Как придумывали средневековую историю

Влад Дракула, венгерская королевская корона, право первой ночи и другие средневековые люди и явления, представления о которых в XIX и XX веках использовались в самых разных целях, утратив всякую связь с реальностью.

Кралевич Марко

Кралевич Мaрко. Картина Джуры Якшича. 1856 год

Одним из самых популярных сербских народных героев является богатырь кралевич Марко. В XIX–XX веках в Сербии было собрано и издано более ста эпических сказаний о подвигах и приключениях кралевича Марко, а также несчетное число песен, баллад, легенд, сказов и поговорок. По словам сербского фольклориста и лингвиста первой половины XIX века Вука Караджича, «нет такого серба, который не знал бы о Марко», а Гете в 1825 году в своем эссе о народной балканской поэзии сравнивал Марко с Гераклом. 

Биография Марко разнится от текста к тексту, но его характеристики остаются неизменными. Он обладает неимоверной силой, способен забросить буздуган (булаву) на пятьсот аршинов, проскакать на коне десять дней без устали, победить в сражении триста янычар, выжать воду из сухой древесины и поднять огромный валун на вершину горы. Он храбро защищает свою страну от турецких армий, является мудрым правителем, отличается религиозным благочестием, гостеприимством и любовью к жене и матери. Его конь Шарац тоже никогда не устает, разговаривает человеческим голосом и пьет вино. 

Смерть Марко описывается по-разному, но ни в одной из версий он не становится поверженным в бою — всякий раз он по собственной воле засыпает смертным сном. В одной из версий это происходит, когда кралевич узнает об изобретении стрелкового оружия, поскольку теперь «доблесть не поможет, ведь даже самый низкий из людей может убить лучшего богатыря».

У героя, с XIX века знакомого всякому сербу, есть исторический прототип — но они имеют очень мало общего, а встретившись в бою, оказались бы на противоборствующих сторонах.

«Лоза Неманичей» в монастыре Высокие Дечаны. Косово. XIV век

В 1371 году скончались сначала последний сербский правитель из династии Неманичей Урош Слабый, а затем и его соправитель Вукашин Мрнявчевич, отец кралевича Марко. Огромное сербское царство распалось на множество феодальных владений, управлявшихся различными представителями знати, большинство из которых легитимность Марко не признали, и в его власти оказалась только небольшая территория в Западной Македонии. 

В это время Османская империя начинала завоевывать Балканы. В том же 1371 году сербская армия была повержена в битве на реке Марице, турецкие войска оккупировали Восточную Македонию и стали продвигаться на Запад. Историки до сих пор спорят, когда именно Марко пришлось стать османским вассалом — сразу после битвы на Марице или в 1385 году, после того как турки осадили македонский город Битола, но, так или иначе, с некоторых пор он исправно платил им дань, а его небольшая армия выступала на турецкой стороне. Погиб он в 1395 году, сражаясь в составе армии Баязида I против валашского воеводы Мирчи Старого, который, в отличие от Марко, платить туркам дань отказался.

Византийская и Османская империи в 1355 году. Карта Уильяма Шеперда. 1911 год

Османская империя в 1481–1683 годах. Карта Уильяма Шеперда. 1923 год

Песни о Марко начали слагаться в позднее Средневековье — первое упоминание о них относится к 1547 году: в депеше, направленной венецианскому сенату, князь хорватского города Сплит сообщал о слепом солдате, который «ходил по городу, распевая на славянском языке о кралевиче Марко, а весь народ пел вместе с ним, поскольку все знали эту песню». Авторами этих песен были анонимные барды из южнославянских областей Османской империи (Македонии, Косова, Болгарии, Северной и Центральной Сербии, Черногории и Поморья), которые, вероятно, еще слышали рассказы о настоящем кралевиче. Но впоследствии турецкий вассал превратился в народном сознании в героя и защитника Сербии от захватчиков — каким образом это произошло, не до конца понятно.

По мнению болгарского исследователя Христо Матанова, изначально у народной любви к Марко были чисто прагматические причины: приняв османское владычество, он обеспечил Западной Македонии временный мир, относительный покой и экономическое процветание. Новая историческая роль, судя по всему, появилась у героя, когда Сербия находилась под властью Османской империи. Окончательно завоевана она была в 1459 году. Все государственные структуры были упразднены, но церковь долгое время сохраняла независимость и противостояла исламизации, таким образом препятствуя ассимиляции балканских народов. В результате в XVII веке стала складываться новая сербская идентичность, основанная в первую очередь на религиозной жизни и общей исторической памяти. Сербы начали борьбу за восстановление государственности, завершившуюся в 1878 году. За два века, которые продолжалась эта борьба, появился миф о христианине, спящем богатыре, который в назначенный час пробудится от смертного сна, придет и освободит покоренные народы. Образ этого героя-спасителя слился с образом Марко, который теперь стал воплощать в себе новые идеалы — патриотизм, героизм и религиозность.

Марко. Фреска в монастыре Святого Архангела Михаила в Прилепе, Македония. Изображен с крестом и благословляющей его Божьей десницей.

  Кралевич Марко. Фреска в Маркове монастыре Святого Димитрия, Македония. 1366–1371 годы. Изображен с рогом, как Божий избранник Давид, который был помазан на царство пророком Самуилом: «И взял Самуил рог с елеем и помазал его среди братьев его, и почивал Дух Господень на Давиде с того дня» (1-я Цар. 16:13).   Кстати, истово православным Марко, вероятно, был и в действительности. Даже став турецким вассалом, он сохранил верность церкви и основал в своих землях несколько крупных монастырей; кроме того, известны два его прижизненных портрета, на которых он изображен с разными символами богоизбранности, а его современник, болгарский книжник Константин Философ, написал о Марко, что перед своей последней битвой он молил Господа «быть помощникам христианам», а не туркам, а для себя за свою помощь неверным просил стать «первым среди мертвых в рати сей».

Шлемы викингов

Если спросить «Гугл», как выглядел викинг, можно найти сотни картинок, изображающих воинственных блондинов в рогатых шлемах. Таков образ викинга в современной популярной культуре, но с внешним видом исторических викингов он имеет довольно мало общего. 

