А вот на что придумал ссылаться Петр при каждом очередном своем позорном бегстве от уступающего ему числом неприятеля:
«Искание генерального боя суть опасно…» [1] (с. 18).
Понятное дело: лучше драпануть, что есть мочи, без оглядки! И, самое здесь главное, — заранее…
То есть не ждать, когда сделать это принудят «обстоятельства», то бишь последствия, обычно сопровождающие несварение в желудках, а произвести этот «гениальный» маневр еще до появления рези в пищеварительных органах. Потому как в противном случае, на что Петр уже ни единожды нарывался, страх все равно пересилит, а тогда:
«…в единый час все ниспровержено; того лучше здоровое отступление, нежели безмерный газарт» [1] (с. 18).
Все правильно и до абсурдности «гениально»: главное вовремя смыться.
Так поступил наш «великий» при появлении самой малейшей опасности в западных областях Руси, где его бандитствующие эрзац-воинские формирования вырезали половину проживающего в этом краю мирного населения:
«14 января шведы установили блокаду Гродно, где лагерем расположилась русско-саксонская армия, пытаясь принудить ее либо к бою, либо к капитуляции» [79] (с. 295).
Ну, уж к бою-то вряд ли. Скорее всего — именно к капитуляции. И все потому, что и союзник у Петра был труслив ничуть не менее его самого:
«Однако русские (саксонцы Августа II бросили союзников) весной скрытно перешли Неман, быстро дошли до Бреста, а после отошли к Днепру» [79] (с. 295).
То есть сначала, что и естественно для вторгшейся в пределы неприятельской страны армии, — наступали. Но стоило Петру лишь услышать о приближении противника, как он тут же дал такого деру, что вряд ли скоростью своей ретирады мог бы уступить своему в этом деле союзничку, ухитрившемуся рвануть в бега даже несколько ранее его самого. Что, между прочим, выглядит достаточно сомнительно: Петр в вопросах ретирады вряд ли мог быть превзойден каким-то там Августом.
Но вот незадача:
«…Карл XII увел свои войска на запад…» [79] (с. 295).
То есть зря, как теперь выяснялось, так чрезмерно торопился Петр: Карл наступал совершенно в противоположном направлении и за воинством нашего «преобразователя» никто вообще-то не только не гнался, но гнаться вообще-то и не собирался! Но он драпанул все равно чрезмерно ретиво, спасая свою царственную персону от грозящих ей неисчислимых бед.
А вот и еще один вариант повествования о конфузе, случившемся под Гродно с многочисленной армией Петра, много превышающей количество грозящих ей шведов. Может, именно эта версия его безсмертное «суть опасно» хоть в самой малой степени нас убедит?
«…Петр I, улучив момент перед ледоходом на реке Неман, быстро увел свои войска из Гродно, выиграл десять суток, в течение которых начавшийся ледоход не позволял Карлу XII организовать преследование» [1] (с. 19).
И вот как он это сделал:
«24 марта… войско вышло из Гродно, воспользовавшись, как писал Петр, вскрытием Немана, по мосту, заранее приготовленному…» [80] (с. 140).
И сбежал наш великий, как обычно, налегке:
«…и войска вывели до Киева в самую водополь с великою нуждою и трудом, и артелярию малую могли вывесть, а достальную всю спустили в реку под Гроднею, которой, сказывают со сто пушек больших и малых, также и всякие многие артиллерийские припасы, а провиант весь так оставили, великое довольство, как и в Вильне» [81] (с. 305).
То есть еще и под Вильной был в те времена этой Северной войны отмечен подобного же рода позор, никакими историками и по сию пору не отмеченный!
Но, вышвырнув в реку все ему на тот момент «лишнее», Петр все же благополучно в очередной раз покинул поле без всякого и малейшего намека на предстоящий бой. И произвел он этот свой весьма привычный «воинский маневр» весьма удачно:
«Из-за ледохода Карл не мог переправиться на другой берег Двины и преследовать бегущих…» [10] (с. 97).
Тут необходимо добавить: преследовать втрое превосходящий своим количеством 45-тысячный контингент «потешно»-полицейской армии Петра. Мало того, прекрасно знавший о трусости Петра Август еще и своих воинов увлек своим бегством. Так что, как теперь выясняется, какая-то горстка шведов навела на этих «союзников» такого ужасу, что они бежали в панике, совершенно не пытаясь соображать: от кого бегут и по какой причине.
А ведь и здесь он пушек своих неприятелю надарил столько, что теперь Карл для своих дальнейших походов артиллерией стал полностью обезпечен. Но и не только пушками, отлитыми из столь нелюбимых им наших колоколов, одарил царь-антихрист неприятеля:
«…Петр приказал своим генералам налегке, бросив артиллерию и обозы, выскочить из Гродно…» [82] (с. 383).
То есть здесь ясно показано:
- сам он, к тому времени, когда его подопечные должны были только начинать ретираду, уже гнал опрометью, спасая свою шкуру;
- неприятелю петровские «птенчики», облегчая себе это отчаянное скоропалительное бегство, оставили какие-то обозы.
Какие такие обозы?
А вот какие:
«На счастье, как раз в это время в Архангельск пришел очередной большой конвой с закупленными ранее в Европе военными грузами, что позволило возместить брошенное при бегстве оружие. Все лето с севера на Украину спешно гнали обозы» [82] (с. 384).
А драпанула-то так ретиво, побросав даже ружья, 45-тысячная армия! И это ее боевое снаряжение в полном объеме Петр оставил тогда врагу!
Так что и здесь «доблесть» во все регалии разряженного этого сквозь века воспетого супер «героя» не просто сквозит из замочной скважины, но прохватывает сквозняком до самых до потрохов, указывая на полную никчемность этого величайшего труса, записанного лжеисторией в величайшие всех и вся победители.
Но отчего ж всплыла вся эта история? Почему воспеватели всех мастей не удосужились упрятать этот очередной позор нашего «великого» куда-нибудь подальше? Почему в очередной раз не объявить, что петровские потешники куда-то там опять наступали, но вот только, что досадно, совсем не в ту сторону?
Так ведь у шведов остался в руках более чем убедительный вещдок — более сотни пушек и несколько десятков тысяч (!) единиц огнестрельного оружия! Которое в панике побросали улепетывающие потешники «преобразователя». Где сам наш «чудесный гений» еще только своим трусливым приказом объясняет все затем произошедшее:
«приказав взять с собой “зело мало, а по нужде хотя бы и все бросить”» [57] (с. 104).
Вот они, потешники, согласуя свои действия с приказом, и бросили все. Такая-то вот стратегия ведения войн и была избрана нашим «дивным гением» в качестве основы в течение всей его эрзац воинской карьеры.
Здесь же, в Гродно, но уже и в иной раз, вот какой инцидент произошел с палаческим воинством нашего Петрушки.
Вначале, что и естественно:
«Гродно было в руках русских» [4] (с. 657).
