Вот как описывает систему грабежа населения России, изобретенного Петром, Страленберг. Все дело в том, что Петр, не желая сам ни во что вникать, ведь для этого надо хоть на недельку бросить пьянствовать, чего он сделать, являясь врожденным алкоголиком, ну уж никак не смог бы, сбор податей отдал на откуп губернаторам. Они же, став арендаторами временщиками, стремились из отданных им на ограниченное время пользования земель вытряхнуть все возможное и даже невозможное. И, по-преимущественности, в как можно более сжатые сроки. Ведь у Петра на неделе слишком много пятниц, о чем они знали распрекрасно, а потому стремились урвать свое, пока за воровство их еще не успели отстранить от кормушки.
Вот что об этом сообщает шведский географ, Филипп Иоганн Страленберг, 13 лет проживший в Тобольске и составивший карту Сибири:
«…губернаторы или арендаторы, получа места, вымышляли к обогащению своему способы с немалым подчиненных разорением: когда надлежало комиссаров, подьячих и других чинов посылать для собрания податей, то посылались оные в такое время, когда крестьяне упражнялись в своей работе и денег не имели, отчего принуждены были они продавать лошадей, скот и хлеб свои за половинную цену или комиссарам для пособления в том немалые давать подарки, отчего воспоследовало, что крестьяне, распродав свой скот, убегали из жилищ своих. А так как в государстве ни у какого дворянина пристанища им невозможно иметь было, то больше ста тысяч ушло за границу в Польшу, в Литву, в Турки и Татары, где они, получа лучшие вольности, поселились деревнями» [16] (с. 123).
И, кстати, очень не зря губернаторы так торопились. Ведь в 1715 г. Петр, когда понял, наконец, что наделал, учинил ревизию. Оттого многим непоздоровилось:
«…большая часть губернаторов отставлена, и пожитки их обобраны, некоторым же учинено телесное и смертное наказание, а двум сенаторам за ложную присягу ужены были языки» (там же).
Видать наворовали не много, а потому и откупиться от запросов проверяющих чиновников было нечем. Однако же:
«…Меншиков, два брата Апраксиных, Кикин и многие другие, откупились великим числом денег и так остались при чинах своих» [16] (с. 124).
Так что все зависело как раз от количества наворованного. А потому виноватыми оставались лишь те, кто наворовал еще не слишком достаточно, чтобы откупиться.
Понятно, на место прежних воров поставили теперь других «птенчиков»:
«Но челобитчики никакой из того пользы не получили, ибо новоопределенные губернаторы не лучше первых поступали… через оное знатные суммы собраны… от чего многие вотчины в конечное разорение пришли…» (там же).
Австрийский дипломатический агент, Оттон Плейер, к сказанному Страленбергом добавляет:
«По тем же причинам в России стали гораздо реже и деньги, несмотря все на новые выдумки доставать их; но так как только те, кто поставлен для таких денежных вымогательств, получают от того больше прибыли, а царь меньше, то краю от того еще больше вреда» [17] (с. 401).
«Населению не оставалось денег даже на соль. Даже в Москве и в той, — сообщает Ключевский, — многие ели без соли, цынжали и умирали» [1] (с. 107).
«В начале XX столетия П.Н. Милюков, изучив петровские архивы, пришел к страшным выводам: уже к 1710 г. податное население (т.е. за вычетом дворянства, высшего духовенства и купечества — А.Б.) уменьшилось на одну пятую. Конечно, в это число входят и беглые, но все равно, не менее пятнадцати процентов податного населения России погибло…» [3] (с. 383).
А так как подать в те времена собирали исключительно с мужчин, то здесь следует все-таки заметить, что в Великую Отечественную войну, когда наша страна потеряла убитыми на фронте 8% своих мужчин, урон населением России был понесен все-таки вдвое меньший!
Вот еще очередные цифры подсчетов потерь в правление в России царя-антихриста:
«Разгром, учиненный Петром, как более правильно называть его “реформы”, привел к гибели огромного количества людей.