Викинги по большей части не носили никаких защищающих голову доспехов. 309-я статья норвежских «Законов Гулатинга» (IX–X века) предусматривает, что каждый свободный мужчина должен являться на тинг (народное собрание), имея «топор или меч, копье и щит». О шлеме в тексте ничего не говорится — а значит, его наличие было необязательно. Те же шлемы, которые викинги все-таки носили, были сделаны из кожи, с металлической личиной (то есть частью, защищающей лицо) в виде широкой маски или длинной полосы, идущей вдоль носа. Изображения таких шлемов можно увидеть на гобелене XII века из церкви в Балдисхоле или на деревянных резных дверях XII века из церкви в деревне Хюлестад. Полностью металлические шлемы были крайне редки и, по-видимому, могли принадлежать только представителям верхних социальных групп. Единственный металлический шлем был найден археологами в 1943 году в норвежском местечке Гьёрмюндбю — он сферической формы, оснащен личиной и мог иметь несколько несохранившихся кожаных деталей.

Гобелен из церкви в Балдисхоле. XII век

Фрагмент двери из церкви в деревне Хюлестад. XII век   Шлем из Гьёрмюндбю. X век 

Впрочем, все это не значит, что рогатых шлемов в истории вообще не было. В 1942 году на территории Дании, в Вексё, было найдено два шлема, оснащенных изящными изогнутыми рогами, однако они датируются примерно 800 годом до нашей эры — то есть временем, очень далеко отстоящим от эпохи викингов. Еще один шлем с конусовидными рогами, найденный в 1868 году в Темзе у моста Ватерлоо (и потому известный как «шлем Ватерлоо»), относится к кельтскому железному веку, это примерно 150–50 годы до нашей эры. 

Один из шлемов из Вексё. Ориентировочно 800 год до н. э. «Шлем Ватерлоо». 150–50 годы до н. э.

Кроме того, в позднее Средневековье можно найти всевозможные вариации турнирных головных доспехов — с ушами, рогами, головами и прочими украшениями. Так, шлем австрийского рыцаря Альберта фон Пранка (XIV век) украшен вполне увесистой парой рогов, герб сербского князя Лазаря Хребеляновича (1329–1389) дополняют коровьи рожки, а головной убор, который в 1514 году подарил английскому королю Генриху VIII император Максимилиан I (так называемый «бараний шлем»), напоминает надевшего очки козла.

Шлем Альберта фон Пранка. XIV век Герб Лазаря Хребеляновича в монастыре Хиландар. XIV век «Бараний шлем» Генриха VIII. 1514 год

Несмотря на внешнюю эффектность, рогатый шлем — изделие для военных действий крайне неудобное: во-первых, рога могут задевать за ветки деревьев, доспехи других воинов и другие объекты, во-вторых, в таком шлеме не слишком удобно сидеть в засаде или в небольшом помещении, таком как башня. Поэтому очевидно, что украшенные подобным образом доспехи имели культовое или церемониальное значение. Так, у кельтов подобные шлемы могли носить жрецы, у рыцарей же богато украшенные доспехи предназначались для парадов и турниров.

«Сага о Фритьофе» Эсайаса Тегнера. Издание 1876 года

Откуда же взялось представление о том, что рогатые шлемы носили именно викинги? В результате Наполеоновских войн скандинавские королевства оказались в тяжелом положении: в 1807 году англичане обстреливали датскую столицу, в 1809 году Швеции пришлось отдать России Финляндию. На этой почве скандинавские страны (как и прочие европейские государства, которые примерно в это же время начали интересоваться своим варварским прошлым) стали обращаться к истории своих великих предков. Именно тогда они и заинтересовались викингами. Поначалу викингов изображали как классических героев античности, но вскоре скандинавские романтики обратились к собственно античным текстам — и обнаружили в них совершенно иные образы. У Плутарха они нашли описание пришедших с далекого севера кимвров (перед чьей «отвагой и дерзостью нельзя было устоять»), носивших шлемы в виде «страшных, чудовищных звериных морд с разинутой пастью, над которыми поднимались султаны из перьев», а у Диодора Сицилийского — рассказ о галлах, которые носили шлемы с крыльями, рогами или целыми головами животных. Видимо, прочитав эти сочинения, художник Иоганн Август Мальмстром, иллюстрировавший поэму «Сага о Фритьофе», самое знаменитое произведение шведского поэта Эсайаса Тегнера, впервые изобразил героев Скандинавии в доспехах и рогатых или крылатых шлемах.

Хундинг. Эскиз костюма Карла Эмиля Дёплера для оперы «Валькирия». 1876 год

Однако по-настоящему мода рисовать викингов в рогатых шлемах началась с немецкого художника Карла Эмиля Дёплера, в 1875–1876 годах работавшего над эскизами костюмов для постановки оперного цикла Вагнера «Кольцо нибелунга». Он много времени потратил на изучение археологических находок и исторического вооружения в музеях Германии и в результате создал некую фантазию на средневековую тему, снабдив отрицательных персонажей Гунтера («Гибель богов») и Хундинга («Валькирия») коровьими рогами.

Ричард I

В 1851–1856 годах на частные пожертвования лондонцев, собравших 5000 фунтов (сегодня это около 452 000 фунтов), рядом с Вестмин­стерским дворцом был установлен памятник Ричарду Львиное Сердце работы итальянского скульптора Карло Марокетти. Постамент украшен двумя рельефными панелями, изображающими бой с сарацинами при Аскалоне (в 1192 году, во время Третьего крестового похода, Ричард отвоевал этот палестинский город у султана Салах-ад-Дина) и помилова­ние трубадура Бертрана де Борна (который сначала призывал баронов к борьбе против короля, а затем, увидев его подвиги, изменил свое отношение и заслужил королевское прощение) — в знак того, что Ричард I являет собой образ не только воинственной мужественности, но и великодушия.

Для британцев Ричард Львиное Сердце стал иконой рыцарства и храбрости. Его личный герб (три золотых льва на красном фоне) стал королевским гербом Англии. Во всех школьных учебниках истории Ричард I описан как верный крестоносец и мужественный военачальник, воевавший против арабов и победивший в многочисленных сражениях, а также самый мудрый и добрый король Англии. В балладах о Робин Гуде «хороший король Ричард» возвращает крестьянам и бедным рыцарям земли, незаконно отобранные его братом, жадным и тщеславным принцем Джоном. Более того, он становится личным покровителем честного разбойника и защищает его от шерифа Ноттингема.

Перевернутый щит с гербом Англии и арбалетом, указывающий на смерть Ричарда I, и ссылка на коронацию Иоанна Безземельного. Фрагмент страницы «Historia Anglorum, Chronica majora» Матвея Парижского. 1250–1259 годы 

Репутацию великого полководца и воина Ричард I приобрел еще до своего вступления на английский престол, а во время Третьего крестового похода (1189–1192 годы) певец-жонглер Абруаз дал королю за отвагу и доблесть прозвище Львиное Сердце (Cœur de Lion). Однако можно ли называть его великим королем Англии? Большинство историков, вне зависимости от их происхождения, сходятся во мнении, что хорошим королем он не был.