Озвучим: в руках петровского мародерского бандформирования.
«Карл неожиданно явился под этим городом, думая захватить в нем Петра» [4] (с. 657).
Зря он так думал: появление неприятеля для Петра никогда не являлось какой-то такой особой неожиданностью. Он всегда был настороже, готовый в любой момент опрометью кинуться в бега. Ведь именно такой вид ведения военных действий был освоен Петром еще со времен раннего вьюношества. Эта «добрая» традиция сохранилась у нашего «дивного гения» и до самых до седин. Он всегда был готов сорваться в бегство при любом самом нелепом раскладе сил.
Потому, когда лишь еще только запахло приближением малочисленного отряда Карла, Петр:
«…услыхав о приближении неприятеля, спешно бежал» [82] (с. 51).
И вот от каких немыслимых полчищ шведов, как теперь выясняется, Петр тогда драпанул. Его преследовал:
«…Карл, намного опередив свою армию, всего с 600 кавалеристами…» [82] (с. 51), «…поспешивший по вести, что царь в Гродно» [80] (с. 192).
А у пустившегося наутек Петра, между прочим, в тот самый момент, перед самым позорным своим бегством, имелся:
«…отряд в 2 000 человек…» [82] (с. 51).
Но даже и такая авантюра более чем безрассудного шведского короля чуть не закончилась плачевно для созидателя потешного воинства:
«Карл 26 числа безпрепятственно вошел в Гродно два часа спустя после отъезда оттуда Петра» [80] (с. 192).
Уточним. После позорного бегства Петра, уже седьмого по счету, от Софьи — в Троицу, от турок дважды — под Азовым. От Карла: по разу под Нарвой и под Вильной. И пару раз из-под Гродно. Так что созидателю бутафорской армии, которая никак не могла защитить своего главковерха от какой-то горстки шведов, в тот момент и действительно — достаточно крупно повезло: смыться потешники успели вовремя.
Причем, как и обычно всех в вопросе ретирады опередил Петр. Ведь вот как неслабо наш этот воспетый в веках «воитель» драпанул:
«28 января Петр был уже в Вильно» [80] (с. 193).
То есть наш липовый вояка, выпучив от страха глаза, несся что-то порядка 90 км в день! Тут стоит лишь удивляться его просто небывалой проворности по части ретирады. Уж в этом вопросе вряд ли кто смог бы с ним и пробовать состязаться.
Но необычайная трусость, что давно является прописной истиной, всегда сопряжена со звериной же жестокостью. Потому Петр своим жандармам повелевает. Соловьев:
«…идучи дорогою, провиант и фураж, также и скотину, лошадей, волов и овец забирать с собою сколько возможно, и чего невозможно, то провиант и фураж жечь…» [80] (с. 193).
Так что этот наш великий жандармам своим повелевает:
«…отступать, прикрываясь выжженной пустыней» [82] (с. 50).
А проживали на этой земле, которую Петр повелевал превратить в выжженную пустыню, между прочим, вообще-то русские люди… Именно их-то «великому» и не жалко!
Но может Соловьев ошибается? Неужели же всеми историками столь помпезно воспетый монарх мог разорять уже теперь не чужеземные, но свои же — русские земли?
Но вот его в этом вопросе дублирует и Костомаров:
«Петр, узнавши, что враг его собирается через Белоруссию идти в московские пределы, приказал опустошать Белоруссию, чтоб шведы на пути не находили продовольствия, а сам убежал в Петербург…» [4] (с. 657).
Вот аж куда, как выясняется, драпанул наш «великий»! Хорошо не на Северный полюс. Благо тогда дороги туда еще проложено не было.
Куракин добавляет и очередную весьма импозантную манеру Петра к ведению военных действий:
«…где дождался ведомости о выходе войск в Киев из Гродни» [81] (с. 305).
То есть сбежал, в очередной раз, бросив свое аника-воинство, очень быстро и очень далеко. А затем лишь с тысячекилометрового расстояния наблюдал — поколотит Карл его эрзац воинское бандформирование в очередной раз или на сей раз нет.
Так что упорхнул наш великий в веках прославленный воитель весьма ретиво — так вряд ли кто когда драпывать и умел — с тысячу километров зараз.
Но притом, что и для подобной породы недочеловеков вполне естественно, беззащитное население, оставляемое на съедение врагу, решает тотально уничтожить сам. И уж отнюдь не на бумаге: этот зверь в человеческом обличье своей лютостью вдвое превзошел национальных социалистов Адольфа Гитлера, во время войны оккупировавших эти западные окраины русских земель, истребив здесь половину проживающего мирного населения. И его заячьей душонке, странным образом совмещенной своей безжалостностью с душой Бабы-яги, гетманом Мазепой дано достаточно точное определение. Ведь петровская до зубов вооруженная безчисленная орда, что и полностью подтверждают произошедшие тогда страшные события:
«…спасаясь всегда бегством от непреоборимых шведских войск, вступила к нам не ради того, чтоб нас защитить от шведов, а чтобы огнем, грабежом и убийством истреблять нас» [4] (с. 784).
Очень справедливые слова. Вот что вытворял как на захваченных, так и на своих собственных землях этот нам на все лады расхваленный перехваленный палач:
«В ожидании шведского вторжения Петр I приказал превратить в выжженную пустыню все приграничные провинции… Царский указ исполнили очень добросовестно» [82] (с. 232).
И «славных дел» здесь итог, то есть убийство половины населения Белоруссии, неопровержимейшее подтверждение выше приведенных слов. Что было совершено над мирным населением, не подозревающим никакого подвоха, войском, именуемым почему-то русским, но на самом деле являющимся войском пришедшего в Россию антихриста.
Но мирное население не только Белой Руси подвергал тотальному уничтожению этот наш «освободитель». Его звериные клыки, что и подтверждает гетман Мазепа, прошлись и по городам Малой Руси. Петровские убийцы, например:
«…вырезали все население Батурина, не щадя женщин и детей…» [82] (с. 60).
И если о безпрецедентной казни стрельцов нам достаточно подробно многое известно, то творимое здесь этим палаческим бандформированием так и осталось за кадром истории. А ведь казнено русских людей здесь было ничуть не меньше, чем тогда в Москве. Каратели вырезали:
«…вместе с обывателями до 7 000 человек» [82] (с. 60).
Расмус Эребо, секретарь посланника Дании Юста Юля, проезжающий мимо новой столицы Малороссии, после уничтожения Петром старой — Батурина, сообщает, что в настоящее время (29 мая 1711 г.) столицей этой юго-западной части Русской Земли является:
«…Глухов, ибо прежняя столица, Батурин, разрушена в последнюю войну, после того как гетман Мазепа перешел с большим числом своих людей на сторону короля Шведского. В Глухове головы коменданта и гетманского министра были (наткнуты) на шесты, (а) тела положены на колеса, за так называемую измену (этих лиц) царю» [83] (с. 459).
