И вот что в особенности удивляет о первом походе Петра под Нарву, описанное исключительно в мемуарах очевидцев. Историки, понятно, о таких подробностях или не в курсе, или вообще — «не при делах».
Шведское воинство Карла XII:
«Кроме того, принужденное идти от Везенберга по совершенно опустошенной стране, отделенное от своего лагеря и вследствие этого вынужденное нести с собой жизненные и боевые припасы, это войско, очутившись после ряда усиленных переходов перед врагом, в пять раз более многочисленным, оказалось в состоянии полного истощения (Hansen, Geschichte der Stadt Narva, Dorpat, 1858, p. 144)» [19] (с. 310).
То есть, следуя логике данных строк, не просто с шестидесятитысячным войском Петр I вторгся в страну Ливонию, но и с войском самых отъявленных мародеров, потому как после их здесь всего двухмесячного присутствия эта страна из цветущей стала вдруг совершенно опустошенной!
Вот что сообщает о способах воевать с мирным населением петровских птенчиков историк Соловьев:
«5 сентября Шереметев вошел безпрепятственно в Везенберг, знаменитый в древней русской истории Раковор…» [24] (с. 8).
Ну и как же он поступил с русской древностью, занятой освободительным русским воинством?
Как и обычно поступал:
«…кучи пепла остались на месте красивого города» [24] (с. 8).
Так производилось «освобождение» по-петровски. Но здесь следует отдать должное петровским мародерам, они и со всеми иными захваченными городами поступали точно так же, как и со своими собственными — древними.
Соловьев продолжает:
«Та же участь постигла Вейсенштейн, Феллин, Обер-Пален, Руин; довершено было и опустошение Ливонии. В конце сентября Борис Петрович возвратился домой из гостей: скота и лошадей, по его объявлению, было взято вдвое против прошлого года, но чухон меньше, потому что вести было трудно» [24] (с. 8).
И вот что разъясняет нам теперь иной историк, Костомаров, о том, каким же это образом «птенчикам» удавалось облегчить свою тяжелую дорогу назад:
«Города и деревни сжигали дотла, опустошали поля, уничтожали домашний скот, жителей уводили в плен, а иногда целыми толпами сжигали в ригах и сараях…» [13] (с. 643).
То есть этим пресловутым «облегчением пути» являлась «всего лишь» замена уничтожения скота зверским уничтожением людей!
Костомаров далее сообщает:
«1704 год был замечательно счастлив в войне со шведами…» [13] (с. 646).
И вот по каким дошедшим до нас отголоскам будущих Майданека и Освенцима «уважительным» причинам.
Петр:
«…опустошил Эстонию таким же жестоким способом, как в прежнее время Ливонию… 9 августа взята была Нарва…» [13] (с. 646).
Это приободрило воинство палача-Петрушки. Его не знающие пощады кровавые сардары:
«…истребляли и старого, и малого» [13] (с. 645). «По одной лишь рижской дороге они выжгли более 600 поселений» [105] (с. 28).
А вот как «по-рыцарски» Петр поступил затем и с защитниками этого города:
«…комендант города вступил в переговоры о сдаче. “Accord”, подписанный 15 июля содержал 65 пунктов, позволяя гарнизону уйти к своим… Однако царь подписанных Шереметевым условий не выполнил и задержал шведов, как военнопленных» [105] (с. 73).
А вот что сталось с мирным населением сдавшегося города. Усиленная бомбардировка города (8 600 бомб):
«…превратили Ригу в обширное пожарище, страшный голод и мор довершили бедствие осажденных. Смерть являлась во всех видах и 22 тысячи жителей были ее жертвою (по дневнику Гельма, веденному в Риге; а по показанию самого Штремберга в продолжение осады в Риге погибло 60 000 человек)» [115] (с. 442).
Однако ж имеются цифры и много превышающие приведенные в конце XIX века Н.П. Ламбиным. Датский посол Юль, современник событий, вот какие приводит цифры.
Дневник Юста Юля от 24 июля 1910 г.:
«За время осады Риги от чумы и голода погибло более 70 тысяч горожан, солдат и тех крестьян, что сбежались в (город) с женами и детьми» [201] (с. 194).
Так что при более пристальном рассмотрении, как и обычно при упоминаниях о «подвигах» Петра, настоящие цифры им убитого мирного населения сильно превышают те, которые официальная цензура пытается навязать общественному мнению.