За десять лет своего правления Ричард I провел в Англии всего несколько месяцев, а остальное время находился либо в военных походах, либо во Франции. Он родился в 1157 году, третьим сыном в семье герцогини Элеоноры Аквитанской и графа Генриха Анжуйского, в 1154 году занявшего английский престол под именем Генрих II Плантагенет. Поскольку предполагалось, что Ричард унаследует земли своей матери, Аквитанию и графство Пуатье, там он и воспитывался — и потому прекрасно знал латынь, французский и окситанский языки, а вот саксонский, на котором говорили в то время англичане, скорее всего, даже не понимал. Уже в юном возрасте Ричард демонстрировал склонность к турнирам и охоте, а его молодость прошла в постоянных войнах. 

Старший сын Генриха II Уильям умер еще до рождения Ричарда, в 1183 году умер второй брат, Генрих Молодой Король, и в 1189 году, после смерти отца, королем стал Ричард. 

Фрагмент генеалогического свитка королей Англии. Шестой пергамент: от Стефана до потомков Иоанна. Начало XIV века

Внутренние дела королевства не слишком его заботили. Своей главной личной и политической задачей он считал возвращение Иерусалима, захваченного в 1187 году Салах-ад-Дином, а потому направил все силы и средства на подготовку Крестового похода. Чтобы увеличить поступления в казну, он начал торговлю государственными и церковными должностями и, как написал хронист Ричард де Девиз, «со многим усердием облегчал бремя всех тех, кого несколько отягощало их серебро, жалуя всякому по его вкусу должности и владения». За сумму в 10 тысяч марок он даже освободил от вассальной клятвы Вильгельма I, короля Шотландии, — таким образом продав Шотландское королевство, с немалыми трудами завоеванное в 1174 году Генрихом II. Ричард признавался, что продал бы и сам Лондон, если бы нашел покупателя. По сути, управление страной он свел к взиманию огромных налогов и, по мнению британского историка Остина Лейна Пула, «использовал Англию в качестве банка, из которого занимал и перезанимал деньги для своих амбициозных военных проектов в других землях». Так что Робин Гуд (который если и существовал в действительности, то на полвека позже Ричарда) вряд ли стал бы поднимать застольные тосты за здоровье «доброго короля Ричарда» — скорее он повел бы своих разбойников на борьбу с немереными поборами, установленными историческим монархом.

Все эти усилия, однако, не дали результатов, поскольку из-за внутренних раздоров между королями Англии и Франции Крестовый поход не увенчался особенным успехом: после того как войска французского короля Филиппа и младшего брата Ричарда, Иоанна, стали нападать на земли самого английского короля, он заключил с Салах-ад-Дином перемирие, оставив Иерусалим и Святой Гроб в руках мусульман.

Ричард I. Фрагмент миниатюры «Historia Anglorum, Chronica majora» Матвея Парижского. 1250–1259 годы 

Как же Ричард превратился в лучшего короля Англии? Шотландский философ и историк Дэвид Юм, популярный среди британской публики XVIII века, в «Истории Англии» писал, что, несмотря на свою «аполитичность» и «жестокость», король Ричард «как никто другой, даже в тот романтический век, отличался столь великим личным мужеством и бесстрашием» (1786). В 1819 году Вальтер Скотт опубликовал роман «Айвенго», где Ричард Львиное Сердце появляется в образе загадочного черного всадника, приходящего на помощь главному герою, а в 1825 году в романе «Талисман» вывел английского короля в качестве мудрого предводителя крестоносцев, чья храбрость вызывает уважение даже у противника, султана арабов Саладина. И наконец, Александр Дюма в романе «Робин Гуд» (1863) изобразил Ричарда великодушным и щедрым правителем, покровительствующим честному Робин Гуду и защищающим слабых и обиженных.

Судя по всему, новый образ Ричарда является, с одной стороны, наследием философии Просвещения, представившей личность двигателем исторического процесса, и, с другой стороны, романтической литературы, очарованной средневековыми идеалами рыцарства и Крестовыми походами. В отличие от большинства английских правителей того времени, амбиции которых не шли дальше дел их собственных земель, Ричард вмешался в события принципиально иного масштаба, возглавив международную армию крестоносцев и сыграв ведущую роль в борьбе христианства с исламом за контроль над Ближним Востоком. Именно этим можно объяснить тот факт, что в XVIII–XIX веках Британская империя, стремившаяся усилить свое влияние в мире, увидела в нем фигуру, подобную Александру, Августу или Карлу Великому.

Право первой ночи

Среди распространенных мифов о Средневековье есть один, отличающийся особой пикантностью: так называемое право первой ночи. Считается, что это право господина проводить первую брачную ночь вместо любого своего подданного. Современные исследователи утверждают, что в действительности ничего подобного никогда не существовало.

Но как в таком случае возник этот миф и почему он оказался таким устойчивым?

Описания подобных практик встречаются в литературе — но только применительно к далеким варварским народам, которыми управляют деспотичные лидеры. Например, Геродот в своей «Истории» пишет, что такой обычай был у ливийского племени адирмахидов, а в 1526 году шотландский ученый Гектор Бойс рассказывает в «Истории Шотландии», как мифический король Эвен постановил, что «жены незнатных людей находятся в свободном распоряжении знати и что владелец земли вправе лишить девственности любую проживающую на ней девицу». Последний фрагмент многие считали доказательством существования права первой ночи на Британских островах — но важно помнить, что для Бойса Эвен был тираническим королем варваров-язычников, которых еще не коснулась «благодать христианского обращения».

Помимо исторической литературы описания права первой ночи встречаются в средневековых юридических документах. Действительно, в Средние века сеньоры обладали определенными правами, связанными с матримониальными действиями их подданных: они могли требовать возмещения за выход подданного или его потомства из своей юрисдикции, и часто это происходило именно вследствие брака, заключенного между подданными разных сеньоров. Так, в «Книге бургундских обычаев» («Coutumier bourguignon») конца XIV века указывается, что «всякий раз, когда подданный мужчина женится на женщине из другой юрисдикции и берет жену к себе, если он заставит ее лежать под его господином, то он ничего не теряет, поскольку он приобретает женщину для господина и включает ее в его состояние». Если прочитать этот фрагмент без контекста, можно решить, что речь идет о сексуальных правах сеньора. Но прочитав весь параграф целиком, мы увидим, что речь в нем идет совершенно о другом. Дело в том, что если подданный брал себе жену из другой юрисдикции, их дети оказывались свободны от наследственного арендного договора с его сеньором — то есть могли, например, уйти в город или поступить как-то иначе по своему желанию, чего дети мужа и жены из одной юрисдикции сделать не имели права. Поэтому закон устанавливал, что крестьянин должен компенсировать своему господину возможную потерю, заплатив брачный выкуп. Для того чтобы этого избежать, жена должна была «лечь под его господина» (gesir desoubz son seigneur) — не буквально, а метафорически: это выражение означает переход в подданство другого сеньора. Такое прочтение подтверждается тем, что в дальнейшем «Книга бургундских обычаев» рассматривает случаи, в которых «под другого господина ложится» мужчина или женщина «ложится где-либо еще». 

