Мой отец, со своей стороны, стал всё чаще и чаще предпринимать поездки по губернии, являясь самолично и почти всегда неожиданно в местах, где сильнее всего бурлило недовольство, и где энергичнее всего работали вожаки левых партий. Он безоружным входил в бушующую толпу, и почти всегда одно появление его, спокойный и строгий его вид, так действовали на народ, что страсти сами собой утихали, и за минуту до того галдевшая и скандалившая толпа расходилась успокоенная по домам. Речи его были кратки, сильны и понятны самому простому рабочему и крестьянину и действовали они на разгоряченные умы отрезвляюще. Но что ему самому стоило все это, — того не знал, должно быть, никто. Я помню, как он писал мама после одной из опасных поездок в центр смуты, Балашов.
— Теперь я узнал, что значит истерический клубок в горле, сжимающий его и мешающий говорить, и понял, какая воля требуется, чтобы при этом не дать дрогнуть ни одному мускулу лица, не поднять голоса выше желательного диапазона.
Одни раз папа увидел, как стоящий перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил на него. Папа, глядя на него в упор, распахнул пальто и перед взбунтовавшейся толпой сказал:
— Стреляй!
Революционер опустил руку, и револьвер вывалился у него из рук.
Другой раз, садясь в коляску, после того, как он произнес в большом революционном сборище речь, мой отец заметил на себя взгляд какого-то парня, стоящего близко к нему. Парень имел вид самый наглый и задорный, а взгляд был полон тупой, непримиримой ненависти. Пап, посмотрев на него, коротко и властно сказал:
— Подай мне пальто!
И этот человек, только мечтавший о том, как бы побольше зла нанести ненавистному губернатору, послушно взял пальто из рук курьера и подал его папа.
У меня хранится любительский снимок, где видно, как папа въезжает верхом в толпу за минуту до этого бушевавшую, а теперь всю до последнего человека, стоящего на коленях. Она, это огромная, десятитысячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые папа успел произнести.
Был и такой случай, когда слушавшие папа бунтари потребовали священника и хоругви и тут же отслужили молебен.
А в одну из таких поездок папа прибыл на поезде и прямо из вагона пошел пешком в село, где его ожидал народ. Из толпы выделился какой-то парень с крайне возбужденным и далеко не доброжелательным видом и направился прямо на моего отца. Сначала он шел нерешительно, но когда увидал что отец идет совсем один, без полиции, он нагло поднял голову и, глядя прямо в лицо отца, собирался говорить, как вдруг услыхал спокойный и повелительный голос отца:
— Подержи мою шинель!
И этот человек, давно мечтавший о том, как бы побольше зла нанести моему отцу, послушно взял шинель и так и простоял, держа ее на руках все время, пока мой отец говорил речь.
Папа понимал, что в это тревожное время, надо ему одному приезжать к народу, который он любил и уважал. Надо говорить с ним без посредников, что тогда только народ, почувствовав инстинктом искренность его слов, поймет его и поверит ему. И крестьяне, действительно, внимательно и благожелательно слушали его подчас суровые, но всегда правдивые слова.
Достигал результатов отец без громких фраз, угроз и криков, а больше всего обаянием своей личности: в глазах его, во всей его фигуре, ярко выражалась глубокая вера в правоту своей точки зрения, идеалов и идей, которой он служил.
Красной нитью в его речах проходила мысль: "Не в погромах дело, а в Царе, без Царя вы все будите нищими, а мы ( имеет в виду чиновников) все будем БЕСПРАВНЫ!".
«Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине». М.П.Бок
Комментарии (0)