Вот еще штришок по части «рыцарства» и «чести»:
«24 июня Выборг сдался на “accord”. По его условиям гарнизон уходил “с пожитками и семействами…” Однако после капитуляции Петр не сдержал слова и объявил 3 880 шведов военнопленными» [105] (с. 74).
Вот этого «дивного гения» истинная личина! Клятвопреступничество, на самом деле, являлось одной из главных составляющих пресловутой петровской «политики».
Но не только гарнизон был взят в плен обманом. Датский посол Юль сообщает, что после взятия под стражу выборгского гарнизона:
«Горожанам, напротив, велено было объявить, чтобы они оставались при своих домах и имуществах и присягнули царю, что они и исполнили» [5] (с. 188).
Однако же, петровские эрзац-воинские формирования, при этом, о чем также свидетельствует в своем дневнике все тот же Юль:
«…уводили (в плен) всех женщин и детей, попадавшихся им на городских улицах» (там же).
И вот куда затем попадали все эти арестанты:
«Когда я вернулся в Петербург, женщин и детей продавалось сколько угодно задешево…» (там же).
Вот цена этой пресловутой присяги царю! Все кошмары изнасилований, которые были вытворяемы пьяными «потешниковцами», посол державы, союзной петровской России, что и понятно, в своем тексте несколько опускает, оставляя на это лишь намеки:
«Дорогою я встретил, между прочим, одного русского майора, который (имел при себе) девять взятых таким образом женщин. Царь тоже получил свою часть в подарок (от других лиц)» (там же).
И тут совершенно без комментариев понятно, для каких нужд этот самый царь их затем использовал. Ведь лишь известных бастардов у Петра за сотню. А подобного плана пленниц, которых он насиловал, попавших ему в лапы из захваченных его «птенчиками» городов, так и вообще не счесть. Кстати, вот как обрисовывает составленный из пленниц гарем Петра курфюрстина Бранденбургская Софья-Шарлотта.
Будучи в Пруссии проездом Петр со своей пассией, представили королевской семье:
«…так называемых дам, в числе 400, которые составляли государынин штат. То были по большей части служанки из немок, которые исполняли обязанности дам, прислужниц, поварих и прачек. Почти каждая из этих тварей держала на своих руках богато разодетого ребенка, и когда их спрашивали — не их ли то дети, то каждая из них… отвечала: “Государь мне сделал честь, пожаловал мне дитя”. Королева не пожелала приветствовать эти жалкие создания» [202] (с. 9).
Тем же, судя по избирательности его подопечного, занимался и упомянутый Юлем майор, набравший себе здесь, следуя поступкам своего сюзерена, подобного же рода горем. Понятно дело, на некоторое время.
А уже затем, обезчещенных, женщин и распродавали в Петербурге — городе монстре. Где, следуя из вышеприведенного свидетельства, кроме Петропавловского равелина, с его пыточными камерами, а также невообразимого количества зарытых в землю покойников, закованных в кандалы надорвавшихся на непосильной стройке от безкормицы и холода строителей города, существовала и еще очередная достопримечательность — рынок рабов.
И это не в античные времена и даже не в кровавое средневековье. Но в XVIII веке. О чем, между прочим, притихохоньки помалкивают себе в тряпочку десятки тысяч как наших собственных, так и иностранных писарчуков, скрывавших (и скрывающих) в своих восхвалительных одах всю правду о царствовании Петра. Что нами выясняется, мало чем отличающегося своими нравами от бабушки Яги, огородившей свою территорию заборчиком из насаженных на колья человеческих голов.
Но и десятилетием ранее описанного Юлем, система работорговли, используемая Петром, уже работала вовсю. Вот как ее описывает другой очевидец царствования царя-антихриста — Корнилий де Бруин, побывавший в России в 1702 году:
«14 сентября привели в Москву около восьмисот пленных — мужчин, женщин и детей. Сначала продавали многих из них по четыре гульдена за голову… При такой дешевизне иностранцы охотно покупали пленных… Русские тоже купили многих пленных, но несчастнейшие из них были те, которые попали в руки татар, которые уводили их к себе в рабы в неволю, — положение самое плачевное» [25] (с. 96).