Помимо законодательных источников известно еще пять документов, в которых также упоминается право первой ночи. Все это позднесредневековые списки привилегий, полученных сеньорами от королей. Во всех в них речь идет о том, что подданный, собравшийся жениться, должен уплатить своему господину выкуп (в большинстве случаев натуральный) за отказ воспользоваться правом первой ночи. Так, бургундский феодал Ла Ривьер-Бурде в 1419 году переписал список данных ему привилегий, добавив в него новые поборы: «Я также имею право взимать с моих людей и других, когда они женятся в моем владении, 10 турских су и филейную часть свиньи вдоль всего хребта и вплоть до уха, а также галлон любого напитка, присовокупленного к этой провизии, либо же я могу и должен, ежели сочту за благо, лечь с невестой, в том случае когда ее муж или его посланец не передаст мне или моему уполномоченному одну из вышепоименованных вещей». Судя по всему, описан обрядовый платеж, символически демонстрирующий власть феодала над его подданными. Вероятно, этот обрядовый платеж вырос из смешения фольклорных сюжетов, часть которых рассказывала о брачном выкупе, а часть — о сексуальных домогательствах представителей знати, которые, безусловно, имели место в реальности, но, судя по всему, законодательно никогда и нигде не закреплялись.

В эпоху Просвещения никогда в реальности не существовавшее право сеньора стали использовать для того, чтобы подчеркнуть свойственные Средневековью мизогинию, варварство и деспотизм. В распространении мифа важную роль сыграли «Опыт о нравах и духе народов» (1756) и «Философский словарь» (1764) Вольтера и «Свадьба Фигаро» (1784) Бомарше, в которых право первой ночи было представлено как варварский обычай феодального прошлого. Во время Французской революции право первой ночи не раз приводилось в качестве аргумента за свержение «старого порядка».

Именно так к праву первой ночи относились и на протяжении XIX века. В 1850‑е годы между историками состоялась продолжительная дискуссия о том, существовало ли право первой ночи в действительности, — и если для Жюля Дельпита, опубликовавшего в 1857 году 72 доказательства существования права сеньора, оно было аргументом в пользу средневекового варварства, то отрицавшие его существование католические публицисты представляли Средние века как идеальное благочестивое прошлое.

Важно понимать, что в спорах о праве первой ночи речь идет не о том, насколько в Средние века было распространено сексуальное насилие, а лишь о юридической стороне вопроса — о наличии юридически зафиксированного права на сексуальное обладание чужой невестой. Тот факт, что в средневековом праве женщина, пусть символически, рассматривалась как объект обмена или приобретения, многое говорит об отношении к женщине в Средние века, — но вопрос об этом прямого отношения к праву первой ночи не имеет.

Венгерская Святая корона

Святой Иштван, король венгерский. Картина Лукаса Кранаха Старшего. После 1510 года

В преамбуле к венгерской конституции, принятой в 2011 году, сообщается, что венгерская нация «гордится… святым королем Стефаном, который создал венгерское государство… и сделал [Венгрию] частью христианской Европы» и «почитает Святую корону, которая символизирует конститу­ционную непрерывность венгерской государственности и единство нации». Упомянутая Святая корона хранится в здании венгерского парламента; ее же изображение украшает национальный герб. Даже опустив размышления об архаичности понятийного аппарата и крайнем национализме документа, мы останемся с вопросами: как корона стала символом парламентарной республики? И при чем тут средневековый король?

По легенде, которую и сейчас постоянно повторяют представители националисти­ческих политических элит, именно ей был коронован первый христианский правитель Венгрии Стефан, или Иштван.

Святой король Стефан — важнейшая фигура венгерской истории, поскольку в его правление (около 997 — 1038) языческие полукочевые венгерские племена сформировали независимое государство и приняли христианство. В 1083 году Стефан был канонизирован — и это дало возможность говорить о святородности и богоизбранности правящей династии Арпадов, а позднее и о божественной защите венгерского государства. Основные сведения о его жизни долгое время черпали из «Жития святого Стефана», средневекового бестселлера, написанного епископом Хартвиком в 1112–1116 годах. Там рассказывается, как венгерский посол привез из Рима от папы корону и апостольский крест, символически легитимировавшие венгерскую государственность и независимость Венгрии от других государств и правителей. Долгое время корона, хранящаяся в здании парламента, считалась доказательством правдивости этой истории, и большинство венгров продолжают в нее верить, но в действительности реликвия имеет несколько иное происхождение.

Корона состоит из двух частей, нижней и верхней. Нижняя часть («греческая корона») представляет собой византийскую диадему, украшенную эмалями с греческими надписями и изображениями Иисуса Христа в окружении архангелов Михаила и Гавриила (на передней части), четырех святых (по бокам) и византийского императора Михаила VII Дуки, с двух сторон от которого находятся изображения его сына Константина и венгерского царя Гезы I (сзади). По-видимому, в 1070-х годах Михаил VII отправил эту корону Гезе I в подарок на свадьбу. На эмалях верхней части («латинской короны»), расположенных на двух перекрещенных золотых дугах, изображены Христос и четыре апостола, а надписи сделаны на латыни. Возможно, изначально это была звездица — предмет церковной утвари, символизирующий Вифлеемскую звезду и использующийся в литургии; с греческой короной она была объединена в XII веке; в XVI веке в навершии короны появился крест. В общем, сегодня очевидно, что корона не имеет отношения ни к святому Стефану, ни к Папскому Престолу. 

      Впервые словосочетание «Святая корона Венгрии» появляется в грамоте 1256 года; с именем же святого Стефана ее связывает король Андраш в 1292 году — когда для легитимности королевской власти большое значение стало иметь ее латинское происхождение. Вскоре коронация этой короной стала в Венгрии обязательным условием для получения монаршеского статуса — из символа власти регалия превратилась в ее носитель. Из-за этого Роберту Анжуйскому пришлось короноваться трижды — в 1301, 1309 и 1310 году: первые две церемонии происходили без Святой короны, и венгерская знать сочла их нелегитимными. В 1440 году беременная королева Елизавета Люксембургская с помощью своей служанки выкрала реликвию из замка в Вышеграде, чтобы обеспечить коронацию своему будущему сыну, Ладиславу Постуму. Итальянский хронист короля Матьяша Корвина Антонио Бонфини писал, что, по словам хранителя регалии, «даже бык, если ты видишь его украшенным Святой короной… должен считаться святым королем».

