период опричных грабежей. Террор не являлся для царя самоцелью, не был он и забавой психически неадекватного человека — опричнина имела вполне осмысленное и конкретное назначение. Однако влияние нового окружения привнесло в действия царя элемент бессмысленной жестокости, что превратило его в кровавого упыря и сломало душевно. В.Б. Кобрин пишет: «Иногда царь убивал людей в шутку. Так, однажды, развеселившись за столом, он облил горячими щами одного опричника. Увидев, как он мучается от ожогов, царь „пожалел” своего верного соратника и всадил в него нож. Пир продолжался». Отправляя на плаху и пыточные застенки людей, которым он раньше доверял, царь сузил своё окружение до одних только корыстных, лживых и бессовестных лицемеров, на которых он не мог рассчитывать в случае бунта, который как полагал царь, неизбежно возникнет, если Ливонская война, принесшая неисчислимое горе народу, закончится поражением. Поэтому за год до смерти царь не прекратил войну, как у нас считают, а пошёл на её семилетнее приостановление. В девяностом году при фактическом правлении Бориса Годунова Ливонская война возобновится и будет продолжаться ещё пять лет.
Жить в постоянном страхе перед своим способным на любую подлость окружением царь, вероятно, больше не мог. Он решил, что тому, для чего всё и затевалось — и бессмысленная война, и тайно осмысленная опричнина, пришла пора осуществиться. Женившись на Елизавете, Иван IV должен был стать во главе империи, где Англия выступала бы в качестве метрополии, владеющей периферийной русской территорией. Царь не был простаком, когда за российский счёт оснащал английский флот — он снаряжал СВОЙ флот. Он понимал, что «Московская компания» вытягивает жилы из его страны, но в том-то и дело, что эта страна больше не была для него державой, во благо которой он перед Богом и людьми обещал служить, помазываясь на царство.
Иван Грозный первым среди московских государей назвал себя царем, стал первым помазанником Божиим на русском престоле, он и полагал себя Царём — в библейском смысле этого слова. Средневековыми политтехнологами была создана мифология происхождения царственной власти Рюриковичей. Озвучивалась она следующим образом: некогда Октавиан Август «кесарь римский, обладатель всей вселенной, когда стал изнемогать, разделил вселенную между братьями и сродниками своими и брата своего Пруса посадил на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман». От имени Пруса эта земля стала называться Прусской, а Рюрик по этой легенде являлся потомком Пруса в четырнадцатом колене. Новая родословная русских царей появилась ещё при Иване III, но только его внук сумел осознать размах своей величественной миссии. Пятнадцатилетним юношей он удивил приближённых желанием называться не только великим князем, но и царём и провести сакральный обряд возведения в верховную власть — венчание на царство. Сильвестр и Адашев вскоре спустили юного царя с небес на землю, убедив его заниматься практическими вопросами государственных реформ. Иван IV искренне увлёкся преобразовательным процессом, тем более, что видел отдачу: общество сплотилось вокруг трона, привычные распри между боярскими родами поутихли, страна вступила в период относительно спокойного созидания.
Появившиеся в ближайшем окружении царя англичане сумели грамотно воспользоваться имперскими идеями Ивана Грозного, и, льстя самолюбию русского самодержца, даже величали его императором. Провоцирование царя на чувство собственного величия имело целью выполнение актуальных политических задач, выгодных Англии. Например, мирное соглашение России со Швецией в ходе Ливонской войны однажды не состоялось из-за того, что Иван Грозный погнушался вступить в личную переписку со шведским королём, так как полагал, что его родословная не позволяет на равных общаться с тем, чьё происхождение не так величественно. Историк и богослов профессор А.Л.Дворкин отмечает: «Грозный легко поддавался влиянию, и не только других людей, но и собственных теорий. Даже если реальность коренным образом отличалась от его схем, он следовал этим схемам. Это никак не признак сильного характера».