Последней общей переписью перед Петровской эпохой была перепись дворов в 1678 году. Петр в поисках новых плательщиков податей провел в 1710 г. новую перепись. В результате переписи обнаружилось катастрофическое уменьшение населения, сообщает М. Клочков в книге “Население Руси при Петре Великом по переписям того времени”. Убыль населения, “если вполне полагаться на переписные книги новой переписи, отписки, доношения и челобитные, в 1710 достигла одной пятой числа дворов старой переписи; в ближайшие годы она возросла до одной четверти, а к 1715–1716 году поднималась выше, приближаясь к одной трети (то есть к 33%)” [18].
П. Милюков в “Истории государственного хозяйства” сообщает, что “средняя убыль населения в 1710 году сравнительно с последней Московской переписью равняется 40%”.
…в результате совершенной Петром революции население России уменьшилось на одну треть. Подумайте хорошенько, почитатели Петра, об этой ужасной цифре! Можно ли считать благодетельными реформы, купленные гибелью третьей части населения государства?» [1] (с. 108).
Однако ж это истребление Русского населения России той воспетой Карамзиными и большевиками эпохи «славных дел» было лишь еще только начало…
«Рекрут приводили в города скованными и держали, как преступников, долгое время по тюрьмам и острогам… пропитание им давали самое скудное, от этого между ними свирепствовали болезни, и многие безвременно умирали на дороге без церковного покаяния; другие же, от всевозможных лишений потеряв терпение, разбегались…» [13] (с. 680).
Вот как описывает набор рекрутов датский посланник Юль. Дневник от 1 июня 1711 г.:
«Дорогою я повстречал множество крестьянских парней, идущих в Москву из города Севска. Это новобранцы, которых должны распределить по полкам. Они были закованы попарно в шейные кандалы» [5] (с. 281).
«Всякая казенная служба омерзела в глазах русского народа… в начале 1715 года убежавших со станции из Москвы и с дороги было до двадцати тысяч» [13] (с. 680).
Вот что на эту тему сообщает Оттон Плейер:
«…в России, однако ж, мало думают о сохранении солдата, так как плохое устройство и присмотр за необходимыми магазинами… главный недостаток, от которого войско чуть ни с каждым годом расстраивается больше, чем от самых жарких сражений…» [15] (с. 402).
Оказывается, что разграбляемые «птенцами» магазины представляли собой вовсе не главный, но лишь очередной «недостаток», влиявший на численность петровского аника-воинства.
Костомаров:
«…рекруты безпрестанно убегали со службы. Чтоб предупредить побеги, их обязывали круговою порукою, грозили ссылкою за побег рекрута его родителям… Но побеги от этого не прекращались… Села пустели от многих поборов, беглецы собирались в разбойничьи шайки, состоявшие большею частью из беглых солдат. Они нападали на владельческие усадьбы… грабили и сожигали их…
…Города Псков, Торжок, Кашин, Ярославль и другие дошли до такого разорения, что современники находили едва возможным поправиться им в течение пятидесяти лет. Много народа вымирало, много разбегалось. В 1711 году насчитывалось в этом крае 89 086 пустых дворов» [13] (с. 664).
«В Казанской губернии один из полков недосчитался всего за 2 года половины тех, кто должен был их содержать: “ушли в бега” больше 13 тысяч душ» [12] (с. 129).
«Народ постоянно всеми способами убегал от службы, и царь издавал один за другим строгие указы для преследования беглых… Но беглых солдат было так много, что не было возможности всех казнить, и было принято за правило из трех пойманных одного повесить, а двух бить кнутом и сослать на каторгу. С не меньшей суровостью преследовали беглых крестьян и людей. Передерживавшие беглых такого рода подвергались смертной казни. Беглецы составляли разбойничьи шайки и занимались воровством и грабежом. Принято было за правило казнить из пойманных беглых крестьян и холопов только тех, которые уличены будут в убийстве и разбое, а других наказывать кнутами, налагать клейма, вырезывать ноздри. Последний способ казни был особенно любим Петром. В его бумагах остались собственноручные заметки о том, чтобы инструмент для вырезывания ноздрей устроить так, чтоб он вырывал мясо до костей» [13] (с. 651).
То есть уродовать и мучить людей для этого монстра являлось самой приятнейшей из забав. Что подтверждено, как здесь сообщает Костомаров, даже документально.