Императрица Мария Терезия. Фрагмент картины Мартина ван Мейтенса Младшего. Ориентировочно 1742 год

Все подданные венгерского короля назывались подданными королевской короны (fideles coronae regiae). К XIV веку сформировалось  представление об «исконно венгерских территориях» (включавших помимо современной Венгрии также территории современных Хорватии, Румынии, Сербии и Словакии), и их стали называть «короной королевства Венгрии» (corona regni Hungariae). После того как Сулейман Великолепный оккупировал значительную часть этих земель, к церемониальной клятве, которую произносили венгерские короли во время коронации, добавилось обещание «возвратить и вновь присоединить» к короне утраченные земли. Кроме того, корона фигурировала в качестве юридического лица, владеющего, например, замком в Буде или Трансильванским воеводством; официальные речи и церемониальные клятвы содержали личные обращения к ней.

В Новое время венгерская корона продолжала наделяться сверхъестественными силами. Так, в 1784 году император Священной Римской империи (и король Венгрии) Иосиф II Габсбург решил перенести реликвию в Вену. Население посчитало это причиной охвативших Венгрию катаклизмов, голода и экономической нестабильности, и в 1790 году корона была возвращена. В XIX веке история о том, что корона досталась Венгрии от папы римского, стала использоваться как доказательство исторического права венгерского государства на суверенитет, а сама средневековая регалия превратилась в символ независимости и территориальной целостности Венгрии. 

Фрагмент витража в базилике Святого Стефана. XIX век

В XX веке история, описанная епископом Хартвиком, была впервые поставлена под сомнение, и первая половина столетия прошла в спорах между историками, доверявшими средневековой легенде, и теми, кто считал, что в действительности корону Стефану прислал германский император Оттон III. Особенную важность этот вопрос получил после Первой мировой войны, когда Венгрия потеряла часть своих территорий и к власти пришел авторитарный режим Миклоша Хорти, который стал сотрудничать с нацистской Германией: корона по-прежнему воспринималась как символ (и воплощение) венгерской нации, государства и неделимости ее территории, но теперь доминирующей стала версия о ее германском происхождении. 

После разгрома Венгрии представители США нашли венгерскую корону, спрятанную от Советской армии в Германии, и перевезли ее на военную базу Форт-Нокс, где и были проведены первые полноценные материальные исследования регалии.

Сегодня в Венгрии корону по-прежнему воспринимают как символ целого комплекса идей — это, в первую очередь, концепция территориальной целостности Венгрии в границах, существовавших до Первой мировой войны, а также концепции независимости венгерского государства и единства нации, верной своим историческим идеалам. Конечно, такая политическая идеология, основанная на национальных мифах и легализующая территориальные притязания по отношению к соседним странам, выглядит в современном Евросоюзе довольно архаично, если не сказать — пугающе.

Граф Дракула

Афиша фильма «Дракула» Кароля Лайтаи. 1921 год

В 1897 году ирландский писатель Брэм Стокер опубликовал роман «Дракула» — о том, как в Англию из Трансильвании в поисках новых владений приезжает бессмертный вампир-аристократ. Роман очень быстро обрел популярность и лег в основу нескольких кинофильмов: в 1921 году первый, еще немой, фильм «Дракула» снял венгерский режиссер Кароль Лайтаи, годом позже вышел  «Носферату» Фридриха Мурнау (изначально Мурнау собирался экранизировать роман Стокера, но поскольку вдова писателя не разрешила ему этого сделать, он немного изменил сюжет и имена основных героев — так, графа Дракулу стали звать графом Орлоком), в 1931 году актер Бела Лугоши сыграл Дракулу в одноименном фильме, снятом Тодом Броунингом по заказу компании Universal Pictures. Претерпев в массовой культуре XX–XXI веков многочисленные трансформации, образ загадочного монстра, созданный Стокером, изменился почти до неузнаваемости: теперь романтизированные вампиры-тинейджеры скорее склонны к размышлениям о любви до гроба и вегетарианстве — например, в блокбастерах «Сумерки» и «Дневники вампира».

Афиша фильма «Носферату. Симфония ужаса» Фридриха Мурнау. 1922 год Афиша фильма «Дракула» Тода Броунинга. 1931 год

То ли для того, чтобы придать сюжету большую убедительность, то ли из интереса к экзотической истории Восточной Европы Стокер дал своему вампиру имя и некоторые детали биографии реального исторического персонажа — валашского воеводы Влада III Цепеша (1431 — 1476 или 1477). Стокер пользовался многочисленными историческими источниками, посвященными Владу Цепешу, в том числе легендарными, и получившаяся у него в результате история имеет довольно мало отношения к научным представлениям как о географии, истории или этнографии средневековой Румынии, так и о самом воеводе. 

В Средние века Валахия (одна из областей, впоследствии сформировавших Румынию) представляла собой государственное образование, занимавшее северный берег Дуная и южные предгорья Карпат и управлявшееся воеводами. Ее население говорило на румынском языке и исповедовало православие. В XV веке она оказалась зажатой между мусульманской Османской империей, стремившейся расширить свои территории в Европе, и католической Венгрией, считавшей себя последним бастионом христианства. Это заставляло Валахию заключать военно-политические союзы то с венграми против турок, то с турками против венгров, каждый раз выбирая меньшее из двух зол.

Валахия. Миниатюра из «Нюрнбергской хроники» Хартмана Шеделя. 1493 год

Будущий Влад III был сыном воеводы Влада II. Влад II носил прозвище Драк или Дракул — оно говорило о его принадлежности к рыцарскому ордену Дракона (по-румынски — dracul). От родительного падежа этого слова и происходит прозвище его сыновей Влада и Раду — их стали называть Дракуля, Дракула или Дракуле. Детство Влад и Раду провели при османском дворе в качестве политических заложников, гарантировавших верность их отца турецкому султану, и Порта считала их будущими проводниками османских интересов в юго-восточной Европе. 