И звериная жестокость у Петра, устроившего и здесь, как и в Москве, и в Астрахани, пыточные застенки с плахой и воткнутыми на спицы отрубленными головами, всегда сочеталась со звериной же трусостью. Вот что он придумал для защиты России, когда понял, что Карл собирается идти на Москву:
«…и тут Петр был в своем амплуа: при наступлении Карла XII в 1708 году перепугался так, что велел вывезти из Москвы сокровища Кремля и стал по периферии страны строить систему укреплений…» [10] (с. 103).
Но и «укрепления» эти его выглядели все также однопланово:
«…чтобы создать укрепления, стали засыпать землей действующие церкви» [10] (с. 103).
То есть даже и здесь был найден предлог для борьбы с русскими святынями. Потому становится понятным, что это эрзац-воинство супостата воевать всегда могло только с мирным населением. Об этом шведский король был осведомлен. Потому-то впоследствии, под Полтавой, уже практически безоружный Карл, у которого давно закончился порох, все также настойчиво продолжал пытаться выбить четырехтысячный русский гарнизон из Полтавской крепости. При этом он не сомневался в «благоразумии» Петра, который на этот самый «газарт» не решится — в коленках жидковат, а предпочтет куда как более освоенный «маневр» — «здоровое отступление».
И возьми шведы Полтаву, все случилось бы так, как планировал Карл: Петр опять сбежал бы, уже в который раз предав очередному позору честь русского государства!
А он, собственно, это делать и вознамеривался. На эту тему им даже:
«“Учинен воинский совет, каким бы образом город Полтаву выручить без генеральной баталии (яко зело опасного дела)…” (Голиков И.И. Деяния Петра Великого… Ч. XI. С. 442. См. также: Письма и бумаги. Т.VIII. Вып. 1. С. 334–335)» [80] (с. 261).
Вероятно, полтавский гарнизон, великолепно зная как присущие ему «качества», так и итоги очередного совещания Петра, бился до последнего, уже вовсе и не надеясь на помощь этой никчемной трусливой душонки, смелой лишь перед беззащитными, которая с огромнейшим, великолепно оснащенным воинством трусливо выжидала в сторонке результата этой неравной смертельной схватки с врагом.
Так значит и не столь силен швед, коль с таким подавляющим численным превосходством так и не смог взять русской крепости?!
Советские источники о численности защитников Полтавы сообщают:
«…гарнизон Полтавы (4,2 тыс. солдат и 2,5 тыс. вооруженных горожан)…» [84] (т. 6, с. 435).
Вот какое количество русских людей не смогла одолеть вся армия шведов, два месяца яростно штурмующая их укрепления.
«Карл XII три раза штурмовал Полтаву, и ничего у него не получилось» [57] (с. 104).
Слабым же оправданием Карла служит ожидаемая им поддержка переметнувшегося к нему в лагерь гетмана Мазепы, который так же, как и Петр, дожидался исхода сражения, где шведы победить просто обязаны — ведь у них солдат в десять раз больше (ополченцы не в счет — это полубезоружная необученная толпа).
Но эта «толпа» была русской (никакими украинцами в ту пору в здешних местах и не пахло — их к тому времени еще не придумали большевики), а потому и билась с врагом насмерть, ничуть не уступая русским солдатам, сражавшимся с ними плечом к плечу. В единстве сила, а потому и враг был не просто остановлен, но и разбит.
А полностью подкосивший силы шведского воинства штурм крепости продолжался исключительно из-за редкостного упрямства самого авантюрного полководца всех времен и народов — Карла XII.
Только через два месяца, поняв наконец всю вопиющую беззубость своего противника, а также его необычайную измотанность при затянувшемся штурме, увидев отсутствие у шведов пороха и сильный недостаток иного снаряжения, отбитого до этого под Лесной Шереметевым, Петр, отбросив свое извечно «естественное» желание к ретираде, на этот раз все же решается выступить:
«Со стороны его противников все способствует этому: в конце июня у них истощились боевые припасы, и они остались без артиллерии и даже почти без какого бы то ни было огнестрельного оружия, принужденные сражаться только холодным оружием. Накануне решительного сражения они оказываются без вождя: во время рекогносцировки на берегах Ворсклы, разделявшей две армии, Карл, как всегда опрометчивый и без нужды подвергающий себя опасности, был ранен пулей. “Пустяки, в ногу…” — сказал он, улыбаясь… Но по возвращении в лагерь он потерял сознание, и тотчас, рассчитывая на моральное значение этого происшествия, Петр решился перейти Ворсклу (Lundblad, т. II, с. 118)…
Прошло, однако, еще десять дней в ожидании нападения, на которое русские [правильнее — потешники-жандармы Петра — А.М.] не осмеливались. Карл предупредил их…» [1] (с. 339).
То есть даже в полностью безвыходной ситуации своего давнего соперника, когда и командовать тот своим безоружным и крайне истощенным воинством из-за ранения уже более не мог, Петр снова был не готов к каким-либо решительным действиям.
Чем же он занимался все это время?
«Петр I во главе русской армии (42,5 тыс. человек) расположился в 5 км от Полтавы. Перед позицией русских войск расстилалась широкая равнина, ограниченная лесами. Слева находился перелесок, через который проходил единственно возможный путь для наступления шведской армии» [85] (с. 41).
Но почему шведы могли сунуться только через этот самый злосчастный перелесок?
Так ведь лезть безоружным, с пустыми пороховницами, напролом через широкое поле было бы, с их стороны, уже полным безумием. На открытой местности сблизиться на ружейный выстрел им не предоставлялось возможности. А как обойти по полю без потерь выставленные неприятелем пушки?
Потому Петр с армией, втрое большей количественно и вооруженной до зубов, решил обрубить шведам даже и эту самую последнюю надежду — сойтись с его армией врукопашную:
«Петр I приказал на этом пути построить редуты (шесть в линию и четыре перпендикулярно). Они представляли собой четырехугольные земляные укрепления со рвами и брустверами, располагались один от другого на расстоянии 300 шагов… За редутами находилась конница (17 драгунских полков)… Замысел Петра I состоял в том, чтобы измотав шведские войска на редутах, нанести им затем сокрушительный удар…» [85] (с. 41).
Вся эта трусливая ретирада с окапыванием против втрое слабейшего и имеющего на вооружении лишь холодное оружие противника нынешними историческими источниками поименована как:
«…тактическое новшество Петра…» [85] (с. 41).
Так ведь всемером от одного безоружного да еще и за редутами прятаться — это и действительно: новинка — таких трусливых полководцев, каковым, что выясняется, был Петр, история просто не может и припомнить.
И это все притом, о чем не может не сообщить даже Костомаров, что:
«…Карл пришел с малочисленным войском, и трудно было ему дополнять его из далекого своего отечества, а Петр явился с ратью, вдвое превосходившею силу его соперника. Войско Петра безпрестанно увеличивалось…» [4] (с. 659).