«Неудовольствие было повсеместное, везде слышался ропот, но везде бродили шпионы, наушники, подглядывали, подслушивали и доносили. За одно неосторожное слово людей хватали, тащили в Преображенский приказ (Преображенский приказ ведал политическим сыском), подвергали неслыханным мукам» [13] (с. 651).
«Невыносимые поборы и жестокие истязания, которые повсюду совершались над народом при взимании налогов и повинностей, приводили народ в ожесточение. Народ бежал на Дон и в украинные земли, по рекам Бузулуку, Медведице, Битюгу, Хопру, Донцу завелись так называемые верховые казачьи городки, населенные сплошь беглецами» [13] (с. 653).
Но и не только Украины принимали покидающее Россию население:
«Народ толпами уходил за границу, и по указу 26 июня 1723 года устроены были по границе заставы. Польскому правительству написано было, чтоб оно, со своей стороны, назначило комиссаров для поимки и отсылки в Россию бежавшего в Польшу русского народа. Расставленные на границах драгунские полки не могли сладить с беглыми, которые уходили за рубеж с ружьями, рогатинами и, встречая на рубеже драгун, готовы были биться с ними, как с неприятелями; другие же толпами успевали пройти мимо застав» [13] (с. 749).
К тем же, кто не успевал убежать, применялись следующие меры воздействия:
«Неоплатных казенных должников с 1718 года стали отправлять с женами и детьми в Петербург в адмиралтейство, оттуда годных мужчин рассылали на галерные работы, а женщин — в прядильные дома, детей же и стариков — на сообразную с их силами работу, все они должны были отрабатывать свой долг казне… Их кормили наравне с каторжниками… Случалось, однако, что таких отрабатывающих свои долги удерживали и после срока…» [13] (с. 683).
Однако же, думается, при бытовавших тогда отношениях Петра к скованным по рукам и ногам людям, таких, на момент окончания отработки задолженности, оказывалось уж слишком немного…
Так что все нам расписанные «преобразования» «преобразователя» ни чем иным как самым настоящим геноцидом именовать просто нельзя.
При подобных поборах русскому человеку, чтобы не умереть от голода, приходилось убирать дымовыводящую трубу и жить в грязи, саже и дышать угарным газом, ломать свои собственные бани, прекращать высаживать огурцы. Даже для покупки гробов для умерших своих близких от такой страшной жизни денег не всегда можно было найти.
А нас всегда попрекали этой самой топящейся по-черному хатой! Так вот откуда она вообще берет свое начало — с петровского ограбления русского человека непосильными поборами, когда следовало выбирать между грязью и смертью. И, выбирая жизнь, русский человек переходил на топку избы по-черному…
Но этот временно используемый вынужденный прием, направленный против голодной смерти своего семейства, ввиду полной невозможности выплаты еще и этого налога, теперь вменен нам в якобы извечную нашу чуть ли ни врожденную чумазость! И окажись Петр чуть расторопнее фашистов, нашим оболгателям можно было бы уже сочинять саги о том, что русские-де и окон-то в своих избах не прорубают — им, де, не зачем — они читать все равно не умели и не умеют.
Однако ж для выживания от спустившегося бремени налогов пришлось бы не только рубить себе избы-чуланы западного образца, но заколачивать уже имеющиеся окна.
Вот где лицо этой самой их западной цивилизации! Вся их чумазость отталкивается от привычки сидеть в грязи и в потемках. И если они видят, что есть люди, которые распознают в этих варварах грязных неандертальцев, то у них тут же вспыхивает острое желание этих людей приравнять к себе: запретить бани, печные трубы, окна и т.д.
А суммы из России вышибались Петром поистине астрономические. Не мог русский человек сидеть в грязи — за то и расплачивался своей кровью.
И вот еще какой особенностью перед всеми иными монархами Европы выделялся Петр: пятки его шерстяных носков, явно напоказ, всегда были кем-то старательно заштопаны. Это могло внушать окружающим мысль о бережливости с его стороны, явно, как выясняется, мифологической. Эта чисто пропагандистская, весьма топорная с его стороны фальшивая уловка просто смешна: один только Меншиков в одни только английские банки упрятал целый годовой бюджет огромной страны! Да и сам Петр никак не меньше вбухал в одно только свое первое путешествие по заграницам, когда «делам» этим своим, впоследствии столь поимевшим славу, причем достаточно дурную, у него в Саардаме было положено начало в койке с горничной. Да и дипломов он там себе фальшивых с десяток прикупил, да бражничал, да кутил… Так что просадил он тогда, всего за одну свою поездку, тоже будь здоров: отнюдь не менее, нежели Меншиков за всю свою жизнь уложил в английские банки!