В 1447 году валашские бояре при поддержке Венгрии свергли Влада II, после чего турки вторглись в Валахию и посадили на престол в качестве наместника Влада III. Вскоре венгры снова отвоевали Валахию и передали престол своему наместнику Владиславу II. Влад III бежал, но через некоторое время поменял сторону — и в 1456 году уже по договору с Венгрией снова вторгся в Валахию и убил Владислава II. Свое новое правление он начал с того, что собрал валашских бояр, обвинил их в интригах и убийствах прежних правителей и, по сообщениям источников, 500 из них посадил на кол (вероятно, эта цифра сильно преувеличена). За это он получил свое румынское прозвище Цепеш — «сажатель на кол». 

В 1459 году против турок собрался Крестовый поход, особая роль в котором была отведена венгерскому королю Матьяшу Корвину. Влад заключил с Матьяшем союз и тут же отказался платить дань султану. После этого он одержал множество побед против турок, за зиму 1462 года пересек Дунай и опустошил все турецкие владения от Сербии до Черного моря. Всех пленных он сажал на кол — по мнению историков, таким образом вселяя ужас и парализуя противника, значительно превосходившего его силами. После этого турецкий султан Мехмед II сам направился в Валахию, возглавив армию, почти втрое превышавшую войска Дракулы. Вдоль дорог Валахии он видел насаженных на кол турецких пленных, а ночью с 17 на 18 июня 1462 года отряды Влада III, переодетые турками, проникли в османский лагерь и атаковали противника. Османские войска отступили за Дунай.

Христос перед Пилатом. Картина неизвестного автора. Веленье, 1463 годВ образе Пилата изображен Влад III.

В сентябре 1462 года Влада неожиданно схватили по приказу венгерского короля и бросили в тюрьму. Согласно официальной версии, были перехвачены его письма к турецкому султану, в которых валашский воевода просил Мехмеда II о прощении и обещал передать Валахию и Трансильванию (сегодня часть Румынии, а тогда — автономное воеводство в составе Венгерского королевства) в его владычество. Впрочем, многие историки полагают, что обвинение было сфальсифицировано. Судя по всему, об этом задумывались и современники Цепеша. Так, официальный историк венгерского двора — гуманист Антонио Бофини писал: «Король [Матьяш Корвин] сообщил, что отправляется в Валахию на помощь Дракуле… но по пути, я не знаю почему, и это никогда не было никому до конца понятно, он схватил Дракулу в Трансильвании, а другого Дракулу [Раду], которого турки посадили на валашский трон, он, вопреки всем ожиданиям, поддержал. Этого первого он привез в [венгерскую столицу] Буду и наказал 10 годами тюрьмы». В тюрьме Влад провел 13 лет, после чего был реабилитирован, принял католичество, и в 1475 году Матьяш Корвин даже снова поставил его на валашский престол. Но вскоре после этого Дракула был убит при загадочных обстоятельствах, а его голову в качестве трофея доставили туркам в Константинополь.

Причин, по которым Дракула попал в опалу, могло быть множество. Несмотря на свою героическую репутацию, он обеспечил себе множество врагов — среди них были и валашские боярские роды, которым платить умеренную турецкую дань было проще, чем постоянно спонсировать войны, и жившие в Трансильвании саксы, чьи интересы он постоянно ущемлял, и даже сам Матьяш Корвин, который находился в вооруженном конфликте с императором Священной Римской империи и не хотел больше вкладывать огромные суммы во вторую войну, ненужную ему, но одобренную на самом высоком уровне. Так или иначе, уже в 1462 году появились первые версии истории «об ужаснейшем тиране Дракуле Воде [воеводе]», в которых Дракула описывался как кровожадный тиран, садист и пособник дьявола. Их распро­странению активно способствовал сам венгерский король — так, папский легат Николай, епископ Модруша, записал, что Матьяш Корвин сам рассказывал, как «сорок тысяч человек обоих полов и разных возрастов, принадлежавшие к враждебным семьям, были… убиты по его [Влада Цепеша] приказу с помощью самых изуверских пыток. Некоторые погибли от колесования, с других живьем сдирали кожу, третьих сажали на кол или жарили на углях… И никакой вид жестокости не избежал его внимания». Тогда же прозвище Дракула получило новую интерпретацию. Тот же епископ Николай писал: «Тиран этих людей [валахов] зовется Дракул. Тем же именем они зовут и дьявола». Действительно, на румынском языке слова «дракон» и «дьявол» звучат одинаково. 

Дракула. Гравюра из «Die geschicht dracole waide». Нюрнберг, 1488 год

Распространяемые из Венгерского королевства истории о Дракуле быстро приобрели международную популярность. В 1463 году при дворе императора Священной Римской империи Фридриха III была написана поэма «Рассказ о кровожадном сумасшедшем, называемом валашский Дракула», с конца XV века в Германии стали появляться разнообразные версии «Ужасной истории о великом тиране», а в 1480-х годах дьяк Федор Курицын, бывший послом Ивана III при дворе Матьяша Корвина, написал русскоязычное «Сказание о Дракуле-воеводе». 

Благодаря книгопечатанию истории и гравюры, изображавшие зверства Дракулы, быстро распространялись, образ правителя-садиста становился все более популярным, параллельно утрачивая связь с реальным историческим персонажем. Вскоре имя Влад исчезло, и героя стали называть просто Дракулой, и уже фольклорный господарь Дракула слился с мифическим вампиром, начав пить кровь своих врагов. 

Но окончательно ассоциация между этими двумя персонажами установилась именно после книги Брэма Стокера, который и ввел валашского воеводу в пантеон самых популярных и могущественных злодеев истории.

Венгерский медиевист Янош Бак   рассказывает, зачем в XVIII–XX веках людям понадобилась средневековая история

Разговор  Ирина Калитеевская

 

Личный архив Яноша Бака

— В XIX веке в разных частях Европы начинает пробуждаться интерес к Средним векам; возрождение переживают образы, связанные со Средневековьем, люди все больше интересуются средневековыми событиями. Каковы основные причины и направления этого интереса?

— В разных местах этот процесс происходил по-разному. Деятели национальных возрождений стали обращаться к Средним векам уже в XVIII — начале XIX века. Представьте, как важно было для Чехии открытие Краледворской и Зеленогорской рукописей  , если Франтишек Палацкий   — а я не сомневаюсь, что такой великий историк, как он, должен был сразу понять, что перед ним подделка, — полностью поддержал Ганку. Очевидно, он полагал, что в тот момент это было необходимо для чешской нации. Характерно, что окончательное разоблачение этих подделок случилось только при следующем поколении, в окружении президента Томаша Масарика  , когда чешская национальная идентичность была уже не такой молодой — и могла позволить себе отказаться от фальсифицированных средневековых легенд.