Что делали с пленными христианами еще и басурманы, закупающие их здесь сотнями и тысячами по-дешевке, — остается за кадром недосказанного. Но все это вытворяли вовсе не нападавшие на наши рубежи крымские татары, наши исконные враги, но свои же — эрзац-русские — потешники ёрника петрушки на троне — Петра!
И вот во что превращалась местность после прохождения по ней пьяных петровских «птенчиков», промышлявших, что выясняется, помимо всего уже изложенного, еще и работорговлей:
«Мызы, села, деревни пылали… и в короткое время окрестности Дерпта и все страны, прилежащие к России, превратились в пустыню» [115] (с. 307).
А вот и еще детали исполнения людоедской доктрины «преобразователя». На этот раз про петровскую «политику» нам сообщает беллетрист, буквально в рот заглядывающий Петру, масон Лажечников:
«…кругом небосклона встали огненные столбы: это были зарева пожаров. Из тишины ночи поднялись вопли жителей, ограбленных, лишенных крова… Таков был… способ… воевать, или, лучше сказать, такова была политика… делавшая из завоеванного края степь… — жестокая политика…» [75] (с. 253).
Но достаточно часто, о чем свидетельствуют просто холодящие кровь потери среди русского населения западных земель, и эти вопли поднимать было некому. Петровскими «потешными», долго приучавшимися Петром, еще в пору его вьюношества, палить из пушек по мирному населению:
«Деревни полностью выжигались. Пойманные… поголовно уничтожались. Причем преимущественно зверскими методами» [105] (с. 6).
Такие карательные экспедиции со стороны антихристова воинства превращали некогда цветущий край:
«…в безлюдную пустошь с сожженными деревнями, уничтоженными посевами и отравленными колодцами» [105] (с. 49).
И вот какими страшными цифрами эта звериная политика Петра отразилась на землях Белоруссии:
«Белорусский народ потерял… в годы Северной войны 900 тысяч из двух миллионов» [203] (с. 142).
Таков был «способ воевать» у зверя, уничтожившего половину мирного населения Белоруссии, вдвое перекрывшего своей кровожадностью последователя своих «славных дел» — Адольфа Гитлера. Зря фюрер порешил нацистам сверяться в тонкостях пыточно-палаческого искусства у своих коллег по социализму: они лишь щенки — жалкие и ничтожные подражатели своего далекого предшественника. Надо было за подобным опытом обращаться сразу к главному в этом вопросе льву — наивеличайшему специалисту по преобразованию живых людей в мертвых — Петру I.
Русские православные воины-стрельцы — защитники Отечества — для подобного рода «политики» совершенно не годились. Здесь требовалось иное воинство: то, которое без приставочки эрзац- в обиходе не употребляется. А потому именно такие банды, способные не воевать, но лишь грабить, убивать и насиловать, и формировались им. Вот почему его «потешные» обучались в его еще вьюношеском начале этих самых «дел» на обстреле мирного населения из пушек! Своего собственного, заметим, населения…
Кстати, вот откуда к Петру попадали такого вот рода «воины».
Оказывается, масон Гордон:
«…поставлял ему в “потешные” солдат из своего, Бутырского полка» [97] (с. 163).
То есть, просеивая через прекрасно ему известные тайные масонские рычаги вверенных ему солдат так называемого «нового строя», он тщательнейше отбирал всякую мразь и снабжал ею петрушечно-палаческое воинство своего сюзерена. Однако ж и при себе у него достаточно при всем при этом оставалось принявших сторону Петра военнослужащих. В том числе и иностранцев. Вот как сам Гордон отзывается о последствиях своих действий:
«Прибытие наше в Троицын монастырь стало решающим переломом, после чего все начали высказываться в пользу младшего царя» [204] (с. 167).
То есть организатором победы Петра, а возможно, что и самого его нелепого бегства, является Гордон. Ну и, судя по всему, его тайная организация, в которую входили как его союзники, Лефорт, например, так даже и мнимые соперники — В.В. Голицын.
С тех пор:
«Без Гордона не обходилось ни одно из многочисленных празднеств и развлечений царя» [97] (с. 164).
Причем, Гордон был первым иностранцем, который был приглашен Петром, по случаю рождения в 1690 г. его сына Алексея, в Грановитую палату. Но так как патриарх Иоаким тогда ему такой вольности еще не дозволил, Петру затем пришлось отдельно для Гордона устраивать обед в своей загородной резиденции [205] (с. 25). Вот какое значение для Петра имел масон Гордон — организатор и исполнитель его путча против царевны Софьи.