А сколько транжирили «птенцы», разворовывающие страну за его спиной?
Зато пятки у копеечных носков их хозяина сверкали латками всем напоказ…
А для того, чтобы «птенчикам» было что воровать, нужно было откуда-то все же изыскивать средства. Тому и способствовала проводимая Петром финансовая политика.
«…почти всегда она откровенно отвратительна…
…Вместо того чтобы изыскивать способы увеличить производительность тех источников дохода, которые уже существуют и соответствуют производительным силам страны, он выбирает политику финансового вымогательства, облагая наудачу все, что кажется ему подлежащим обложению… с 1678 года, со времени последней переписи, число подлежащих обложению имуществ сократилось на одну пятую. На севере потеря доходит до 40%» [19] (с. 504–507).
То есть политика Петра по отношению к своим подданным была столь безчеловечна, что введенный им впоследствии еще и подушный налог, когда каждая вновь рожденная душа уже с пеленок подвергалась поборам, не стал каким-то особым нововведением этого страшного человекообразного существа, развернувшего геноцид русского народа еще задолго до своих коммунистических последователей. И точно так же, как его последователи отдали власть в нашей стране потомкам Ханаана, Петр отдал ее созванным со всех концов света инородцам. А от того ненависть русского человека к иноземцам столь возросла, что любая даже самая стихийная случайность могла стоить жизни этим пирующим на нашей крови инородным пиявкам.
Это распрекрасно понимал и сам дирижер вводимого Петром чужебесия, Лейбниц. Он по этому поводу писал:
«Я боюсь, чтобы в случае его [Петра — А.М.] гибели, у Русских не возобновилась прежняя ненависть к иностранцам, которым Петр покровительствует…» [20] (с. 36).
И было чему побаиваться главному стратегу по построению концлагеря в Российском государстве. Вот, например, какими событиями был отмечен Астраханский бунт:
«…во время случившегося мятежа в 1703 г. в Астрахани все чужестранцы, находившиеся в этом городе, сделались жертвою мести и были изрублены…» [21] (с. 64).
Может, потому Петр и учредил строительство своей синтетической, инородной русской державе столицы в местах исконного обитания шушеры чухонской — подальше от пределов исконного проживания русского человека? Ведь сосавшие из нас кровь иностранцы и полуиностранцы очень сильно рисковали своим здоровьем. Что и частенько случалось в наших отдаленных от города-монстра расстояниями и болотами центральных губерниях.
Но, что выясняется, страшно им было даже вдали от земли русских людей — на гиблых болотах в городе кровососе. А потому:
«В момент смерти Петра дипломатический корпус считал опасным положение свое и всех живших в Петербурге иностранцев, так как можно было опасаться насилий со стороны черни, умиравшей с голода… (Депеша Кампродона от 6 февраля 1725 г.)» [19] (с. 510).
Но и еще за три года до этого обстановка в окрестностях столицы выглядела слишком накалившейся, чтобы иностранцы могли не опасаться за свою жизнь:
«…голод и побеги приводили к размножению разбоев. Летом 1722 года дошло до царя, что на Оке и на Волге разбойники убивают хозяев, грабят товары, а наемные работники на купеческих судах не только не обороняют своих хозяев, но еще сами подговаривают разбойников. Около самого Петербурга не было проезда за разбойничьими шайками; а одна из этих шаек, доходившая, как говорят, до 9 000, под командою отставного полковника помышляла напасть на столицу, сжечь адмиралтейство и все военные склады и перебить всех иностранцев» [13] (с. 750).
И очень жаль, что в город-кровосос все же не нагрянул тот отставной полковник и не раздавил этот созданный Петром нарыв, который гнил затем еще очень долго, вплоть до большевицкой революции.
А может, и есть в том какой-то высшего порядка смысл, что вся эта распложенная «преобразователем», жирующая на нашем горе орава дармоедов, в конце концов, сама же себя в 1917 году, словно Иуда к петле, и приговорила к смерти? Поистине: как аукнется, так и откликнется.