То есть уже в самих историях историков указывается на то, что войско Петра, бывшее вдвое большим, постоянно пополнялось. Шведы же еще продолжали атаковать Полтавскую крепость. То есть их число от безплодных атак Полтавы постоянно уменьшалось. Мало того, появлялось множество различной степени тяжести раненых. Так что соотношение сторон, что логически следует из историй этих самых историков, было уже, как минимум, — 3:1. Но Петр все еще чего-то выжидал.
Так на что свалить исторической науке это трусливое выжидание?
На то, что наш «великий», будучи слишком в коленках жидковат, требовал все новых дополнительных пополнений:
«Готовясь к битве, Петр откладывал ее со дня на день…» [4] (с. 659).
Он, что выясняется, выждал, когда к нему, поверх все прибывающих солдат, присоединится еще и:
«…40-тысячное калмыцкое войско…» [86] (с. 422).
То есть тройного численного перевеса над практически безоружным врагом (оставшемся к тому времени без пороха) ему было все ж маловато. Он ждал и еще большего увеличения своих орд.
Между тем, свидетели уже со шведской стороны сообщают, что еще задолго до начала этого странного ожидания армия Петра была много больше той, какою ее рисует сторона «великого гения».
Константен де Турвиль:
«Государь Карл вскоре оказался перед печальной необходимостью участвовать в сражении с неприятельской более чем 100-тысячной армией» [87] (с. 129).
Так что при посредстве ожидаемых Петром калмыков эта армия могла увеличиться и до 140 тыс.
Калмыки, кстати, что сообщает словак Даниел Крман, к началу Полтавского сражения прибыли. Потому общая численность войск Петра составляла 150 000:
«…100-тысячное регулярное войско и почти 50-тысячное легкое…» [88] (с. 108).
И лишь полная инициатива предводителя шведского войска, давно разгромленного малочисленным полтавским гарнизоном, подвела черту под его гегемонистскими планами по отношению к России. Лишь упрямое желание Карла XII вступить в единоборство со своим трусливым соперником довершило это самоубийство, кажущееся теперь столь странным:
«Сражение было просто бешеной схваткой, в которой славные остатки одного из самых удивительных войск, когда-либо существовавших на свете, без оружия, без вождя, без надежды на победу, окруженные врагами и подавленные их численностью, борются некоторое время только для того, чтобы не покинуть своего короля. Через два часа Карл сам покидает поле сражения…» [1] (с. 340).
Безоружные шведы, судя по всему, были просто расстреляны в упор. Вот каковы их потери, доказывающие полное отсутствие какой-либо хоть малой надежды этого воинства, вооруженного лишь холодным оружием, при вступлении в противоборство с многократно превышающим их количественно свежим войском неприятеля, вооруженным до зубов:
«Шведы потеряли всего более 9 тыс. убитыми… потери русских войск составили 1 345 чел. убитыми…» [84] (т. 6, с. 435).
То есть произошел расстрел остатков безоружного войска легендарного предводителя, окончательно спятившего от любви к своему собственному «гению». Но, может, Карл, слишком хорошо зная «храбрость» своего оппонента, просто ни на секунду не усомнился, что этот редкостный трус, в данном вопросе никем еще не превзойденный, и на этот раз, по милой своей давно освоенной привычке, все равно сбежит? Ведь повезло ж ему на этого отъявленного труса уж в куда как не менее безвыходных ситуациях: разок под Нарвой и под Вильно, и пару раз под Гродно.
Однако же, что еще и куда как более вероятно, Петр бегал и во множестве иных ситуаций, свидетельства о которых просто до нас еще не дошли (под Вильно, например). Потому Карл в бегстве своего оппонента просто не сомневался — вот где следует искать его безсмысленную попытку противостоять вдесятеро большему количеству неприятельских войск, слетевшихся сюда словно воронье на поживу. Он был просто уверен, что Петр опять сбежит, а потому и совершил столь на первый взгляд полностью противоречащий здравому смыслу поступок.
А двухмесячный безуспешный штурм Полтавы, что было и естественным, подточил боеспособность шведского войска. Из-за полученных при неудачных штурмах Полтавы ранений более трети шведов в сражении участия принять не могло:
«Общая численность армии Карла XII, по шведским источникам, достигала 27 тысяч человек, из которых непосредственное участие в сражении приняло около 17 тысяч человек» [89] (с. 23).
А подошел-то Карл к Полтаве, между прочим, в составе 40-тысячной армии!
То есть шведы, следуя логическим вычислениям из имеющихся данных о количестве воинства неприятеля, оставили под стенами этого слишком для них злого города 13 тыс. убитыми и 10 тыс. ранеными, которые ко времени Полтавского сражения еще не успели вернуться в строй.
На что надеялся противник, на подступах к маленькой русской крепостце оставивший к тому времени более двух десятков тысяч мертвецов и калек?! Куда ему было лезть на армию, большую этого малюсенького гарнизончика в десятки раз?!
«Русские (Петр I) — 60 000 человек (без иррегулярных войск), 102 орудия» [82] (с. 70).
А с иррегулярными, стало быть, — так и все 100 000. То есть даже по официальным данным войско Петра, в сравнении со шведским, нападавшей стороне победы ни при каких раскладах не сулило. И это, вновь заметим, — как минимум. То есть Петр имел здесь шестикратное, а то и девятикратное над своим врагом численное превосходство!
Но Карл был просто уверен в ставшей уже давно привычной поистине нечеловеческой — какой-то просто патологической животной трусости Петра. Лишь она одна была просто обязана вернуть Карлу уважение Европы, поверженной им ниц.
И вот многократно превосходящей противника армии Петра, вместо вполне понятной в данном случае для шведов ретирады, было вдруг навязано это нигде не виданное по безумству и самоуверенности столь теперь выглядящее непонятным сражение:
«Против четырех шведских орудий были выставлены восемьдесят два русских (а по другим данным сто двенадцать)» [71] (с. 385).
По другим данным и у шведов было не четыре орудия, а только два. Но ведь даже и те — без пороха…
Вот что об этом сообщает графу Пиперу в своем повествовании о Полтавском сражении Гилленкрок — правая рука Карла XII в том походе в Россию:
«…у нас нет ни ядер, ни пороха, как для малых орудий, так и для пехоты, и все выстрелы, теперь нами слышимые, принадлежат неприятелю, а не нашим. По этой причине мы теряем много людей…» [90] (с. 101–102).
Таково было у шведов на тот момент наличие пороха в пороховницах.
Но Петру повезло, а то бы опять сбежал: совершенно случайно, на рекогносцировке, Карл получил серьезное ранение. А потому исход этого сумасбродного поступка шведского короля был заранее предрешен.
