Нам еще с детских лет внушалось, что царь Петр прорубил в Европу окно, тем и спас-де нашу русскую цивилизацию от застоя и невежества.
Но так ли это? Что собой на самом деле представляет та самая затяжная война со Швецией, которую вел Петр?
«Вспомним Нарву. Петр, которому было уже не семнадцать лет, и который был уже взрослым человеком — ему было 28 лет, повел свою тридцатипятитысячную армию к Нарве…
Узнав о приближении восемнадцатилетнего мальчишки Карла с восемью тысячами, Петр повторяет свой уже испытанный прием: покидает нарвскую армию, как одиннадцать лет тому назад покинул свои потешные войска, — а потешных у него по тем временам бывало до тридцати тысяч, Софья же сконцентрировала против них триста стрельцов» [141] (с. 443).
Здесь Солоневич упускает из виду первый поход Петра на Азов, когда тот, при пятикратном своем над турками превосходстве, никак не меньшем, чем и при Нарве, предпринимает подобный же «воинский» прием: пускается в бега.
Попытка сбежать предпринята Петром и во втором своем походе на тот же злосчастный Азов. Но тогда ему повезло:
1) выручили не имеющие к его воинству никакого отношения казаки;
2) сбежать на корабле, на котором он в тот момент находился, не легко, а сбежать с корабля еще сложнее — воды он боялся больше, чем неприятеля.
То есть бегство при Нарве, что следует добавить к высказанному Солоневичем, было уже по счету четвертым конфузом, посетившим нашего «Преобразователя» в самом еще начале его дел, почему-то общепринято именуемыми на сегодня славными.
И вот какими мероприятиями восемнадцатилетний Шведский король Карл, ввиду подавляющего численного превосходства противостоящего ему петровского полицейско-мародерского воинского банд-формирования, очень предусмотрительно не пренебрегает:
«…победитель так боялся своих побежденных, что за ночь поспешил навести новый мост… чтобы помочь им поскорее убраться…» [141] (с. 444).
Так какой же злодей им мост попортил, тем помешав сбежать петровским потешникам вообще без единого выстрела?
Ну уж только не шведы — от такой оравы мародеров они не знали, как отделаться по-хорошему: шведов против безчисленной армии агрессора оказалось, почти впятеро меньше! Воинство же Петра драпало с завидным упорством без оглядки назад на отпускающего его по-хорошему восвояси неприятеля. Если бы оглянулось, то сильно удивилось чрезмерной жидковатости наступающего врага…
Но куда же делся их верховный главнокомандующий? Почему не доказал той приписанной ему историками грандиознейшей великости, которую якобы стяжал своими воинскими подвигами?
Издал же он указ всех трусов вешать на рее:
«ежели он (офицер — М.Б.) живот свой нерадением дела спасти хочет, то после на безчестной виселице погубит… Кто же место свое без указу оставит… или безчестный бег учинит, то оный будет лишен и чести и живота…» [193] (с. 24).
То бишь казнен будет смертной, стало быть, казнью. И не просто расстрелянием, что может не воспрепятствовать спасению души убиваемого, но исключительно перенятым у «доблестной» фем давно ею практикуемым методом — через повешение.
Что ж, очень «веселенький» указец! Звучит красиво, а в особливости с дополнением, где пусть и не «безчестной виселицей», но всего лишь пулей, он кому-то там такому все никак не желающему ему довериться, строго грозится даже не останавливаться на пожертвовании самого себя:
«Я приказываю вам, — писал Петр I, — стрелять во всякого, кто бежать будет, и даже убить меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля…» (там же).
Хороша дисциплинка была у этого монарха, что после такого распоряжения его так никто и не пристрелил! Ведь таких возможностей, при способах ведения им военных действий, было ох как еще и немало: Петр бегал практически отовсюду, откуда только имелась еще возможность сбежать. Где же ее не было, приходилось отдавать все, что требовал от него неприятель. За свою собственную шкуру (шкуру зверя), которая для него была по-особому дорога, он готов был отдать все.
Написал, похвастался и писулечку свою под сукно: а то ведь и впрямь не оценят красивости жеста — пристрелят чего доброго как собаку при очередном дезертирстве. Это он как Ельцин: голову на рельсы, если цены поднимутся.
Вообще-то Петра, по части отписывания всеразличных высокопарных писулек, судя по всему, следует возвести на первое место в мире — здесь он просто никем не превзойденный и всеми общепризнанный лидер:
«Он написал 20 тысяч одних указов!» [12] (с. 54).