«…ближайшим результатом реформы было устройство выгодных мест, из-за которых ссорились любимцы государя, которыми они торгуют и дорого оплаченное получение которых побуждает должностных лиц возмещать расходы за счет подчиненных. Если на них донесут, что редко случается, так как торговцы эти держатся настороже, то они выходят из затруднений по-турецки, предлагая господину долю взятки. Принятая Петром система стремится сделать из губернаторов что-то вроде откупщиков податей (fermiers generaux), с почти неограниченной властью для добывания средств, из которых взималась требовавшаяся огромная военная контрибуция» [19] (с. 518).
«Сохранились безчисленные докладные записки о бедственном состоянии государства, невероятных тяготах налоговых, вымирании населения до такой степени, что не из кого было набирать рекрутов…» [22] (с. 175).
Вот, например, как описывает свое путешествие по петровской России посол Дании Юст Юль (1709 г.):
«…пристав, всегда ехавший с несколькими солдатами впереди, занимал силою дом, который ему больше нравился, приводил его к моему приезду в порядок, топил, выгонял из него (хозяев) и вполне завладевал всем, что там было… В случае поломки саней или (порчи) сбруи солдаты силою отымали у крестьян все, что было нужно, так что мне ни о чем не приходилось заботиться. В России крестьяне… так боятся солдат, что… без прекословия готовы отдать добровольно все, лишь бы избежать их побоев…» [5] (с. 104).
Хорошо, если только побоев. Ведь эти «птенчики», о чем гласит лишь безликая статистика, уничтожили практически все взрослое мужское население России!
«…число бродяг все росло. Это было следствием общих условий, слишком тяжелых, слишком жестоких… карали за подачу милостыни штрафом и присуждали к кнуту… В 1719 году за это преступление ежедневно наказывали кнутом (Костомаров, История России, т. II, с. 629)… Это очевидное доказательство, что средство было недействительно» [19] (с. 526–527).
И тут Валишевский прав. Вот если бы за это расстреливали, четвертовали или вешали, как за вязанку хвороста, что Петром было введено в окрестностях строящегося его детища — города-монстра, то, может быть, число желающих не дать доведенным до нищеты антирусской властью людям умереть с голоду несколько и поубавилось бы…
Эта наша неспособность к черствости сердца, которая ни первому к нам пожаловавшему антихристу, ни даже его двухсотлетней давности последователю не позволила из народа-богоносца сконструировать вырожденческую богоборческую нацию — и есть наша столь непробиваемая защита, которая и составляет основную часть менталитета истинно русского человека.
Да что там кнут! Даже под страхом смерти не помочь умирающему от голода человеку мы так никогда и не сможем. Об этом Петр, в силу его менталитета, полностью противоположного нашему, не мог и догадываться. Такого чувства в его генах заложено не было. Он не являлся человеком. Он был зверем. И это еще раз подтверждает лишь только тот факт, что он не имел обычно присущей его приятелям-королям страсти к охоте на зверей.
Но пристрастие к утехам с кровавыми последствиями он все же имел. Это была тоже охота. Только несколько иного свойства — охота на людей…
«В марте 1711 г. Петр сделал доносительство официальной государственной службой. Было создано особое ведомство из чиновников-доносчиков, названных фискалами, состоявшее из пятисот человек, а во главе их стоял обер-фискал, в чью задачу входило “выведывать случаи злоупотребления и доносить на виновных Сенату, невзирая на чины и звания”. Доносительство стало профессией — даже большевики этого повторять не стали, держа своих многочисленных стукачей “за штатом”…» [3] (с. 390–391).
И эта профессия, на Руси до того времени совершенно невиданная, приносила немалый доход:
«…в случае правильности доноса половина штрафа шла в пользу фискала, в случае же, если донос оказывался ложным, предписывалось фискалу “в вину того не ставить”» [3] (с. 391).
То есть обливать грязью им было разрешено — кого только заблагорассудится, что не ставилось в вину даже в случае заведомой огульности выдвигаемого обвинения.