Но и Петр, что выясняется, даром масонским хлебушком, что называется, не питался. Из отобранных первым надзирателем, его масонским руководителем, отбросов русского общества он изготавливал уже конечный продукт — бандитско-мародерскую армию, способную вырезать и выжигать всех, кого им только ни прикажут — в том числе и своих соотечественников.
Так что здесь, узрев в петровских палачах слишком явных предшественников карательных отрядов фашистов, следует лишь констатировать: что росло, то и выросло.
А вот как петровские потешники, обманувшие гарнизон Выборга, пообещав шведам свободу, но, после сдачи ими крепости, вероломно нарушив свое обещание, имели обыкновение приводить себя в должную форму для столь необходимого при шествии по чужой территории озверения. Преображенскому полку, полковником которого числился сам Петр, по пути их следования, «по-обыкновению», как сообщает в своем дневнике Юль, то есть как бытовало в подобной ситуации:
«…на их пути выносили водки и других напитков… полк… остановился, чтобы пить» [5] (с. 186).
А поднабравшись, что и понятно, и зяблик превращается в кабана: жестокого и безпощадного, сам не зная для чего и зачем. Потому и шествие это затем происходило по трупам и среди сожженных городов и деревень.
Однако ж в писанных исключительно лишь для нас с вами петровских артикулах читаем совершенно противоположное:
«Арт. 104. Когда город или крепость штурмом взяты будут, тогда никто да не дерзает, хотя вышняго или нижняго чина, церкви, школы или иные духовные домы, шпитали без позволения и указу грабить и разбивать, разве что гарнизоны или граждане в оном сдачею медлить и великий вред чинить будут. Кто против сего приступит, оный накажется яко разбойник, а именно: лишен будет живота» [194] (с. 29).
Живота этого самого, во исполнение данного артикула, как показывает история, лишен не был никто. О чем это говорит?
Да только о том, что все выше и ниже описываемое творилось не только с позволения, но и с указу. То есть уничтожение всего живого было вменено в обязанность, которой и являлась эта самая петровская пресловутая политика. Вот какие отчеты о произведенных погромах ее характеризуют. Шереметев, например, так докладывает об исполнении в точности избранной Петром тактики выжженной земли:
«Не осталось целого ничего: все разорено и пожжено; и взяли твои государевы ратные люди…» [75] (с. 327).
Как таковых «ратных» следует квалифицировать?
Лишь на «больших дорогах» таковая деятельность всегда почиталась «целесообразной». Но только уж никак не под государственным флагом своей страны, а под флагом черным с изображенным на нем черепом и скрещивающимися костьми в качестве опознавательного знака.
И что «птенчикам» унести не удавалось, требовалось хоть «надкусить», что ли:
«…ели и пили всеми полками, а чего не могли поднять, покололи и порубили…» [75] (с. 328).
И тут, казалось, уж о похвалах изобретшему такой способ ведения войны монстру просто и заикаться никакой возможности не оставалось бы. Однако ж кудесник от лжеистории, Лажечников, даже и в такой патовой ситуации ставит все с ног на голову:
«К этому описанию прибавлять нечего; каждое слово есть драгоценный факт истории, жемчужина ее» [75] (с. 328).
К подобному заключению и действительно добавить нечего — хороша «жемчужина». Ведь своей производительностью изобретенная Петром фабрика смерти мало чем отличается от гитлеровских «жемчужин» подобного же плана — Освенцима и Дахау.
А вот чем заканчивались в вышеописанном и подобном ему краях «реформы» этого «реформатора»:
«Вслед за военными дозорщиками рыскали стада волков, почуявших себе добычу» (там же).
Таково было предназначение изобретенного творцом «славных дел» эрзац-воинства, подобного которому Святая Русь не только отродясь не видывала, но совершенно себе не представляла возможности такового на ее территории когда-либо объявиться. И не среди кровожадных янычар, алчных наймитных ландскнехтов, злобной татарщины или иной какой немчуры и инородчины, но именно в нашей среде, пропитанной патриархальной привычкой к нестяжанию и доброте, человечности и помощи ближнему. Однако уже первые десятилетия выковывают из собранных Петром отбросов совершенно лишенный русскости генотип. И здесь следует лишь удивляться искусству Петра, в столь рекордно короткие сроки наштамповавшему своих мутантов — полностью чуждых всему русскому инородцев. Ведь менталитет этих страшных бандформирований русским не мог являться ни при каких обстоятельствах и ни под каким видом.