Однако же факты, в отличие от хвастовства и болтовни, достаточно упрямая вещь. И даже Алексей Толстой, в пику дружно кем-то упорно приписываемой «преобразователю» какой-то там мифической «храбрости», не может не констатировать, что при своем пятикратном преимуществе под Нарвой Петр в очередной раз доказал миру, что отнюдь не являлся он никогда, в том числе и здесь, образцом для подражания. Даже придворный пиетист большевиков не находит в защиту Петра по части его здесь неслыханной ретирады никаких извинений. Но лишь констатирует:
«…главнокомандующий бежал…» [38] (с. 434).
И тот самый главнокомандующий, который отписывал в артиклях про подобное:
«…отнюдь не должен никто бегать назад, но стоять до последнего… во время бою приказано задним стрелять из пушек и из ружья по тем беглецам без всякого милосердия…» [194] (с. 30).
Потому-то и бегал наш «реформатор», ну очень большой дока по части оных отписочек, еще и до самой малейшей возможности такому конфузу случиться. И все потому, вероятно, что он в этом вопросе (в вопросе ретирады) знал главное:
«Петр I… говаривал: “Во всех действиях упреждать”» [145] (с. 18).
И понятно почему: чтобы этот его очередной артикул просто никто выполнить не успел. А потому, как бы до времени, как бы невзначай, за порохом или провиантом — в обоз… А сам — быстренько так, ловкенько: на коня — и бежать, бежать, бежать…
И бежал он и на этот раз достаточно быстро. Но такое и понятно: к тому времени в данном искусстве стратегического ведения войны он уже поднаторел преизрядно:
«Весть о нарвском разгроме догнала Петра в день, когда он въехал в Новгород…» [38] (с. 435).
Вот как неслабо драпанул наш прославленный в веках «великий» от противника, впятеро уступающего числом! И не догони его в Новгороде весть, что шведы отказались от преследования, он бы раньше появления Сибирских сопок, от переусердствия в любвеобильности к собственной персоне, не очухался бы!
И вот до какой степени герой наш в тот момент перепугался:
«Узнав о поражении армии под стенами Нарвы, он переоделся крестьянином, чтобы спастись от следовавшего, как ему казалось, за ним по пятам врага» [19] (с. 112).
Фоккеродт подтверждает эту сцену с переодеванием:
«Получив весть об этом несчастье в Новгороде, он оделся в крестьянский кафтан, обулся в лапти, часто заливался слезами…» [61] (с. 44).
«Царь плакал ручьями и впал в состояние полного безсилия…» [19] (с. 112).
«…и всеми возможными силами старался склонить шведского короля к миролюбивому расположению, для чего и предлагал ему необыкновенно выгодные и почти невероятные условия» [61] (с. 44).
«…он готов был принять самые унизительные условия мира» [19] (с. 112).
То есть в крестьянина-то он вырядился будучи уже в Новгороде!!! Хорошо, что еще не в Нижнем!
Но Карл не погнался за ним не потому, что как-либо сомневался в поистине выдающейся трусости своего оппонента, но вследствие опасения произойти при этом большого конфуза. А ведь не зря опасался: такой конфуз много позже все же случился с его восьмикратно превосходящим полтавский гарнизон воинством. И окажись в том районе перед ним настоящее русское войско, а не петровское опереточное — ему конец. Тогда вся эта шведская кампания должна была в этот же день победно завершиться: измотанная длительным переходом горстка отважных шведов просто не могла бы не стать легкой добычей поджидающего ее прихода огромного воинства Петра. И отважный король должен был оказаться в плену.
И если Карл со своей 30-тысячной армией в те времена являлся хозяином Европы, вследствие успешной борьбы западноевропейцев с перенаселением своей части света, вконец обезкровленной, то кто мог противостоять полуторасоттысячной армаде Петра?
Однако же неслыханная трусость правителя, предавшего на заклание неприятелю свое многократно превосходящее врага войско, не позволила тут же поставить точку над всей этой бездарно продолженной им действительно очень великой — по времени — растянувшейся на долгие два десятилетия эпопеи с ведением неких «военных действий». А на самом деле варварских пиратских набегов на соседские владения с последующим убеганием от неприятеля, преследующего в страхе удирающее от хозяина тех земель петровское аника-воинство.
Странно как-то слушать перлы о каких-то мифологических победах, которых на самом деле не только никогда не было, но и быть не могло даже чисто теоретически.
На самом же деле вот в какую истерику впал Петр, сбежавший из-под Нарвы в Новгород:
«Страх… побудил царя лихорадочно искать выход с помощью дипломатов, прося выступить посредниками в переговорах о мире Англию, Францию, Голландию и Австрию. Однако все предложения Петра (причем на самых заманчивых для Стокгольма условиях) шведский король отклонил» [105] (с. 49).