Но Петр и здесь до самого конца оставался верен себе. Сам помышляя лишь о бегстве, пытался изобличить в этом же и все свое вполне достойное своего «гения» творение — очень уж ненадежное эрзац-аника-воинство:
«…даже располагая крупным превосходством в людях и вовсе уж подавляющим превосходством в артиллерии, Петр применил “новинку” — впервые в русской военной истории появились расположившиеся в тылу наступающих заградительные отряды, которые получили от Петра приказ стрелять по своим, если те дрогнут…» [71] (с. 385).
И это является тем единственным, что следует отнести к личному вкладу Петра «Великого» в искусство, именуемое «воинским». То есть и здесь единственным новшеством, принадлежащим лично нашему «дивному гению», является один из элементов построения карательного аппарата. Ведь именно по данной карательной части опытом Петра затем прекрасно воспользуются все наследующие ему злодеи веков грядущих: и Ленин, и Троцкий, и Сталин, и даже Гитлер.
* * *
Вот еще отблеск сугубо петровского толка творенья, о чем спешит сообщить нам Соловьев:
«…когда в губерниях рекрут сберут, то сначала из домов их ведут, скованных, и, приведши в города, держат в великой тесноте по тюрьмам и острогам…» [80] (с. 446).
Но вот и до антихристова клейма добрались:
«…захватив рекрута…» [10] (с. 99),
петровские птенчики:
«…делали на кисти правой руки татуировку…» (там же).
Просто гениальнейшим изобретением Петра было:
«…клеймить своих подданных как скот…» (там же).
«…в дороге приключаются многие болезни, и помирают безвременно, другие же бегут и пристают к воровским компаниям, ни крестьяне и ни солдаты, но разорители государства становятся. Иные с охотой хотели бы идти на службу, но, видя с начала над братией своей такой непорядок, в великий страх приходят (из доклада Военной коллегии Сенату, 1719 г.)» [71] (с. 386).
А потому:
«…в 1718 году по армии числилось 45 тысяч “недобранных рекрут” и 20 тысяч в бегах» [10] (с. 100).
«Недобранных» — значит умерщвленных «птенчиками» при захвате, транспортировке и «хранении».
Причем, это сводка всего лишь за год!
И вот как был устроен Петром этот просто немыслимый на Руси до той поры конвейер смерти:
«…если рекрут умирал на сборном пункте, его деревня или посад обязаны были поставить другого, точно такого же… и государство ничего не теряло, получая нужный ему “винтик”» [10] (с. 100).
Теперь понятно — каким же это образом Петру удалось уничтожить половину мужского населения России!
А ведь эту ужасающую цифру мы почему-то никогда недооценивали: лес мол рубят — щепки летят. Ведь в Великую Отечественную войну в качестве воинов, убитых на полях сражений, мы потеряли всего 8% своего мужского населения (см.: [91], [92], [93]). И этот процент потерь был просто ужасающим: с войны, по свидетельствам очевидцев (а не всякой чухонской шушеры, сегодня про нее басни изобретающей), в сельской местности не вернулась и половина (город потери имел много меньшие из-за занятости многих на оборонных предприятиях). Так кто ж возвратился домой после того, как побывал на изобретенных Петром «забавах»? Половина мужского населения! Это 0 целых 0 десятых процента!!!
И спасся от затей этого людоеда лишь тот, кто вовремя умахнул в бега…
Но какая-то часть из свеженабранных рекрутов в ряды армии супостата все ж вливалась. И хоть меченые солдаты антихриста шли в бой без кандалов, желания стать убитыми было что-то уж слишком маловато. Ведь они были все же русскими, то есть православными людьми, а потому прекрасно осознавали — куда они теперь после смерти попадут после того, как получили на руку отметку зверя.
Однако ж здесь, в Полтавском сражении, им рисковать собою не пришлось. Безоружные, голодные, изорванные в долгом походе шведы лезли под жерла пушек и умирали, словно мухи в осеннюю пору. И их безнаказанно расстреливали в упор многократно количественно превосходящие числом жандармские части Петра, помеченные его печатью — печатью антихриста.
Но ведь даже и здесь, что самое интересное, вновь все обошлось без этого воспетого историками «славного гения»:
«Всею русскою армиею командовал фельдмаршал Шереметев…» [4] (с. 660).
Где же был в это самое время Петр? Может быть, он командовал атакой кавалерии или столь полюбившейся ему пушечной пальбой?
Командовали:
«…артиллерией — Брюс, правым крылом — генерал Ренне, а левым — Меншиков» [4] (с. 660).
То есть даже и эта вроде бы и выигранная Петром баталия о личном его в ней участии вообще ничего не говорит! И очень может быть, что и здесь он не приблизился к шведам и на пушечный выстрел.
Однако ж во все тех же аллегорических пиитоупражнениях по историософическим изысканиям петрообожателей кое-что находим и о «славном гении».
Соловьев:
«Петр распоряжался в огне, шляпа его и седло были простреляны» [80] (с. 262).
Но имеются и иные версии, где пуль, неизвестно кем выпуленных (у шведов просто пороха не было), из Петра наши премилые кабинет-историки понавыковыривали и еще больше.
Костомаров:
«Сам Петр участвовал в битве, не избегая опасности: одна пуля прострелила ему шляпу, другая попала в седло, а третья повредила золотой крест, висевший у него на груди» [4] (с. 660).
Но вот и про четвертую, пятую и многие иные пули, что и еще более «обезжиривает» эту оду про героические подвиги воспетого в веках кумира аристократии, присказка также имеется. И не менее удивительная. Наш «Великий», как сообщают очередные «очевидцы» (вроде Костомарова с Соловьевым), взахлеб теперь «пересказывают» ими «увиденное» (то бишь принесенное сорокой на хвосте), как, мол, Петр:
«находился посреди огня во все время сражения и как платье на нем, были прострелены во многих местах» [94] (с. 50).
Хороша сказочка…
А в особенности, если учесть, что шведы сражались лишь холодным оружием: порох в их пороховницах давно закончился! То есть при всем на то шведов желании выпуливать эти самые со всех сторон якобы поиздырявившие Петра пули было просто нечем…
Но для петрофильных одосоставителей — это не в счет. Ведь их не волнует, как это все на самом деле было: правда, как они сообщают, здесь вовсе не главное. А что все ими изобретенное является ни с чем не сообразующимся враньем, так то не беда: главное чтоб красиво было. Чтоб в одах и балладах прославлено на века:
«В то время, ободряя своих воинов, он сказал знаменитые слова:
— Вы сражаетесь не за Петра, а за государство, Петру врученное… а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия, слава, честь и благосостояние ея!..» [4] (с. 660).
