8 ноября скончался Иван Бунин (1870-1953), один из великих писателей земли Русской.
Это сейчас. А при жизни Бунину все время приходилось доказывать, что он входит в первый ряд литераторов.
Любовь читателя к Бунину была тихой, без нервной экспрессии завалить цветами. Для Бунина оказалась недосягаемой прижизненная слава Горького, Леонида Андреева, Куприна, это бы ладно, но даже Арцыбашева приветствовали шумнее, о Вербицкой говорили больше. Представляете момент, когда Бунин согласился выступить вместо заболевшего звездной болезнью писателя Юшкевича, а публика устремилась из зала сдавать билеты. А ведь было.
Бунин не вписывался в ситуацию Серебряного века, когда литература смыкалась с эстрадой и в раскрутке писателей все чаще звучали слова: «Скандал», «Запрещено цензурой-дурой», «Принимаю поклонниц по будням с 2-х до 5-ти». Молча улыбаться несправедливой, как он чувствовал, славе, Бунин не собирался, выбрав тактику нападения. Один из последних писателей, чей талант успели признать гиганты Лев Толстой и Чехов, объявил себя хранителем нравов классической литературы, костеря успешных модернистов огулом.
По верному замечанию Корнея Чуковского, Бунин ощущал себя единственным праведником, очутившимся среди преуспевающих грешников.
Особенно уязвимым был Иван Александрович в плане поэзии. Книги рассказов расходились, а получивший Пушкинскую премию сборник стихов «Листопад» валялся нераспроданным на фоне разлетающихся тиражей Бальмонта, Блока, Брюсова.
С годами желчь Бунина прогрессировала, а уж когда писатель оказался в эмиграции во враги попала масса литераторов, принявших революцию. Бунин исходил злобой на Блока за «Двенадцать», на Брюсова за сотрудничество с властями, на Бабеля и Пильняка, Маяковского и Есенина.
Вот на неприятии Буниным Есенина остановимся подробней.
Если встреч с Ахматовой Есенин добивался ( ), то встреч с Буниным не искал. Правильная, холодная, академическая, лишенная шока и трепета «деревенская» поэзия Бунина не интересовала рязанского Леля решительно. Насмотревшись в Суриковском кружке на замшелых певцов родной земли, он сделал решительную ставку на модерн.
Бунин тоже долго не замечал Есенина. Создается впечатление, что он зафиксировался на Сергее Александровиче только после заграничного вояжа последнего, ошалев от газетных публикаций не о поэзии самородка, а о трактирном поведении его.
Ярче всего претензии коллеги к Есенину сформулированы в стихотворении Дона Аминадо, которое Бунин процитировал в статье «Самородки».
Осточертели эти самые самородки
От сохи, от земли, от земледелия,
Довольно этой косоворотки и водки
И стихов с похмелия!
В сущности, не так уж много
Требуется, чтобы стать поэтами:
— Запустить в Господа Бога
Тяжелыми предметами.
Расшвырять, сообразно со вкусами,
Письменные принадлежности,
Тряхнуть кудрями русыми,
И зарыдать от нежности.
Не оттого, говорит, я хулиганю,
Что я оболтус огромный,
А оттого, говорит, я хулиганю,
Что я такой черноземный.
У меня, говорит, в одном нерве
И сказуемые, и подлежащие,
А вы, говорит, все — черви
Самые настоящие!
Но все это позже, а пока Бунин недобро упомянет Есенина в рассказе «Несрочная весна» (1923), где герой, столкнувшись со старыми стихами:
Успокой мятежный дух
И в страстях не сгорай,
Не тревожь меня, пастух,
Во свирель не играй…
- «долго стоял очарованный: какой ритм и какая прелесть, грация, танцующий перелив чувств! Теперь, когда от славы и чести Державы Российской остались только «пупки», пишут иначе: «Солнце, как лужа кобыльей мочи...».
Здесь явный отсыл к строке Есенина из поэмы «Кобыльи корабли»: «Даже солнце мерзнет, как лужа, которую напрудил мерин».
Осенью 1925 года, к годовщине смерти Алексея Константиновича Толстого, Бунин написал статью «Инония и Китеж», где всячески превознося Толстого, лягал Есенина. Прицепившись к строчкам: «Проклинаю дыхание Китежа, обещаю вам Инонию…» Бунин доказывал, что мессианство Есенина смехотворно.
«Я обещаю вам Инонию!» — Но ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня своей миссианской самогонкой! А главное, все-то ты врешь, холоп, в угоду своему новому барину!»