Он, судя по всему, уже прекрасно тогда понимал, что с таким лгуном как Петр договариваться не о чем: он один раз такой договор уже нарушил, подло ударив в спину, нарушит и все договоры иные. Потому не договариваться с ним следует, но бить, что есть сил. Так, собственно, Карл впоследствии и действовал: бил петровских бандитов — где только мог.
И вот интересный момент: как же можно было так постараться, чтобы образину Петра, вынутую нами на свет уже предостаточно, подчистить и подгримировать так ловко и так незаметно, что облапошенные обыватели до сих пор все продолжают петь ему дифирамбы. И многие делают это искренне, ни на минуту даже не задумываясь о правдоподобности пропагандистских баек, впитанных ими еще с глубочайшего своего детства всеми фибрами души.
Но вот какими примерно средствами пользовались созидатели образа царя-воителя — фальсификаторы. Лажечников, например, пытается нам навязать мысль о некоем ореоле геройства этого великого дезертира следующими им якобы произнесенными словами:
«— Затем и царь я, — перебил Петр, — что должен сам во всех случаях пример являть… в баталии я должен быть напереди» [75] (с. 346).
Что-то не слишком заметно стремление Петра «быть напереди». Вот если только как-нибудь Новгород передовой объявить. Только в таком случае он и может быть объявлен напереди своего воинства, которое, собственно, прямиком за ним и последовало: данному эрзац-формированию — эдакому Петра творенью — тоже шкура дорога.
Но предводитель обогнал своих подопечных весьма стремительно и непреодолимо, опередив их «атаку», тем и обозначив это самое свое неоспоримое «в баталии… напереди». Чем, собственно, и «пример являть» вознамеривался. Он только немножечко перепутал направление этой самой своей «атаки» — не сориентировался, в какую сторону «напереди», а в какую назади получится. Тому причиной, думается (раструбить бы следовало Лажечниковым-Толстым), дурное в географиях обучение в этой самой дремучей и неотесанной Московии. А в особливости дьяк Зотов в том всенепременно повинен: пил-де много, в науках же случился не горазд. Вот его выученик Петр в свои двадцать восемь с географией-то и обмишурился. Оттого не в ту сторону наступать соблаговолил.
Так откуда взялось непонятное всеми, в один голос нам сообщаемое пятикратное превосходство петровских полицейских частей над шведской армией?! Ведь советская военная энциклопедия нам о Нарвском сражении вот что сообщает:
«К 19 (30) нояб. численность рус. войск составила около 35 тыс. чел. (27 тыс. пехоты, 1500 драгун, 6500 — поместной конницы) и 173 ор[удий). … швед. армия во главе с Карлом XII (32,5 тыс. чел., 37 ор[удий).) 19 (30) нояб. подошла на помощь осажденному гарнизону. Стремясь ускорить подход подкреплений и обозов с боеприпасами, Петр I уехал…» [195] (т. 5, с. 495).
Но даже и по этому раскладу, насквозь лживому, у Петра этих самых орудий было, как минимум, в пять раз больше, нежели у поистине безрассудно атаковавших его шведов!
А как же Петр затем пытался выгородить свое припозорнейшее бегство? Какие аргументы он выставил для прикрытия конфуза поражения от многократно слабейшего противника всей его громадной младожандармской армии?
Вот какие его отписочки, представленные Петром в 1723 г. кабинет-секретарю Макарову, выставляет на обозрение Устрялов:
«“И так при той осаде наших от голода померло в шанцах, и на бою побито и потонуло…”, — сколько же именно, оставил пробел…» [106] (с. 51).
То есть что и соврать-то не решил — любая выставленная им цифирь выглядела бы смехотворно: сколько за время бегства Петра у него тут народу от голода перемерло — Устрялов так и не решился мир оповестить...
Но вот как «голодно» было в этом потешном петровском лагере на самом деле:
«Если бы, — говорит очевидец, граф Верде (Приложение II, 50), — русский генерал, имевший до 6 000 под ружьем, решился на нас ударить, мы были бы разбиты непременно: мы были крайне утомлены, не имея пищи, ни покоя несколько дней; притом же наши солдаты так упились вином, которое нашли в московском лагере, что невозможно было немногим оставшимся у нас офицерам привести их в порядок» [196] (с. 49).
Вот, что выясняется, — с какого такого «голода» «перемерло» там под Нарвою петрушечно-палаческое воинство антихриста: шведы недоеденным с этого самого их «барского стола» так «обкушались», что чуть с того жизни не лишились.