Довольно интересно, что даже у уже давно сформировавшихся наций, например у французов, в XX и чуть ли не в XXI веке снова и снова возникала идея обращения к Средним векам. В республиканской Франции, например, очень большое значение придавали такому событию, как полуторатысячелетие крещения Хлодвига I  , — в довольно-таки националистическом, католическом, можно даже сказать, анти-социально-демократическом духе. В ФРГ и позднее в объединенной Германии устраивали выставку за выставкой, посвященные Меровингам и прочим великим династиям, существовавшим до появлении Германии, много внимания уделяли Карлу Великому — очевидно, таким образом как бы добавляя исторической глубины относительно молодой нации.

Все эти образы, взятые из Средних веков, совсем не всегда были абсолютно исторически необоснованными — хотя и практически всегда оказывались утрированными. Например, когда создавался Евросоюз, Карла Великого подняли на его флаг как отца Европы — и в этом можно найти определенное рациональное зерно, хотя, конечно, самого Карла волновала его собственная империя, а никакая не Европа.

К концу XX века этот политический интерес к Средним векам — вместе с национализмом и вообще всякой предвзятостью и зашоренностью, — казалось бы, шаг за шагом должен был уйти в прошлое, но этого не произошло. В нашей части света это еще усложнилось тем, что в коммунистическую эпоху Средние века описывались как мрачный, эксплуататорский и клерикальный мир. Когда коммунистические режимы пали, знаки поменялись: если коммунисты не любили Средние века, то теперь нам надо было их полюбить, просто потому что враг этого режима — наш друг.

Наверное, худший пример манипуляции с прошлым — речь Милошевича на Косовом поле  , с которой в некотором смысле началась первая югославская война. Конечно, Битва на Косовом поле была самой крупной битвой в войне с Османской империей и очень важным историческим событием, но Милошевич, апеллируя к той великой Сербии, предъявлял претензии на современную территорию Косова, население которого, естественно, изменилось с 1389 года — и теперь там проживали не только сербы, но и албанцы, которые требовали автономии. Милошевич в годовщину Битвы на Косовом поле ассоциировал современную ситуацию с битвой сербов против турок-османов, таким образом призывая к изгнанию или убийству албанцев, хорватов и вообще кого угодно. Возможно, это было самым кровавым злоупотреблением Средневековьем в недавнем прошлом, но к средневековым образам по-прежнему обращается националистический популизм по всей Европе — от Венгрии и Польши до, в меньшей степени, Чехии.

У этого явления множество вариантов. В Венгрии говорят о возрождении степной культуры, о скифах. Появились сайты, посвященные турулу. Турул — это мифологическая птица династии Арпадов и символ того древнего, дохристианского величия мадьяров. Но турул действительно фигурирует в хрониках и на изображениях, так что нельзя сказать, что его придумали в Новое время, — что-то такое было. Более курьезная ситуация с руническими надписями: в XVIII веке из фрагментов надписей, найденных в первую очередь в Трансильвании, сконструировали какую-то руническую письменность, но не существует абсолютно никаких доказательств, что это хоть сколько‑нибудь древний алфавит. Современные венгерские националисты вообразили, что это древняя венгерская письменность, и теперь в деревнях можно встретить надписи, сделанные одновременно на венгерском — и этой руникой.

— А известно, кто конкретно был создателем этого алфавита?

— Такие вещи никогда не придумываются одним человеком. Они как бы вырастают. Один находит надписи, другой конструирует алфавит, третий преподносит его академическому сообществу, четвертый — какой-нибудь исследователь с репутацией, который объявляет это научной разработкой.

Еще один пример: несколько лет назад Болгария отмечала трехтысячелетний юбилей своей истории — уж не знаю, кому, как предполагалось, Болгария наследует: догреческим фракийцам, македонцам или еще кому-то. Такие очевидно фальсифицированные юбилеи возникают постоянно — поскольку это способ сообщить, что эта нация раньше других появилась на определенной территории, а потому имеет больше прав на нее.

— Но применительно к Средним векам в любом случае невозможно говорить ни о нации, ни о национальном государстве?

— Конечно, нет. В позднее Средневековье наблюдается определенная связь между людьми, говорящими на одном языке, но она не обязательно политическая, скорее культурная. Национальное государство — то есть идея, что люди, имеющие единую культуру, должны иметь единую политическую власть, — возникает в XVIII–XIX веках. Но в Средние века всегда можно найти что-нибудь, что будет поддаваться нужной интерпретации. Например, в венгерском средневековом праве формулируется некоторая разница между рабами или слугами, которые говорят на венгерском языке, и всеми остальными. Одних можно продавать за границу, других нельзя. Так что там присутствует какая-то идея о том, что есть мы, а есть другие. Но это не имеет никакого отношения к представлению о государстве: человек является подданным определенной династии, и через это определяется его отношение к королевству. Можно ли вообще назвать королевство государством — большой вопрос, вызывающий много споров, давайте оставим его в стороне.

— Можно ли, исходя из этого, сказать, что Средние века были в общем‑то толерантным временем?

— Это не толерантность, это отсутствие интереса. Я имею в виду, что толерантность — это когда люди понимают, что могли бы повести себя нетолерантно, но сознательно решают иначе. В Средние века же в принадлеж­ности к тому или иному народу просто не видели проблемы. Это можно сравнить с дальтонизмом. Косвенным образом это подтверждается тем, что в повествовательных и документальных источниках редко уточняется, например, что что-то было сказано на одном языке, а затем переведено на другой: человек из Германии приходит ко двору венгерского короля, и они о чем-то договариваются. Как им это удалось — никого не интересует.

— А религиозные различия?

— Религиозные различия — это действительно различия, и тут «толерантность» может быть вполне подходящим словом. Папа римский, например, говорит: мы должны терпеть евреев, потому что они несут нам весть, они посланы нам в назидание — как напоминание о том, что они не поняли, что Мессия пришел, и отвергли Его. Это Божья воля, чтобы мы всегда имели их поблизости. Они неправы, но они вовсе не обязательно являются олицетворением зла — и мы, несмотря ни на что, вынуждены их терпеть. Мусульмане, возможно, являются злом, и к ним можно отнестись иначе. А вот еретики — они несомненное зло, потому что они портят всю общину, приносят вред. Так что их следует вернуть в лоно церкви или истребить. Тут толерантность неприемлема: было бы просто проявлением лени наблюдать, как люди, имеющие возможность спастись, идут прямым путем в преисподнюю, на вечные муки. Так что мы должны силой принудить их вернуться на путь истинный — или по крайней мере не увлекать за собой других. Так что быть «толерантным» в данном случае нехорошо: ты ведь таким образом позволяешь людям снискать проклятие, зная, что их можно было бы спасти. Лучше в таком случае их сжечь.