«Разоряя Мензу с ее окрестностями, Шереметев посылал драгун, казаков и калмыков разными дорогами, для опустошения южной Лифляндии: генерал-адъютант Дмитриев-Мамонов ходил за город Адзель; полковник драгунского строя фон-Верден к Смильтену и Роненбергу: и тот и другой все в конец опустошили, людей же порубили» [106] (с. 121).
Шереметев сообщал Петру:
«“…только остались целыми Колывань, Рига и Пернов, Реймеза (Лемзаль)”. Петр похвалял за это Шереметева и приказывал разорять край до последней степени.
Когда таким образом Шереметев опустошал шведскую провинцию Ливонию, сам царь делал завоевания в другой шведской провинции — Ингрии… и здесь завоевание сопровождалось таким же варварским опустошением…» [13] (с. 644).
«Наступила весна 1704 года… В Ливонии и Эстонии опустошать было нечего более…» [24] (с. 9).
А к 1714 году Вебер в этих краях обнаруживает оставшейся лишь восьмую часть населения [206].
Какой там пресловутый Батый? Какой Тимур?
Одна восьмая часть населения чисто случайно, так как необъятное все равно не объять, осталась в живых после прихода сюда Петрушки-палача! И эту гадину мы за что-то и по сию пору именуем «Великим»??? Мы дураки, или просто лишены способности соображать по причине отсутствия мозгов?
Но вот, странный вопрос, почему Карл в то время не мог оказать этим разбойным нападкам достойного сопротивления?
Все вышеизложенное производилось лишь в тот момент:
«…пока “швед увяз в Польше”, по выражению Петра (Голиков, X, с. 124)» [24] (с. 9).
В подобный же момент был приговорен и Дерпт.
Петр отписывает Шереметеву:
«…идти и осадить конечно Дерпт, чтобы сего данного богом случая не пропустить, который после найти будет нельзя» (там же).
А Дерпт, как известно, это древний русский город Юрьев. Который Петр, как и все на его пути города иные, повелел отдать в жертву тому самому богу, которому служил и приносил человеческие жертвоприношения. Именно этот его идол, похоже, и подталкивал Петра убивать беззащитных.
Но и мстительности его кумир был нисколько не меньшей. Вот как Петр отомстил Нарве, где некогда поимел первый свой серьезный конфуз на европейской арене. Его пираты:
«…ворвались в город и произвели в нем страшную резню без пощады женщинам и детям» [24] (с. 10).
Но именно в подобной же ситуации, когда шведы увязли под стенами Копенгагенга, было произведено и первое нападение на Нарву, когда и случился с петровским потешным воинством тот удручающий конфуз. Ведь вовсе не воевать со шведами приходил тогда к стенам Нарвы патрон сфабрикованной им для душегубства шайки-лейки, подобранной из отбросов нашего общества:
«Петр не ожидал найти шведского короля в Ливонии. Он предполагал, что ему достаточно долго придется воевать с королем датским… Он весело отправился во главе своей гренадерской роты, рассчитывая на легкий успех. Явившись к городу 23 сентября, он был удивлен тем, что город, по-видимому, приготовился к серьезной обороне» [19] (с. 310–311).
Что мы здесь узнаем о тех событиях?
А то, что наш столь «великий» монарх пресловутое свое «окно в Европу» вовсе не прорубать вознамеривался в честном бою с равным соперником. Но лишь открамсывать кусок, столь ему желаемый, подлым ударом в спину воюющего сразу на три фронта соседа, в данный момент находящегося аж за морем под стенами далекого Копенгагена, где по всем расчетам вояка Карл должен был увязнуть слишком надолго. Именно это обстоятельство и обезпечивало созидателю бутафорско-полицейского бандформирования безнаказанное разграбление края, оставшегося практически беззащитным. Против его шестидесятитрехтысячного войска в самой этой Нарве и Ивангороде находился крепостной гарнизон, весьма смехотворный для какой-либо попытки противостояния Петру:
«Швед. гарнизон Нарвы и Ивангорода имел 1,9 тыс. чел…» [195] (т. 5, с. 495).