Однако ж в том случае, если компромат имелся и действительно достоверный, то более выгодно было этим самым фискалам, изобретенным Петром для установления порядка и прекращения взяточничества, запродать этот ими имеющийся компромат самому же обвиняемому — и разойтись с ним по-турецки. То есть воры просто делились теперь наворованным с приставленными к ним уже новыми чиновниками, а потому воровство не прекращалось, но лишь увеличивалось, так как приходилось делиться и еще с очередными нахлебниками, изобретенными Петром.
Но одними фискальными службами законодательство Петра не ограничивалось:
«Поняв наконец что с казнокрадством и взяточничеством (вызванными к жизни его же реформами) обычными средствами не справиться, Петр создал особые комиссии по расследованию. Каждая состояла из гвардейских офицеров — майора, капитана, поручика, которым было приказано рассматривать дела и вершить суд не по закону, а “согласно здравому смыслу и справедливости”.
Известно, что творится, когда огромные полномочия получают люди, каждый из которых имеет свой здравый смысл и по-разному понимает справедливость… Брауншвейгский посланник Вебер писал: “…члены почтенного Сената, куда входили главы знатнейших родов из всех царских владений, были обязаны являться к какому-то лейтенанту, который судил их и требовал от них отчета”.
…эти самые гвардейские офицеры сплошь и рядом совершенно не разбирались в сложных делах, которые им предстояло решать “по справедливости”. Об их поведении наглядный пример дает жалоба фельдмаршала Шереметева, к которому нежданно-негаданно оказался приставленным гвардии сержант Щепотьев. И не просто соглядатаем — Щепотьев привез с собой адресованную фельдмаршалу царскую инструкцию, где говорилось, что Щепотьеву “велено быть при вас некоторое время, и что он вам будет доносить, извольте чинить”. Другими словами, фельдмаршалу предлагалось следовать приказам сержанта…
Сохранились письма Шереметева своему свату Головину. В одном он жалуется: “Он, Михайло (Щепотьев — А.Б.), говорил во весь народ, что послан он за мною смотреть и что станет доносить (приказывать — А.Б.), чтоб я во всем его слушал”. Строчки из второго письма: “Если мне здесь прожить, прошу, чтоб Михайло Щепотьева от меня взять… непрестанно пьян. Боюсь, чево б надо мной не учинил; ракеты денно и нощно пущает, опасно, чтоб города не выжег”. Судя по сочувственному ответу Головина, репутация Щепотьева была всем известна — как самая незавидная.
Если так поступали с фельдмаршалом, одним из любимцев Петра… легко представить, как куражились над менее высокопоставленными чинами облеченные высочайшим доверием гвардейцы. Даже на заседаниях Сената, считавшегося высшим правительственным учреждением, постоянно присутствовал гвардейский офицер, чтобы своей властью отправлять в крепость тех, кто на заседании станет вести себя “неподобающе и неблагопристойно”» [3] (с. 389–390).
На что такое похоже?
Так это же «святая» фем! Но лишь с тем маленьким отличием, что у немцев ее суды вершились под покровом таинственности, а Петр выволок ее из подземелий аж в Сенат!
Каково чувствовалось себе самим сенаторам, вроде бы как всей огромнейшей страны владыкам, если над шеей каждого из них постоянно нависало лезвие петровской гильотины в виде приставленного к их заседаниям какого-то полупьяного капрала-выдвиженца, и что на уме у него — вряд ли кто мог даже приблизительно определить.
А у капрала этого, о чем свидетельствует Страленберг, в голове вообще ничего не было. Кроме сурового приказа — карать. И он карал:
«Что касается суда и расправы в следствиях, то оное таким порядком учреждено было, что никакой ответчик, хотя б он невиновен был, не мог ко оправданию своему надежды иметь, ибо судящие его особы были все офицеры гвардии, которые никаких других прав, кроме военных артикулов, где малые дела жестокому телесному и смертному наказанию подвержены, не знали, за что от государя жалованы им были пожитками и имениями осужденных» [16] (с. 124).