Однако основной вывод, к которому агенты Елизаветы подвели царя, исходя из его «римской» родословной, заключался в том, что он — нерусский человек, и по происхождению, и по менталитету, и по сакральной связи с Прусом, братом «вселенского» императора. Джильс Флетчер писал: «Иван Васильевич, отец теперешнего царя, часто гордился, что предки его не русские, как, бы гнушаясь происхождением от русской крови. Это видно из слов его, сказанных одному англичанину, именно, его золотых дел мастеру. Отдавая слитки, для изготовления посуды, царь велел ему хорошенько смотреть за весом. «Русские мои все воры» — сказал он. Мастер, слыша это, взглянул на Царя и улыбнулся. Тогда Царь, человек проницательного ума, приказал объявить ему, чему он смеется. «Если Ваше Величество простит меня — отвечал золотых дел мастер — то я вам объясню. Ваше Величество изволили сказать, что русские все воры, а между тем забыли, что вы сами русский». «Я так и думал, — отвечал царь, — но ты ошибся я не русский, предки мои германцы...». Профессор А.Л.Дворкин пишет о «типичной русскости» Грозного: «В его рассуждениях о роли и месте правителя очевидны параллели с творениями Макиавелли и других западных писателей того времени. А современные ему западноевропейские правители превосходили один другого в жестокости. И Иван IV вписывается в роль западного ренессансного национального монарха, он типичен для нее, но не для православного русского или византийского царя... Он публично называл себя немцем и отрекался от русских. Сторонники канонизации утверждают, что царь развивал идею «Москва — Третий Рим». Ложь или невежество — ни разу в своих сочинениях он не употребил это выражение, сама идея Третьего Рима ему была чужда и не нужна». О «низкопоклонстве» русского царя перед Англией пишет и польский историк Казимир Валишевский: «Иван был сильно поражен величием и гением английской нации. Судить об этом он мог благодаря сношениям с английскими гостями в продолжение нескольких лет. С другой стороны, его удручало сознание своего одиночества...». Юрий Крижанич, хорватский богослов, историк и философ, в XVII веке писал о досадном свойстве восточных славян склоняться перед Западом: «Чужеземное красноречие, красота, ловкость, избалованность, любезность, роскошная жизнь и роскошные товары, словно некие сводники, лишают нас ума. Своим острым умом, ученостью, хитростью, непревзойденной льстивостью, грубостью и порочностью они превращают нас в дураков, и приманивают, и направляют, куда хотят».
После того, как английские резиденты провели идеологическую обработку царя, королеве было не так уж сложно убедить его пренебречь интересами России ради их счастливого совместного правления будущей империей. Готовясь навсегда покинуть Московию, царь решил сначала дочиста её ограбить, для чего, собственно, и создал опричнину. В.Б. Кобрин пишет: «Погром состоял не только из убийств, хотя они естественно более всего действуют на чувства не только современников событий, но и на наши. Это был широкомасштабный, тщательно организованный грабеж». М.Н.Покровский считает, что сделать царя «самым крупным из московских феодалов» являлось основным назначением опричнины. Р.Скрынников характеризует опричнину как организованное по типу удельного княжества личное владение царя.
Яков Турлыгин, "Митрополит Филипп обличает Ивана Грозного"
Грабили церкви и монастыри, грабили людей всех сословий, захватывали «черные» крестьянские земли, но, разумеется, наибольшее внимание уделяли богатым знатным родам, подводя под грабёж обвинения в измене и других преступлениях. «Доход шел и от опал, и казней... К доходам можно присовокупить также конфискацию имущества тех, которые подвергаются опале,... не для какой-нибудь видимой надобности или потребности царя и государства, но по одному произволу и обычаю...». Произвол и беззаконие, царившие в период опричнины, поощрялись царём, при котором несколько лет назад успешно проводилась судебная реформа, и при участии которого был подготовлен новый свод законов Русского государства, известный как Царский Судебник. Опричных чиновников, напившихся народной крови, время от времени «отжимали» — существовало правило, по которому «...награбленное ими у простого народа обратить все в царскую казну, никогда, впрочем, не возвращая ничего настоящему владельцу...». Царь, чтобы не доводить народ до бунта, иногда выказывал себя его защитником, демонстрируя, по словам Флетчера, «... публичный пример строгости над должностными лицами, если кто из них особенно сделается известным с худой стороны, дабы могли думать, что царь негодует на притеснения, делаемые народу, и таким образом свалить всю вину на дурные свойства его чиновников». Не приходится удивляться тому, что окружение Грозного, подобранное ему под стать, видя неприкрытое ограбление страны её царём, постаралось развернуть вектор опричнины в свою пользу, и во многом при этом преуспело. План Ивана Грозного соединиться с английской королевой в законном браке, и вместе с ней покорять моря и страны, потерпит сокрушительное фиаско, и царь внезапно осознает ужас своих преступлений. Тогда он будет проситься в монастырь и сделает признание, что был без меры корыстолюбив, «ненасытно ограблял» чужие имения.
Клавдий Лебедев, "Царь Иван Грозный просит игумена Кирилла (Кирилло-Белозерского монастыря) благословить его в монахи"
Раскаяние и молитвенные бдения облечённого во власяницу царя уже скоро стали сменяться приступами неуправляемого гнева — он слишком привык к крови. Изумительный по ясности комментарий дал по этому поводу тов. Сталин: «Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он... кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее». А один из самых крупных исследователей эпохи Ивана Грозного В.Б. Кобрин пишет как раз об избытке его «решительности»: «Писцовые книги, составленные в первые десятилетия после опричнины, создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие. До 90 % земли лежало „в пустее”. Многие помещики разорились настолько, что бросили свои поместья, откуда разбежались все крестьяне, и „волочились меж двор”». И псковский летописец это подтверждает: «Царь учиниша опричнину... И от того бысть запустение велие Русской земли». В скобках можно заметить, что англичане ничем не рисковали в ходе грабежей: царь передал «Московскую компанию» под ведомство опричнины, к тому же благодаря этому действию компания окончательно была выведена из-под «туземных» законов.