— Можно ли сказать, что в последние годы наблюдается консервативный поворот, из-за которого снова возникает интерес к Средневековью?

— В Венгрии недавно вполне демократически избранное правительство приняло конституцию, в преамбуле к которой провозглашается, что Святая корона Венгрии — символ Венгерской Республики. Казалось бы, что может быть более средневековым? Но это все уже не так важно. Мне кажется, это скорее декоративная деталь — консерватизм вообще любит украшать себя клерикальными или средневековыми аксессуарами, но не думаю, что за этим стоит что-то большее.

— Политики не единственные люди, пользующиеся нужными им интерпретациями средневековых явлений?

— Да. Второе направление — возродившийся в начале XIX века интерес к средневековому искусству. Прежде его отвергали как варварское; отсюда и слово «готика» (потому что готы воспринимались как какие-то дикие кочевники). Теперь готическая архитектура начала восприниматься как доказательство величия национального прошлого, и в Англии, Франции и других европейских странах стали во множестве строить здания, подражающие готическим соборам. Посмотрите, например, на Вестмин­стерский дворец   или Венгерский парламент  . Эта апелляция к величию прошлого начинается спустя некоторое время после начала того, что называют модернизацией — или буржуазной трансформацией — Европы: во времена Французской революции готика и феодализм воспринимались как нечто дурное, революционеры разбивали и сбрасывали статуи и угрожали сжечь многие церкви, а сто лет спустя Виолле-ле-Дюк создает образ готической Франции — реставрирует собор Парижской Богоматери, Реймсский собор и многие другие здания, разрушенные (или почти разрушенные) в результате Французской революции и процесса рождения французской нации.

— Казалось бы, этот интерес к средневековому искусству был непосредственно связан с рождением национальных государств.

— Интересно, что в действительности он стал проявляться только с началом реставрации середины XIX века: Венский конгресс, собранный после поражения Наполеона, был, в общем-то, средневековым мероприятием — после того как наполеоновская версия революции была повергнута, монархи собрались и распределили между собой Европу. У руля при этом стояли российский император и император Священной Римской империи, фигуры средневековые по своей природе.

И третье направление, гораздо более недавнее, это квазисредневековая романтика с вампирами и прочими элементами такого рода, «Гарри Поттер» и прочие вещи. Я не думаю, что у этого направления есть какая-то специальная политическая подоплека. Возможно, оно имеет некоторое отношение к тому, что происходило в 1960-е годы, — я имею в виду и парижские события 1968 года, и американских хиппи, и другие события. В результате тех же процессов люди стали искать альтернативу материалистичному современному миру — и находили его в эпохе вампиров, Дракулы, рыцарей в сияющих доспехах, спасающих прекрасных дам от разных неприятностей, и прочих мифологизированных образов, связывающихся в обыденном сознании со Средневековьем. Тогда стали открываться и все эти «средневековые» рестораны.

Я с этим столкнулся, когда преподавал в канадских университетах. В 1960-е и 1970-е годы курсы по Средним векам собирали толпы студентов: среди молодых людей, которым осточертел мир их родителей, все это коммерциализированное модернизированное общество, был распространен такой идеализированный образ неиспорченного, сельского, простого, человечного средневекового мира. С одной стороны, такие большие группы были нам на руку для получения грантов, но с другой стороны, нам приходилось говорить этим молодым людям: «К сожалению, вряд ли все так однозначно, и вряд ли в то время человечество было ближе к Богу, чем в любую другую эпоху». Это возрождение Средних веков до сих пор продолжается — в массовом кино и через другие коммерческие механизмы. Частью этого направления, возможно, является всплеск интереса к «Властелину колец», начавшийся в Америке в 1960-е годы  . Это очень интересное явление, но вовсе не обязательно полезное для более трезвой научной оценки этого исторического периода. Как однажды сказал мой друг Патрик Гири  , «Средние века вернулись, но не факт, что эта новость хорошая».  

Источники

• Зуковић Љ. Историјски краљ Марко и епски Краљевић Марко.  Бања Лука, 1995.
• Михаљчић Р. Крај Српског царства.  Београд, 1975.
• Кралот Марко во историјата и во традицијата. Прилози од научниот собир одржан по повод 600-годишнината од смртта на кралот Марко.  Прилеп, 1997.
• Andreescu Ș. Vlad Țepeș (Dracula): între legendă și adevăr istoric.  București, 1998.
• Asbridge T. The Crusades: The War for the Holy Land.  L., 2012.
• Boureau A. Le Droit de cuissage, la fabrication dʼun mythe, XIIIe — XXe siècle.  Paris, 1995.
• Carpenter D. A. The Struggle for Mastery: Britain, 1066–1284.  Oxford, 2003.
• Florescu R. R., McNally R. T. Dracula, Prince of Many Faces: His Life and His Times.  N. Y., 2009.
• Flori J. Richard Cœur de Lion, le Roi-chevalier.  Paris, 1999.
• Frank R. The Invention of the Viking Horned Helmet.  International Scandinavian and Medieval Studies in Memory of Gerd Wolfgang Weber. Trieste, 2000. 
• Gillingham J. Richard I.  New Haven, London, 1999.
• Hilsdale C. J. The Social Life of the Byzantine Gift: The Royal Crown of Hungary Re-Invented.  Art History. № 31. 2008.
• Kovács É., Lovag Zs. The Hungarian Crown and Other Regalia.  Budapest, 1986.
• Langer J. The Origin of the Imaginary Viking.  Viking Heritage Magazine. № 4. 2002.
• Louis M.-V. Le Droit de cuissage, France, 1860–1930.  Paris, 1994.
• Miller E. Dracula: Sense & Nonsense.  Westcliff-on-Sea, 2000.
• Péter L. The Holy Crown of Hungary, Visible and Invisible.  Slavonic and East European Review. № 81 (3). 2003.
• Soulis G. C. The Serbs and Byzantium During the Reign of Tzar Stephen Dušan (1331–1355) and His Successors.  Washington, 1984.
• Stoicescu N. Vlad Țepeș.  București, 1976.
• Tóth E., Szelényi K. Die heilige Krone von Ungarn: Könige und Krönungen.  Budapest, 2000.
• Wettlaufer J. Das Herrenrecht der ersten Nacht: Hochzeit, Herrschaft und Heiratszins im Mittelalter und in der frühen Neuzeit.  Frankfurt a. M., 1999.
• Winroth A. The Age of the Vikings.  Princeton, 2014.  

Подготовила  Анна Адашинская