А вот что шведами было изъято у беглецов по части воинского вооружения.
В захваченном лагере аника-воинства:
«…найдена богатая добыча: 145 новых медных орудий разной величины, в том числе такие, что могут стрелять ядром в 45 фунтов по шведскому весу; 28 новых медных мортир и 4 гаубицы (следовательно всего 177 орудий, или более, чем показано в Гистории, 32), с 6 парами литавр, 151 знаменем, 20 штандартами и несметным множеством ружей (24 000 ружей взято под Нарвою, по словам Фрибе. Согласно шведским объявлением пишет и Адлерфельд по немецкому изданию с. 112).
Генерал-фельдцейгмейстер граф Брюс в 1723 году, на вопрос кабинет-секретаря Макарова, сколько было пушек под Нарвою в 1700 году?» [196] (с. 53],
называет цифру в 181 орудие (против 37 шведских!). Причем, этот петровский срам лег несмываемым позором и даже на тех русских умельцев, которые еще за столетие до Петра отливали лучшее в мире оружие:
«…пищали “Лев” и “Медведь”, весом в 320 и 290 пудов, отлитые за 110 лет [до сдачи их врагу — А.М.] Андреем Чоховым и Семеном Дубинкою: обе они хранятся в С.-Петербургском арсенале, с вычеканенною шведами надписью, что взяты Карлом XII под Нарвою» (там же).
А вот что сказано о наличии у Петра пороха в пороховницах, сославшись на нехватку которого он сбежал. Вот какими тысячами пудов наш «воитель» пренебрег при поисках причины своего позорнейшего бегства, которые также, вместе с многотонными залежами ядер, достались шведам в качестве сувенира:
«Артиллерийский обоз для доставки орудий, снаряжения и боеприпасов насчитывал около 10 тыс. телег и подвод. В нем к Нарве доставили 12 тыс. пудов пороха, 5 018 пудов свинца, 6 000 пудов ядер, 11 337 пудов бомб и 11 500 ручных гранат» [197] (с. 154).
То есть не собирались только начинать доставлять, но именно — доставили!
И это под имеющиеся у него в наличии:
«…184 гаубицы, мортиры, пушки» [197] (с. 153).
По другим данным и еще больше:
«Шведы получили все пушки, что были на батареях, числом 64 ломовых, до 70 полковых пушек и 95 мортир; также с 2 000 бомб…» [198] (с. 133).
Так почему же Петр Великий столь трусливо и поспешно сбежал, сославшись на якобы нехватку зарядов?!
А у страха глаза, как теперь выясняется, велики. Откуда ж знать этому «великому» было перед своим позорным бегством, что пушек у шведов, столь показавшихся ему грозными, было всего тридцать семь штук?! Но такого их количества даже на один военный корабль едва ли хватит, а уж для наступающих войск это означает практически полное их отсутствие! И это против наших ста восьмидесяти четырех орудий!
И такие данные о войсках Карла даже в столь ангажированном источнике, пытающемся заретушировать весь случившийся с петровским воинством конфуз…
Но полустолетием ранее Алексей Толстой, изо всех сил стремившийся как-либо выгородить полную бездарность Петра, на столь неприкрытую ложь, которую себе легко позволяет советская военная энциклопедия, все же еще не отваживается.
Он пишет, что Карлу пришлось:
«…с десятью тысячами голодных, измученных солдат, навьюченных мешками (обозы пришлось бросить в поспешном наступлении), броситься на пятидесятитысячную армию за сильными укреплениями…» [38] (с. 431–432).
То есть еще в самом начале революционных преобразований в России подтверждали именно пятикратное преимущество Петра: на иное еще не отваживались. И лишь к 1976-му году советская пропаганда решается на столь нахальный подлог: увеличить воинство неприятеля как минимум втрое, уменьшив при этом почти вдвое аника-воинство Петра. То есть, по-просту, сравнять эти две армии числом — и «дело в шляпе» — баталия, мол, с кем не бывает…
Читаем продолжение советской версии в военной энциклопедии, уже спустя полвека после начала подправок исторической «наукой» биографии нами рассматриваемого представителя «царизма», к которому революционные власти просто ну никак не должны были относиться с симпатией:
«Утром 19(30) нояб. после двухчасового арт. обстрела швед. армия атаковала позиции рус. войск» [195] (т. 5, с. 495).
Да они что ж, смеются, что ли, над своими читателями?! Это кто ж там кого, интересно бы знать, целых два часа безнаказанно обстреливал, если у нас этих самых артиллерийских орудий (как минимум, даже по выше цитируемому советскому источнику) в пять раз больше?!