Однако ж, что на самом деле, когда писался данный памфлетец не оказалось учтено то совершенно незначительное обстоятельство, где в момент этой схватки находился сам Петр. А так как он даже и «при исполнении» не зафиксирован, то следует думать, что наш «дивный гений» и на пушечный выстрел к этой все же случившейся баталии не подходил: «суть опасно». Ведь у шведов имелось целых две пушки (правда, без пороха). Потому «газарт» «преобразователю» следовало все ж по возможности смирять. Что, судя по результатам баталии, ему прекрасно и удалось: Петр дрожал от страха на почтительном от сражения расстоянии.
Кстати, вот как в пику к поиздырявленному в решето одеянию нашего «Великого» выглядело и участие его главного во всех этих липовых победах вспомогателя:
«И тебя, Меншиков (Mezyku), краса воинства, трудно забыть: смело стоял ты в этом хаосе: под тобой убито три коня…» [95] (с. 1–9).
А чтобы насмерть убить коня — тут пули–другой — маловато будет. Ведь он большой. Пусть пока не слон, но все-таки…
То есть шведы, в речах фальсификаторов, вероятно еще не знавших, что тем и пули свои выпуливать давно уже не чем было — порох давно закончился в пороховницах, поиздырявили в своих виршах не только самого Петра, но и его подручного. И до такой просто вопиющей степени, что уже лишние пули здесь прилепливать оставалось просто не к чему. Если только их одну в другую обоймами запускать…
Но вот, просто не по здоровому очумевший от любви к себе, враг, представляющий собой лишь горсточку отважных практически безоружных шведов, безнаказанно из сотни пушек и десятков тысяч мушкетов, расстрелян. И уже оставил на поле этой односторонней бойни с десяток тысяч трупов. И если бы у Петра хватило самообладания хоть раз в жизни довести дело до конца, пленив Карла, уже давно обреченного на поражение, то тогда опять, как под Нарвой, война могла быть победоносно завершена!
Однако Петр, явившись после драки из своего оставшегося в тени историков укрытия, все ж сумел полностью запороть и в этой бойне достигнутый результат. При виде такого грандиозного количества крови, вместо вполне обыкновенного завершения всей этой столько лет бездарно тянущейся военной эпопеи, когда пленение врага было уже предрешено, он устроил грандиознейшую попойку на костях. Ведь если искусство воевать так и не стало, несмотря на безчисленные потуги, избранной им стезей времяпрепровождения (улепетывал он всегда до самого первого совершенного одной из сторон пушечного выстрела), то по части фанфар и дифирамбов — тут дело совсем другое:
«На поле битвы в тот же день Петр устроил пир…» [4] (с. 660).
«Петр, охваченный эйфорией “о зело превеликой и нечаемой виктории”, сначала отметил победу…» [82] (с. 71).
Похмельный Петр вспомнил про Карла лишь на следующий день.
А Карл бежал, между прочим, вместе с казной. И не знать про это Петр не мог!
Так почему же он так бездарно поступил?! Даже обыкновенная алчность не могла бы позволить случиться такой вопиющей оплошности!
Этот для нас удивительно странный пир на костях, столь непонятный для обыкновенного человека, легко объясним не вполне нормальной страстью Петра к запаху крови вообще. Ведь не зря же он свою практически прямую дорогу из Кремля в Преображенское, через Сретенку, еще в бытность начала своих «славных дел», при еще только сооружении там пыточных своих казематов, заменил заездом царственного кортежа на Мясницкую, где запах крови от Поганых Луж навевал столь приятные для его некрофильской натуры мысли.
А потому именно у Мясницкой Меншиков соорудил свою знаменитую башню, попутно вычистив Поганые Лужи и переименовав их в Чистые Пруды. Данный факт указывает на то, что хоть и был он масоном и вором, но звериных взглядов Петра не разделял. А потому и кровавые лужи повелел вычистить, и первым, между прочим, бросился в погоню за убежавшим Карлом. Над кровавым месивом из трупов тысяч безоружных шведов он, в отличие от своего патрона, некрофилией не страдая и колдовать на крови отнюдь не вознамериваясь, в силу присущей ему алчности, больше интересовался увезенной Карлом казной, а потому за ней и пустился в погоню. Но было уже поздно — Карл успел уйти.
Петр же, добив полулежащего на земле врага (причем, участвовал ли он вообще даже и в этом-то добивании начатом малочисленным полтавским гарнизоном и малорусскими казаками?), и без него давно побежденного другими, возомнил себя великим полководцем. Потому тут же и завел все свое войско в окружение, где драться с неприятелем, на этот раз с турками, опять испугался и откупился без боя, как всегда спасая самое драгоценное, что он когда-либо имел — свою жизнь. Эта его новая безславная прогулка, закончившаяся полным конфузом, стоила нашей державе отдачи обратно своему лютому извечному врагу с таким трудом завоеванного у него Азова, уничтожением построенного в результате варварской вырубки воронежских дубовых лесов флота, иными территориальными уступками и очень немалой денежной контрибуцией.
«Отступление было невозможно. Приходилось выбирать между пленом и смертью.
Петр, по словам одного из свидетелей, думал и на этот раз лишь о своем личном спасении» [1] (с. 351).
И вот как «храбро» вел себя при этом Петр:
«Как рассказывали мне (очевидцы), царь, будучи окружен турецкою армиею, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю…» [54] (с. 315).
Воевать же, что и понятно, он вовсе не вознамеривался, но лишь трясся от страха в надежде куда-нибудь сбежать. Причем, на этот раз даже не один, но с избранной им себе в жены, для очередного кощунства — кровосмесительного греха, духовной дочерью своего сына (его любовницу крестил Алексей, сын Петра, а потому отчество у нее и было — Алексеевна):
«Петр помышлял уйти из стана вместе с Екатериною… Предложение было предводителю молдавского войска Никульче взять на себя обязанность проводника царских особ. Никульче не взялся за это, находя невозможным избегнуть турецких сил, окружавших стан» [4] (с. 672).
То есть и вновь: наш воспетый в балладах «Великий», готовый бросить как свое, так и молдавское войско на произвол судьбы, был озабочен лишь спасением своей собственной шкуры:
«…Петр до такой степени перепугался, что послал Петра Шафирова в лагерь турок с приказом: получить мир любой ценой. Любой…» [10] (с. 105).
Но вот какова была на это реакция в стане неприятеля:
«…турки не ожидали, что русские запросят мира. Они даже сначала заподозрили здесь какую-то военную хитрость. До начала переговоров они совсем не считали себя победителями» [97] (с. 278).
А ведь и действительно. Чего так нешуточно перепугался Петр? Ведь его армия, по свидетельству Моро-де-Бразе, имела численность:
«…79 800 наличного войска» [96] (с. 389).
Мало того:
«Здесь не считаю 10 000 казаков и 6 000 молдаван...» (там же).
То есть почти стотысячная армия врага, преодолев огромные расстояния, включая и незаселенные пустынные местности, пришла на турецкую территорию, грозя и еще сильно увеличиться от пополнения здесь проживающими в плену у турок православными народностями, только для того, чтобы, лишь еще завидя неприятеля, безславно сдаться?