И, несмотря на это, совершенно не собирался ему сдаваться без боя. Чему Петр, придя в Ливонию со своим тридцатикратно превышающим численность врага воинством, и был столь поразительно удивлен.
«Он не знал, что условия Травендальского мира, которые должен был принять его союзник, были подписаны в тот самый день, когда русская армия тронулась в поход» [19] (с. 311).
И вот о чем это говорит: Петр не просто забрался грабить своего воюющего с коалицией четырех европейских государств соседа, отделенного на данный момент от него Балтийским морем. Сосед не просто вел затяжную изнуряющую войну на три фронта, но и не имел никакой возможности в какие-либо даже самые ближайшие месяцы вообще появиться в Ливонии, так как шведский флот был заблокирован англичанами, а потому и должен был стоять в бездействии. Высадке же десанта в Ливонии к тому же должен был воспрепятствовать участвующий в коалиции воюющих со Швецией европейских держав король польский и саксонский Август.
А потому и распоряжался Петр, находясь во враждебной ему стране со своим жандармским корпусом, столь беззастенчиво и нагло, словно грабитель в мясной лавке, чей хозяин надолго отлучился. Потому и стала она за столь короткий срок после вторжения туда огромной банды петровских «потешных», чье ремесло — рубить головы пленным стрельцам, из цветущей страны «совершенно опустошенной».
Но вот вдруг, нежданно, нагрянул хозяин, и атаман шайки мародеров первым кидается улепетывать, что полностью раскрывает нам мотивацию его безпрецедентно трусливого поступка, который так до сих пор никто из историков до конца и не понял (или не захотел понимать):
«Из тех соображений, на которые ссылались сам государь и его апологеты, чтобы оправдать это безпримерное дезертирство, ни одно, по-моему, не выдерживает критики. Необходимость свидания с польским королем, желание ускорить движение Репнина — все это жалкие нелепости» [19] (с. 311).
Между тем удивляться какой-то особой трусости предводителя шайки мародеров особенно не приходится. Внезапное появление пускай и десятикратно более слабого, но уверенного в своей правоте хозяина обычно очень сильно психологически воздействует на грабителя. Потому уличенный в неблаговидном занятии преступник, бросая все, в страхе улепетывает, побыстрее унося ноги под оглушительные крики: «Ату его! Держи вора!»
Именно по этой причине и бежал Петр, в очередной раз показав свою вопиющую трусость:
«“Петр вообще был человек очень сильного воображения, чрезвычайной мнительности и опасливости, переходящей в робость и испуг…” (Розанов, 1905)» [207] (с. 207).
А потому шведский монарх в глазах своего ближайшего советника и выглядел полностью противоположно ему:
«Высадка в Ливонии, куда дурная погода помешала привезти часть полков, была безумием даже в глазах безстрашного дипломата. “Можно очень опасаться, что король не останется в живых”, — пишет он (2 ноября 1700 г. из Ревеля). Чтобы достигнуть со своими восемью тысячами человек Нарвы, Карл должен был, сделав переход через совершенно пустынную местность, перейти узкую, перерезанную ручьями долину. Если бы она была укреплена, Карлу сразу пришлось бы остановиться. Гордон думал об этом, но Петр не послушал его и только в последнюю минуту послал туда Шереметева… Но Карл, подвигаясь вперед, продолжает вести свою рискованную игру. Солдаты изнемогли; лошади не ели два дня (Sarauv, Die Feldzuge Karls XII, Leipzig 1881, p. 55; Устрялов, т. 4, с. 181)» [19] (с. 315–316).
«Шведская армия была так малочисленна, что, по выходе ее из леса, герцог фон-Круи принял ее за авангард главных сил неприятеля, скрывавшихся за Германсбергом, никак не предполагая, чтобы король решился со столь слабыми средствами напасть на сильное войско, защищенное окопами (Так впоследствии признавался он Гиксару. Adlerfeld, I. 98). В самом деле русский лагерь был обнесен высоким валом с бруствером, окружен глубоким рвом и огорожен рогатками с палисадом…» [106] (с. 45).
«Карл проникает в неприятельский лагерь и через полчаса овладевает им» [19] (с. 316).
И это тем самым лагерем он «овладевает», который защищали с оружием в руках пять русских солдат против одного нападающего шведа! Возможно ли такое?!
Наша история таких позорных поражений ни до Петра, ни после — просто не знает!
Так от чего ж столь изрядный конфуз с нашим в прошлом славным воинством случается под Нарвой?