Так что и они расправлялись со своими жертвами, отдаваемыми им Петром в полной независимости от вины осуждаемых, совершенно не безкорыстно. Все то же будет происходить при большевиках, когда смертным приговором для любого человека страны советов, причем, в полной независимости от наделения его государственной властью, будь то обыкновенных колхозник, член ЦК или генерал, станет достаточным получение органами безопасности обыкновенной анонимки. Вся страна будет по ночам сидеть в страхе на чемоданах, ожидая ночного стука в дверь…
Вот, что выясняется, все то же было и при Петре. И если при большевиках было выгодно деревенскому пропойце указать на дом зажиточного работящего крестьянина, чтобы при «раскулачивании» заиметь определенный большевицким государством процент от отобранного у того какого-то несчастного мешка зерна, чтобы обменять его на самогон, то здесь, при Петре, ставки были много более серьезными. Гвардейский сержант мог запросто отсудить в свою пользу у попавшего в опалу вельможи целое поместье со всем его добром. А для этого тоже много не требовалось. Ведь если обитателю советской коммуналки требовалось мучиться — изобретать анонимку на соседа и отправлять ее в органы, дабы того забрали на Лубянку, а ему, как нуждающемуся, отдали его комнату, то петровским гвардейцам не требовалось и в этом утруждаться. Они понимали «справедливость» по-своему, а потому и писать им ничего никуда не требовалось, но просто обвинить кого-либо в чем-либо и закоывать в кандалы. Вот и все: и отписывай теперь его имение на себя.
Потому спасти попавших на их судилище сановников могли лишь такие суммы денег, которые существенно превышали бы цену их собственных имений. То есть погибал тот из «птенчиков», кто не успевал ко времени своего привлечения к ответственности наворовать столько, сколько хватило бы ему на откуп в случае над ним суда. Потому разграблялось имущество русского крестьянина даже не потому, что «птенчики» являлись такими уж конченными изуверами, но лишь потому, что прекрасно зная повадки своего господина, зверя в человеческой шкуре, они стремились прежде всего своим воровством обезопасить самих себя.
Так что при Петре вообще никто во всей стране не мог чувствовать себя в безопасности: награбленный капитал, при возникновении неурядиц с соглядатаями, конечно же, помочь мог. Но ведь мог и не помочь! Ведь все, опять же, то есть сама жизнь или смерть практически любого придворного вельможи, зависела от чьего-то аппетита. А кто мог бы заранее этот аппетит, ну, хотя бы приблизительно, как-то пересчитать на наличные средства возможных обвиняемых?
Потому в постоянном страхе за свою жизнь в это царствование (как, впрочем, и в царствование большевиков) пребывали вообще все.
Но оно и понятно, ведь полномочия у этих посланцев, выбранных Петром, не имели вообще никаких пределов:
«Посланным в провинцию гвардейцам предписывалось “губернаторам непрестанно докучать”, чтобы они неотложно исполняли царские требования, в противном случае гвардейцы должны были “как губернаторов, так и вице-губернаторов и прочих подчиненных сковать за ноги и на шею положить цепь, и по то время не освобождать, пока они не изготовят ведомости (отчетность — А.Б.)”. В 1723 г. в Твери за волокиту со сбором налогов тверского воеводу вкупе с прочим высшим начальством долго держали в оковах по распоряжению гвардейского рядового солдата, нагрянувшего из Петербурга. Солдат Преображенского полка Пустошкин посадил на цепь московского вице-губернатора Воейкова, имевшего чин бригадира (средний меж полковником и генералом) — а вдобавок чуть ли не всю губернаторскую канцелярию» [3] (с. 390).
Если в центральных губерниях за недостаточное разорение русского человека рядовые уполномоченные от Петра генералов на цепь саживали, в попытке заставить их под страхом смерти выколотить из своего народа последние крохи, то что можно говорить о глухой провинции?
Потому там, чтобы не погибнуть с голоду, сидя все на той же цепи, русский человек стремился сбежать в лес, за границу, в горы — подальше от нагрянувшего на Святую Русь супостата, узаконившего полное разграбление и уничтожение русского человека на всех просторах огромной страны. И это касалось вообще всех, невзирая на чины и звания. То есть полная аналогия кровавого большевицкого режима, когда в считанные недели редели целые кварталы с проживающими в них вроде бы и обласканными властью партработниками. И вчерашних палачей сегодня не спасали их былые революционные заслуги. Просто после выполнения ими своей Иудиной миссии пришла теперь и их очередь быть закланными на жертвеннике дорвавшегося до власти антихриста, который без человеческой крови обходиться просто не умеет.