В течение двухчасовой перестрелки Карл должен был остаться без своей артиллерии вовсе и давно бежать без оглядки, если бы ему это только еще удалось сделать, оставшись каким-то чудом в живых. Но, имея артиллерию, пятикратно превосходящую противника, и получасовой перестрелки станет вполне достаточным, чтобы оставить от неприятельской армии мокрое место, стреляя к тому же из-под защиты заранее возведенных укреплений. К тому же имея такой умопомрачительный запас огневого снаряжения, что при соприкосновении этих двух армий от шведов уже через полчаса обязано было остаться мокрое место.
Но Петр сбежал…
Что же произошло там, под Нарвой, на самом деле?
Сначала определим целевое назначение подтасовки фактов, произведенное советской исторической «наукой».
Заинтересованность в возвеличивании Петра большевиками объясняется принадлежностью к наследникам именно его «славных дел» пламенных борцов уже за нынешнее «народное» дело. А потому и потребовалась им для промывания наших мозгов столь теперь шокирующая лжеверсия, ни с какими историческими данными не совпадающая и извращающая слишком очевидные для всех факты.
Но что ж с пушками-то советские историки свой вариант случившегося с Петром конфуза как следует не подрихтовали?! Ведь высоси из пальца вдобавок к двум с половиной десяткам тысяч шведских солдат еще сотенку-другую такого же «качества» пушечек — и возводи Петра в великие гении, как и полагается, по всем правилам лжеистории. Ведь если из Ленина манекен сделали, то почему бы его не сделать и из Петра? Ведь если ленинские дела сокрыть уже просто невозможно, так как они у всех на виду (куда ты от десятков миллионов трупов, разбросанных по России, денешься?), то сочинить очередную сагу о «преобразователе» — дело плевое, не создающее никаких проблем вообще никому. А тем боле, что и много как ранее ретираду Петра вот чем пытались оправдать.
Шведский король удосужился, в их интерпретации (издание 1788 года), якобы:
«…с малой своею армиею напасть на россиян, которые от множества выстрелов пушечных совсем оглушены будучи [из 37-то орудий!? — А.М.], и не воображая, что сражаются с малым числом, пришли в великий страх…» [199] (с. 31).
Но если у страха глаза оказались велики, то факты свидетельствуют об обратном — о пятикратном перевесе в наличии пушек вовсе не со шведской стороны. Но со стороны петровских мародеров. И вот где весь случившийся конфуз высвечивается наиболее наглядно: конфискованные шведами у разбежавшихся петровских потешников пушки, в качестве просто ничем неопровержимого вещдока, остались-то — у неприятеля! И они их теперь имеют возможность всему миру экспонировать: поглядите, мол, с какой шушерой нам воевать приходится — вояки — почище чухонцев будут.
Причем, что и еще более теперь шокирует в довесок к предъявленным шведами плененным нашим пушкам, и о чем сообщается теперь совершенно официально, в те времена было общеизвестно, что Петром была приведена под Нарву:
«…самая многочисленная из армий европейских государств» [178] (с. 134).
Что подтверждается теперь и нынешними источниками. Много ранее же это ни для кого не было секретом:
«Войско, которое должно было начать осаду Нарвы, состояло из трех вновь сформированных дивизий под командой генералов Головина, Вейде и Репнина, из 10 500 казаков и нескольких иррегулярных отрядов — всего 63 520 человек. Дивизия Репнина, насчитывающая 10 834 человека, и малороссийские казаки оставались еще в пути, что сводило действительный наличный состав к 40 000 человек (Устрялов, т. VI, с. 9). Но Карл XII со своей стороны не мог привести осажденному городу больше 5 300 человек пехоты и 3 130 конницы» [19] (с. 310).
Именно эти цифры до прихода к власти в России наследников дел Петра являлись общепринятыми и сомнению не подлежали ни у кого из мало-мальски уважаемых историков. А в особенности у флагманов западнической версии российской исторической науки, Петру глядящей буквально в рот.
Соловьев пишет:
«Карл быстро шел к Нарве… и утром 19 ноября явился перед русским лагерем, имея около 8 500 человек войска (Hansen. Geschichte der Stadt Narva, 1856 (1858. S. 143–146))» [200] (с. 600).
То есть пятикратное преимущество кинувшегося от страха в бега Петра, во всех одах воспетого в качестве Великого, — это тот минимум, который уж никак не делает чести никакому воинству. А уж тем более — русскому, всю свою историю, испокон веков, громящему много превышающие численностью полчища осаждающего Россию со всех сторон басурманина: хоть восточного, хоть западного.
Библиографию см. по:
Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Комментарии (1)