И действительно, в такое туркам что-то уж больно мало верилось. Но это было так.
А турки, завидя безчисленное воинство врага, что и вполне для них естественно, уже и сами помышляли — как бы им, улучив момент, произвести ретираду незаметно от неприятеля. Или, если не удастся, хотя бы сдаться на приемлемых условиях.
То есть обе армии готовы были разбежаться в разные стороны. Но первым из них, что и естественно для всех его «баталий», предъявил свой естественный испуг Петр: по части трусости его мировое лидерство всегда являлось неоспоримым. То есть он испугался, как и подобает лидеру в подобной области, на мгновенье раньше своего врага, что и сгубило нашего всеми историками прославленного якобы величайшего всех времен и народов воителя в очередной раз.
Этой его безславной теперь уже Прутской эпопеей Россия вновь была отброшена на полстолетия назад. Но могла бы потерять куда как больше. Ушедший на переговоры Шафиров имел полномочия в обмен на жизнь самодержца предложить:
«…возвращение всех областей, завоеванных у Турции во время прежних войн, возвращения Швеции Ливонии и других прибрежных областей, кроме Ингрии и Петербурга (Петр готов был уступить Швеции вместо Петербурга Псков и другие города в сердце России! (Geschichle d. Osmanischen Reichs, 1828, т. VII, с. 157)), восстановление Лещинского, военную контрибуцию, подарки султану» [1] (с. 354).
«Сохранилась записка Петра Шафирову: “Стафь с ними на фсе, кроме шклафства (то есть кроме рабства — А.Б.)” [98]» [10] (с. 105–106).
Насмерть перепуганным «преобразователем», со слов историка Соловьева, чья расположенность к Петру всеобще известна, обещалось:
«1) Туркам все городы завоеванные отдать, а построенные на их землях разорить…
2) …о шведах станут говорить, чтоб отдать все завоеванное… уступить, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, отдать Псков, буде же того мало, отдать и иные провинции…» [80] (с. 370).
То есть полномочий в ограничении раздаче врагам русских земель уходящий на переговоры еврей Шафиров не имел! Так что Псков, Новгород, Смоленск (а, может, и саму Москву) Петр готов был уступить лишь за одно единственное самое с его точки зрения наиболее драгоценное: сохранение собственной жизни…
А нам все про какие-то там невразумительные: ковали, строили…
Даже исконно русские города готов был сдать неприятелю без боя наш «великий» — своя собственная жизнь была ему значительно дороже!
Так что ж лез, не зная броду?! Сидел бы себе дома, коль для войны оказался в коленках жидковат!
А зачем лезли в Варшаву его двухсотлетней давности «славных дел» последователи? Им тоже, как и ему, мировой революции захотелось. Вот и сунулись словно кур во щи…
Да, ситуация у Петра была тяжелая. И он, что и понятно, за сохранность собственной шкуры был готов отдать вообще все, что в тот момент от него ни потребовали бы.
«Фактически это была установка на мир любой ценой» [97] (с. 279).
А он и отдавал все. В договоре также значилось, что:
«3) …Польше возвратит Украину Польскую, а также Эльбинг и другие города им захваченные.
4) Выведет без изъятия все полки, находящиеся в разных частях Польши, и впредь ни под каким предлогом и ни в каком случае не введет их обратно» [96] (с. 415).
То есть и Малороссию, и Белоруссию, иные западные уже великорусские области отдать был готов, и южные только что присоединенные провинции с выходом к Черному морю — все отдавал Петр, лишь бы сохранить самое у него имеющееся драгоценное — свою жизнь. То есть согласен он был на любые условия, «кроме шклафства».
Но Петру повезло:
«Шафиров вернулся, получив мир совсем даром…
По свидетельству Ластнера, справлявшегося в турецких источниках, стоимость бакшиша, полученного великим визирем и разделенного им с Кегаем, не превышала 200 000 рублей…» [1] (с. 354).
Ну не совсем все-таки рублей..
Но, как сообщает Моро-де-Бразе:
«200 000 червонцев золота и вещей, обещанных бароном Шафировым великому визирю» [96] (с. 410).
Но не только обещанных, но и отданных, совместно со всеми вышеперечисленными областями. Моро-де-Бразе умиляется такому неожиданно успешному окончанию этих переговоров, позволивших сохранить в целостности в том числе и его собственную иноземную лишь в погоне за дурными деньгами в лагерь Петра залетевшую шкуру:
«Таковы были условия мира, столь полезного и столь нужного для славы его царского величества. Прибавьте к тому и 200 000 червонцев, подаренных великому визирю (что подтверждено мне было… пашою)» [96] (с. 415).
Прибавим. А потому вот что следует в итоге сообщить об этой очередной «героической» военной эпопее Петра, произошедшей в интерпретации Моро-де-Бразе «для славы его царского величества». Выражаясь словами английского посланника Джемса Джеффриса:
«…на реке Пруте только мошенничество великого визиря спасло его [Петра — А.М.] от полной погибели» [100] (с. 568–569); [99] (с. 129).
И, добавим к сему высказыванию Джеффриса, необычайная дружба с Шафировым иностранцев. Вот как характеризует эту втершуюся к Петру в доверие темную и лукавую личность французский дипломат маркиз де ла Шетарди:
«Барон Шафиров — лучшая голова во всей Росси: его употребляют, по необходимости… но он продажен… Почему к нему нет никакого доверия» [101] (с. 4).
А вот что сообщает о нем Берхгольц. Когда Петр решил прибрать к рукам все награбленное в нашей стране этим хананеем, то как Запад (так и Восток в лице, например, тех же великого визиря с Кегаем):
«…терял в Шафирове искреннего и преданного друга. Иностранные министры не скоро дождутся вице-канцлера, которым будут так довольны, как были им» [102] (с. 27).
Вот как был полезен Шафиров загранице. А заграница была по тем временам, между прочим, вся масонская. Вот кем еще в первую самую очередь, коль так с ней ладил, был и этот самый еврей Шафиров — он был жидомасон. И вот почему поручение договориться с «врагами» было поручено именно ему. И вот, в конце концов, почему этот договор не обошелся Петру слишком дорого.
А ведь и вправду: шкура зверя из-под ножа нависшей над ней гильотины выскользнула действительно — практически задаром! Потому как бездарная победа в бездарно ведущейся так называемой Северной войне, десятилетием позже, закончилась и еще более бездарным «миром» с побежденной стороной. Вот насколько был в то время «высок» уровень петровской дипломатии:
«Оккупированные русской армией в ходе войны территории страны Суоми возвращались Стокгольму» [82] (с. 95).
То есть без единого выстрела лишь росчерком пера целая страна отвоеванная у неприятеля потом и кровью русского налогоплательщика, в том числе плательщика рекрутской повинностью — самой кровожадной из всех иных, весьма милостиво отдавалась ему обратно!