Так что вся финансовая система Петра – Ленина (Сталина) основывается исключительно на уничтожении попавшего в ее тиски человека. То есть всеми этими «враждебными вихрями» всегда руководит отнюдь не глупость, способная обогащать или карать Меншиковых, Шустовых и им подобных, но расчетливая жестокость, основанная на массовом уничтожении людей, где Меншиковы и Шустовы являются лишь исполнителями, временно оказавшимися в фаворе. Назавтра их все равно поджидает Иудина петля: закон любой революции — «каждая революция пожирает своих детей» — не оставляет ее участникам никаких шансов. Они лишь исполнители звериной воли своих владык и, отслужив свой час в качестве халифа, в финале — каждый из них из палача обязан закономерно превратиться в жертву. Так что участь массово расстреливаемых в 1937-м комиссаров Ленина предваряет участь комиссаров Петра, которых от уничтожения, судя по всему, спасла лишь скоропостижная смерть своего сюзерена.
И вот какую кошмарную резервацию представляла по тем временам вздернутая Петром на дыбу страна, разворовываемая и умерщвляемая теперь еще и его «птенчиками» — наследниками «славных дел»:
«Петровские администраторы вели себя как в завоеванной стране… При каждом губернаторе были политкомиссары из гвардейцев. Ни один из губернаторов не был уверен, что завтрашний день пройдет благополучно. Лейб-гвардии поручику Карабанову Петр однажды дал поручение все губернские власти “сковать за ноги и на шею положить цепь”. В Москве один уполномоченный Петром унтер-офицер Посоткин, по словам дипломата Матвеева, “жестокую передрягу учинил… всем здешним правителям, кроме военной коллегии и юстиции, не только ноги, но и шеи смирил цепями”. В Вятку, как и в другие города, был послан уже простой гвардейский солдат Нетесов. Безпробудно пьянствовавший в Вятке Нетесов, “забрав всех как посадских, так и уездных лучших людей, держит их под земской конторой под караулом и скованных, где прежде всего были держаны разбойники, и берет взятки”» [1] (с. 98).
Вот как подытоживает разговор на данную тему Ключевский:
«под высоким покровительством сената казнокрадство и взяточничество достигли размеров никогда не бывалых прежде — разве только после» (там же).
«“Помещиков и старост, — пишет историк Болотин (1735–1792), — отвозили в город, где их содержали многие месяцы в тюрьме, из коих большая часть с голоду, а паче от тесноты, померли. По деревням повсюду слышен был стук ударений палочных по ногам, крик сих мучимых, вопли и плач жен и детей, гладом и жалостию томимых. В городах бряцание кандалов, жалобные гласы колодников, просящих милостыню от проходящих, воздух наполняли”. В стране был голод, свирепствовали повальные болезни, неистовствовала Тайная канцелярия, творившая суд и расправу по безчисленным наветам. Подымали “на дыбу”, били кнутом, рвали ноздри и вырезали языки у вовсе неповинных людей» [23] (с. 120–121).
А вся эта некая «система общежития», прекрасно известная нам по прошедшим перед нашими глазами образцам военного коммунизма и фашизма, чье исполнение на практике было прекрасно осуществлено Робеспьером и Лениным, Гитлером и Сталиным, имеет достаточно лаконичное название: геноцид.
И Петр, чисто физически уничтоживший половину мужского населения вверенной ему страны, драконовскими законами оставшуюся часть русских людей отодвинув за грань выживания, не просто прекрасно вписывается в вышеперечисленный список и даже не просто находится во главе его, но, показавшись в клубах дыма от американских небоскребов, указывает на занимаемое своею персоною в этом списке совершенно обособленное главенствующее место.
И даже если Петр умер, то совершенно напрасно некоторые полагают, что его больше нет:
«…как и полагается сатанинскому существу, Петр до конца не умер после своей физической смерти. Петр — единственный… после смерти окончательно превратившийся в беса» [12] (с. 180).
Как и Ленин, который, и по сей день оставаясь в своем мавзолее, все еще тянет нашу страну в бездну, на которую ему указал оставивший свой мимолетный силуэт в дыму от американских небоскребов Петр.
Библиографию см. по: Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Комментарии (0)