Да потому, что воинство это, столь и по сию пору Петровско-Ленинской пропагандой лелеемое, оказалось составленным из людей, насильно оторванных от своего православного менталитета:
а) посты в его полицейской банде были строго-настрого запрещены;
б) исконно русские православные хоругви и знамена стали упразднены и заменены безбожным монархом красного цвета знаменами и прочими масонскими символами, что также не могло не сказаться на деморализации совсем в недавнем прошлом русского воинства, превращая его менталитет в «общечеловеческий»;
в) приглашенные малоросские священники ввели свои полууниатские, полупротестантские порядочки, что также не могло не сказаться на моральном состоянии в прошлом настоящего русского человека;
г) подмена православных ценностей на «общечеловеческие» превратила самое стойкое в мире воинство в обыкновеннейшую европеизированную банду мародеров, что не могло не стать причиной столь сокрушительнейшего поражения от неприятеля, многократно уступающего числом.
А потому бегство главаря застуканной врасплох банды грабителей столь пагубно отразилось на моральном духе всей этой огромнейшей шайки ушкуйничков, чье удивительнейше трусливое поведение до сих пор так и остается и по сию пору почему-то никем не разбираемым. Но именно потому этих русскоязычных бандитов так безнаказанно и топили в реке, россиянцев этих самых, что домой нагрянули нежданно самые на тот момент настоящие хозяева. И как нагрянули хозяева, то разбойники, в страхе, под пронзительные «ату его, ату!»:
«…все, яко овцы, не имеющие пастыря, в одном смятении побежали…» [198] (с. 129).
А потому и в дальнейшем это безбожное революционное воинство терпит, как и положено безбожникам, столь удручающее поражение от много уступающего им в количествое воинства неприятеля:
«Часть русских тонет в Нарве. “Если бы на реке был лед, — сказал Карл насмешливо, — то я не знаю, удалось бы нам убить хоть одного человека”» [19] (с. 316).
И вот как все это происходило:
«Пехота бросилась через мост, мост обрушился, и много народа потонуло в Нарве» [200] (с. 601).
Потому улизнуть от возвратившегося хозяина в первые же минуты «соприкосновения» с неприятелем петровским карательно-потешным полкам так и не удалось. Пришлось этой сорокатысячной шайке, страхом превращенной в жалкую скованную ужасом толпу, соглашаться на любые самые унизительные условия, выдвигаемые им горсткой шведов, пришедших в свой разрушенный дом. И петровские птенчики архилюбезно:
«…согласились отступить, отдавши шведам артиллерию…» [200] (с. 601).
То есть согласились, за ненадобностью, отдать самый теперь весомый вещдок позорнейшей за всю историю России ретирады: бегства, которое даже наследникам Петра, имеющим в своих руках всю полноту средств массовой информации, так и не удалось как-либо заретушировать.
Потому читаем даже в возвеличивающих Петра источниках:
«Поражение полное… Честь погибла среди насмешливых кликов Европы, приветствовавшей это поражение без боя, — а монарх бежал!.. Завоевательные планы… мысли о славе и цивилизаторской миссии, — все рушится… Он продолжает бежать. Не преследуют ли его шведы? Он плачет и хочет заключить мир, мир немедленный и купленный какою бы то ни было ценой. Он обращается с жалобными просьбами к Голландским Соединенным провинциям, к Англии (Устрялов, т. IV, с. 77)…» [19] (с. 316).
И абсолютно неважно то совершеннейше пустячное обстоятельство, что Петр своего союзника Августа просто-напросто надул:
«Царь Петр клялся на распятии не идти дальше Ямбурга…» [38] (с. 389).
Здесь, следует признать, ложь для Петра была делом обыденным. Точно так же как и Августа, он чуть раньше надул Карла XII:
«21 ноября 1699 г. — Август и …Петр I официально оформили военный союз против Карла XII» [105] (с. 21).
А 30 ноября петровская дипломатия внушает развесившему уши:
«…шведскому посольству, прибывшему специально для этой цели в Москву, что не имеет к скандинавам никаких претензий, и будет свято соблюдать условия последнего мира» [105] (с. 21).
Но папой у Петра, судя по всему, являлся сам отец лжи. Потому этой его примилейшей привычке удивляться вовсе не стоит.
Библиографию см. по:
Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Комментарии (0)