Итоги своей разрушительной деятельности царь, молясь и стеная, будет подводить позже, а в период опричнины он хладнокровно готовился покинуть ограбленную им самим и его англичанами страну. Готовился царь тщательно: для начала он решил перенести столицу в Вологду, находящуюся под фактическим протекторатом Англии. Посол Елизаветы Дженкинсон в 1566 году докладывал своей королеве о деталях вологодского строительства: «Царь строит крепость..., камень возят за 500 миль, перевозка стоит 12 пфеннигов центнер». И русский современник писал, что царь приступил к «устройству вологодского Кремля». Томас Рэндольф, посетивший Вологду в 1568 году пишет об уже построенной крепости: «Вологда стоит на реке Вологде, впадающей в Двину. Город длинен и обширен, весь деревянный, как и все прочие здания города. В этом городе царь построил крепость, обнесённую красивыми, высокими, каменными и кирпичными стенами. Здесь много церквей, некоторые построены из кирпича, остальные из дерева. В городе большая торговля и здесь живёт много богатых купцов». (Богатые купцы, о которых рассказывал Рэндольф, не могли являться никем кроме членов «Московской компании» — Русский Север к тому времени был полностью ею монополизирован.) В верфях Вологды под великой тайной уже строились корабли и баржи, на которых царь намеревался отплыть в Англию и вывезти туда свои сокровища — награбленное он обращал в золото и драгоценные камни.
В 1569 году Грозный под обещания англичан совместных военных действий царь разорвал мир со Швецией и приступил к осаде Ревеля. Не дождавшись ни военной помощи, ни очередной поставки вооружения, он начал догадываться, что остался один на один с восстановленной против него Европой и с восстановленной против него собственной страной. Царю требовалась определённость во взаимоотношениях с Англией и её королевой, и он получил её от Елизаветы: обещание убежища, если « по тайному ли заговору, по внешней ли вражде» ему придётся бежать из России. Английская королева прекрасно знала о положении, в котором по её воле оказался русский царь, но так же она знала и о его несметной личной казне — наслышана была от своих послов о сундуках царя, полных изумрудов, рубинов, жемчуга и любимых Иваном Грозным сапфиров. Поэтому она сразу же оговорила финансовый вопрос — царь должен обеспечить свою эмиграцию. Как говорит английская пословица, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, однако, если речь идёт об английской мышеловке, то и сыр в ней недёшев. Царь, понявший, как он жестоко обманут, пришёл в ярость. «Московская компания» была ликвидирована, английский посол, доставивший ему дурную весть, содержался в Москве под домашним арестом, его связь с Лондоном была прекращена. В Вологде замораживается строительство судов и барж, предназначенных для убытия царя в Англию.
Тем не менее, Елизавета, «со свойственным ей тактом и тонкой дипломатичностью», как её характеризуют наши отечественные(!) историки, сумела водить Ивана Грозного за нос ещё два года, во время которых он возобновил деятельность «Московской компании», то отменял для неё торговые льготы, угрожал английским купцам немилостью — «А Московское государство пока и без английских товаров не бедно было» — и открывал порты для голландских и немецких купеческих кораблей, то, «вновь получая надежду», возвращал Англии преференции и монополию. Королева тоже пошла на уступки, но не в вопросах военно-политического союза и брака. В 1572-ом году она написала царю, что если он решит воспользоваться её гостеприимством, королева примет на себя все расходы по его содержанию. Можно представить себе бешенство царя в минуты, когда он читал это письмо: вместо владычества над миром, о котором он грезил, ему предложили милостыню. Ответное письмо Грозного было лишено «такта и тонкой дипломатичности», с которыми Елизавета уверяла царя в своей неизменной дружбе. Письмо Грозного было грозным, и наверняка оно отменно позабавило Елизавету и её приближённых — царь гневно обвинял королеву, что она не должным образом обошлась с потомком римских кесарей. Та часть письма, которая была адресована не королеве Англии, а женщине, было откровенно грубым — царь не привык церемониться с женщинами — он даже назвал Елизавету «пошлой девицей».
Если бы знал царь, как он был смешон в своей жениховской ипостаси! Во-первых, королева была прекрасно осведомлена о состоянии его физического здоровья и о состоянии его духа. Тяжёлый психопат, подверженный припадкам дикой злобы, да ещё страдающий тяжёлым телесным недугом — данный вариант вряд ли представлялся Елизавете привлекательным. Во-вторых, королева-девственница отклоняла и более достойные предложения, она отклоняла все предложения — трагический опыт детства навсегда сделал для неё брак недоступным. Дочь Генриха VIII и казнённой им Анны Болейн, она, придя на трон, выяснила, что обвинения против её матери были сфабрикованы по приказу короля.
Свечи шумного бала,
Ты глядишь в зеркала,
Ты своё отыграла
И куда-то ушла.
Ты была королевой
В отраженьи зеркал,
Ты чего-то хотела,
Но окончен твой бал.
Надежда Кульчицкая «Анна Болейн»
Комментарии (0)