ЕСЕНИН С ДУНКАН ЗА ГРАНИЦЕЙ
Окончательно Бунин возненавидел поэта, когда бедолага страшно закончил свой путь, и, как позже напишет Георгий Иванов, «…с посмертной судьбой Есенина произошла волшебная странность. …все связанное с ним, как будто выключенное из общего закона умирания, умиротворения, забвения, продолжает жить».
Обстоятельство, что Есенин на его глазах прописывается в бессмертном пантеоне, взбесило Бунина. В статье «Самородки» он заорал, призывая всех опомниться:
«Вот в Москве было нанесено тягчайшее оскорбление памяти Пушкина (— вокруг его памятника обнесли тело Есенина, — то есть оскорбление всей русской культуре). А как отнеслась к этому русская эмиграция? Отнеслась как к делу должному, оскорбления никакого не усмотрела. Большинство пошло даже гораздо дальше: стало лить горчайшие слезы по «безвременно погибшей белой березке», в каковую превратило оно Есенина, произведя этого маляра (правда, от природы весьма способного) чуть не в великого художника…»
Памятуя, что Есенин теперь в глазах эмигрантов становится, помимо всего прочего, жертвой Советской власти, Бунин пытается его от Советов отделить, мол, «сам дурак».
«Большевистской власти, конечно, было очень приятно, что Есенин был такой хам и хулиган, каких даже на Руси мало, что «наш национальный поэт» был друг-приятель и собутыльник чекистов. …Но что ж с того, что большевикам все это было приятно? Тем хуже для Есенина. Он талант, трагическая натура, и посему ему все прощается? Но талант у него был вовсе не такой, чтобы ему все прощать, а «трагедия» его стара, как кабаки и полицейские участки. Ведь и до Есенина … пели: «Я мою хорошую в морду калошею», и во веки веков процветала на Руси белая горячка, в припадках которой и вешаются, и режутся. И думаю, что всё это отлично знают все проливающие слезы над «погибшей белой березой».
В статье достается многим самородкам, - и Николаю Успенскому, и Левитову. Дворянин Бунин был категорически против бегства от сохи в литературу. И размер дарования здесь значения не имеет. По мысли Бунина, - человек талантливый, но к культуре неготовый, будет раздавлен свалившимся успехом, последующими неудачами, нежеланием возвращаться к работе физической, отсутствием сил играть роль ему отведенную, а, главное, неудовлетворенным самомнением.
Надо признать, - в отношении Есенина данный механизм так и сработал (пусть и не столь прямолинейно, с привлечением множества других факторов).
Даже через десятилетия после смерти Есенина Бунин не мог успокоиться. Как прикажете быть спокойным, если имя ненавистного самородка никак не поглотит Лета? В «Автобиографических заметках» Бунин попытался проехаться и по стихам.
«Синий май. Заревая теплынь,
Не прозвякнет кольцо у калитки.
Липким запахом веет полынь,
Спит черемуха в белой накидке…
Дело происходит в мае, в саду, — откуда же взялась полынь, запах которой, как известно, сухой, острый, а вовсе не липкий, а если бы и был липкий, то не мог бы «веять»?
Здесь Бунин прокололся, слишком много поведав о себе. В неправильности Есенина бьет музыка ушедших усадеб, а в ботанически безошибочных стихах Бунина музыки часто нет. У Есенина черемуха, у его оппонента гербарий.
Когда журналист Александров, покоробленный «Автобиографическими заметками», попробовал защитить Есенина, Бунин опубликовал отповедь: «Мы не позволим», где опять нудел: «Память, которую оставил по себе Есенин как человек, далеко не светла».
И не остановившись на этом, прислал редактору газеты «Новое русское слово», напечатавшую статью Александрова, письмо, где похвалился, что может загнуть, как Есенин:
«Я нынче тоже написал, как именно Есенин возвращается к маме и папе — написал a la Есенин.
Папа бросил плести лапоть,
С мамой выскочил за тын,
А навстречу мамы с папой
Их законный сукин сын!»
Похоже?
По мне так не очень…
Бунина оправдывает лишь общая ситуация при которой почувствовав выгоду в литературу попер страшный люд, с воплями: «Жрать давай!». Насмотревшись на превращение храма в рынок; погуляв с самородками, оказывающимися на поверку не золотыми слитками, а глиняными разводами, Бунин проглядел золото есенинской поэзии, приняв ее за глиняный развод. Так тоже бывает, - зрение мылится. Тем более, Сергей Александрович делал все, чтобы показаться хуже, чем он есть, и даже близкие люди начинали сомневаться, не с упырем ли имеют дело.
Впрочем, об этом мы еще поговорим.
Комментарии (0)