Что, между прочим, сводило столь упорное и столь людоедское строительство на гнилых болотах Невы города-монстра — к нулю. Ведь поставка сюда из внутренних районов России всего жизненно необходимого для поддержания жизни в этом гнезде иноземнобесия, устроенном Петром, обходилось крайне дорого. А потому и не имело никакого смысла. И лишь приобретенная здесь под боком Финляндия способна была решить проблему с обезпечением Петербурга дешевыми продуктами питания для строящегося здесь города мегаполиса. Потеря же Финляндии сводила все понесенные здесь колоссальнейшие жертвы на нет.
Так за что ж, в таком случае, воевал все это время Петр?
Странностями петровской дипломатии удивляется и Фоккеродт:
«В самом деле, эта умеренность Петра I казалась непонятною для всех… Так как Петр I решился уже раз сделать своим постоянным местопребыванием и столицею своего царства Петербург, до сих пор еще получающий большую часть необходимых потребностей из Финляндии, завоевание этой страны было царю гораздо нужнее и значительнее Ливонии…» [52] (с. 57).
Однако ж взять так просто и отдать самую на тот час важную для его же города местность. А затем тужиться — отстраивать систему переправки в одностороннем порядке средств существования Петербурга через многочисленные речные протоки и болота, то есть практически через пустынную местность, из внутренних провинций страны.
Но этим уродливым «приобретением» подарки «Преобразователя» отнюдь еще не ограничивались — побежденным требовалось выплатить и контрибуцию за понесенный моральный ущерб!
«За Ливонию и Моонзунд Россия секретным артикулом обязывалась выплатить 2 миллиона рейхсталлеров (1,5 миллиона рублей)» [82] (с. 95).
Вот еще свидетельство об этом позорном мире, купленном просто астрономической суммой денег, вышибленной из российского налогоплательщика всеми виданными и уже просто доселе невиданными способами, отчего число этих налогоплательщиков уменьшилось вдвое:
«…император по заключении мира уплатил Швеции 2 000 000 рублей за Ливонию…» [103] (гл. 19, с. 282).
Таким образом, сумма, которую он столь страстно желал отдать побежденным, десятикратно превышала сумму, отданную за свою шкуру турецкому визирю и Кегаю в качестве бакшиша (однако ж и эта позорная сумма историями историков сильно занижена в пользу «преобразователя»). То есть в сравнении с этим подарком побежденной Швеции и действительно: Петр из турецкого плену был отпущен просто задаром!
Вот некоторое уточнение суммы, выплаченной Петром за его приобретение. Кроме огромнейших просторов нашей страны, простирающихся от Балтики аж до Тихого океана, в безкомпромиссной борьбе завоеванных русским оружием, имеются:
«…территории, которые были попросту куплены. Речь идет о Ништадтском мирном договоре, который завершил Северную войну между Россией и Швецией. Согласно ему участок Карелии, Эстляндия, Ингерманландия и Лифляндия отошли Петру I за 2 млн. ефимков (серебряных монет) — это почти 56 тонн серебра» [104].
То есть сумма, уплаченная Петром Швеции, просто астрономическая. Да, они очень не хило поправили свой бюджет на желании этого чудища прослыть великим воителем.
Так кто ж победил в войне России со Швецией?
Но и этим еще не заканчивались все чудеса, которыми венчалась в данной войне эта странная «победа». Петр соглашался на условия, которые позволяли бы Швеции приобретать Россию в качестве своей заморской территории — колонии. То есть сам этот «преобразователь» — «дивный гений» — совал голову своей державы в подъяремную кабалу как бы так только что «побежденной» им страны:
«Шведы также получали право безпошлинного вывоза русского хлеба на 50 000 рублей в год и на 100 000 товаров, ассортимент коих скандинавы определяли сами» [82] (с. 95).
То есть хозяевами своей страны после этого пресловутого «мира», венчающего петровского толка «победу», мы уже больше не являлись…
И вот откуда у столь поразительно безтолкового «договора» ноги растут. В те времена, что выясняется:
«У Петра зародился спорт, — пишет Ключевский, — охота вмешиваться в дела Германии. Разбрасывая своих племянниц по разным глухим углам немецкого мира, Петр втягивался в придворные дрязги и мелкие династические интересы мелкой паутины…» [57] (с. 102).
И вот чем закончилась эта мышиная возня:
«“Германские отношения перевернули всю внешнюю политику Петра, сделали его друзей врагами… Так главная задача, стоявшая перед Петром после Полтавы… разменялась на саксонские, мекленбургские и датские пустяки…” Кончилось это тем, что Петру… пришлось согласиться на мир с Карлом XII» (там же).
Мало того:
«Петр обязался помогать Карлу XII вернуть ему шведские владения в Германии…» (там же).
То есть «победитель» не только отдавал большую часть завоеванных территорий обратно, не только выплачивал «побежденным» баснословную сумму, не только подставлял проигравшим войну шведам свою страну для разорения, делая из нее колонию, но еще и соглашался лить русскую кровь за только что «побежденного» врага?!
Такой-то вот сумасшедшинки при завершении военного конфликта — уж и точно — мировая история просто не знает!!!
А в какую сумму обошелся теперь подлежащий уничтожению Черноморский флот?! А в какую два похода на Азов?! А черноморские крепости, стоившие тысяч загубленных Петром русских жизней?!
И вот чем Петру этому, ваятелю хренову, обошлась его очередная его охватившая паника на этот раз на реке Прут:
«А за это Московия срывала все свои крепости на Черном море, в том числе такие большие, как Таганрог и Каменный Затон, отдавала Турции Азов, обязалась не вмешиваться в дела Польши и не держать флота на Черном море, а корабли, построенные под Воронежем и с таким трудом выведенные из Дона, сжечь» [10] (с. 106).
Потому даже Дашкова высказалась об итогах всей его деятельности следующими словами:
«…тиран, кого иностранные писатели, по невежеству или недобросовестности, провозгласили создателем великой империи, которая, однако, до него играла роль гораздо более великую, чем при нем самом!» (Дашкова, 1780) [2] (с. 161).
Так что по любым меркам деятельность Петра в военной сфере ничего хорошего России не принесла: лишь превратила ее в колонию столь им любимой заграницы.
«Приходится признать, что в отношении армии Петр сыграл роль парового катка. Его действия скорее следует называть не столько “реформой”, сколько “ломкой”, “разрушением” или “взрыванием” — так будет значительно точнее» [10] (с. 100).
Так что с сухопутными «подвигами» царя-супостата мы теперь разобрались достаточно основательно. Рассмотрели и саму суть и даже приблизительное количество наломанных им «дров». Теперь о методах проковыривания этого самого пресловутого куда-то там уж больно на тот день якобы необходимого «окна».
Библиографию см. по:
Слово. Том 22. Серия 8. Кн. 3. Стафь с ними на фсе
Комментарии (0)