«…венцом полководческого искусства Петра был, конечно, Прутский поход: ничего столь позорного Россия не переживала никогда…
Петр сунулся совершенно не спросясь никакого броду и влип, как кур во щи: великий визирь окружил всю петровскую армию, так что Петру на этот раз, — за отсутствием по тогдашним временам авиации, — даже и бежать было невозможно. И в этой обстановке Петр проявил свою обычную “твердость духа” — плакал, писал завещание, предлагал отдать обратно всю Прибалтику (не Петром завоеванную!) тому же Карлу, выдачи которого еще вчера он ультимативно требовал от султана.
Великий визирь не принял всерьез ни Петра, ни его гения, ни его армии, иначе он не рискнул бы выпустить ее за взятку, которою расторопный еврей Шафиров ухитрился смазать и визиря, и его пашей» [141] (с. 445).
Чуть прервемся. Как же это так? Неужели же Шафиров, занимающий у Петра пост министра финансов, принадлежал к некогда проклятому Ноем народонаселению планеты — к хананеям?
Не только принадлежал, но, как здесь же свидетельствует в своем дневнике датский посол Юль, исповедовал иудаизм. Это подтверждает и его наблюдения за сыном Шафирова, которого Юст Юль:
«желая стяжать дружбу вице-канцлера… предложил взять к себе в дом» [5] (c, 191).
И вот что он вывел из своих наблюдений:
«Выше упоминалось о слухах, касательно того, что вице-канцлер Шафиров втайне (остается) жидом. В моем мнении (слухи эти) подтвердились (тем) что, как мне много раз случалось замечать, у меня за столом сын Шафирова не прикасался к свинине, а однажды на мой вопрос, почему он ее не ест, отвечал, что ее не едят ни родители его, ни браться, ни сестры, ибо считают это грехом» (там же).
Так что не просто масонским являлось правление Россией Петром, но, уточняем, именно жидомасонским. Точно таким, каким было и правление Ленина.
Но не зря Ванга сообщала, что именно в Петре некогда сидел тот самый воспетый Рерихами и Блаватской дух, который затем будет находиться сначала в Ленине, а затем — в его мавзолее. Ведь именно этот дух и руководил этими обеими «русскими» революциями. А потому-то и обладающие им людишки столь всегда тряслись за свою шкуру. Шкуру, что выясняется, аж самого зверя. Того самого зверя, который из преисподней.
Потому-то и страну свою что его дел наследник, что сам Петр, передавали исключительно в руки в прошлом туземных жителей древнего Ханаана. Именно из данной породы народонаселения, что предсказано, и должен выйти антихрист. И он был в шкуре Ленина, а сегодня — его мавзолея. Ранее же этот дух сидел в Петре. Потому-то так тот всегда и опасался за сохранность своей шкуры. Потому-то так и дрожал от страха и теперь — у реки Прут.
Но зря, что выясняется, он так опасался за свою звериную шкуру. Турки не приняли всерьез ни Петра, ни его бутафорскую армию. А потому:
«Любезность победителей дошла до того, что они охраняли путь отступления петровской армии» [141] (с. 445).
И вот по какому поводу была турками эта любезность проявлена. Один из петровских потешников:
«продавал татарам пистолеты» [5] (с. 313).
Но сделка не состоялась, а незадачливый расхититель собственности петрушечно-потешного этого эрзац-воинского формирования оказался тароватыми татарами даже убит. И вот как пригорюнились после данного весьма для них мрачного эпизода эти воры, которым даже свое собственное оружие не давали «жестоковыйные» басурманы распродавать по демпинговым ценам:
«Мы немедленно пожаловались на такое безчинство верховному визирю, который на другой день прислал нам пашу с тысячью всадников spahi, имевших [приказ] охранять нас» (там же).
И вот как страшны были улепетывающим незадачливым потешникам, расхитителям приобретенного на деньги русских налогоплательщиков военного имущества, эти татарские вражины, все норовящие умыкнуть итак задешево им сбрасываемое, оказавшееся и здесь без надобности, военное снаряжение петрушечного воинства:
«Шли мы не только эту ночь, но, сделав около полуночи привал часа на два, продолжали идти и (весь) следующий день.
13/24 июля. За недостатком фуража (?) [знак вопроса поставлен переводчиком — А.М.] шли до полудня… потом продолжали марш до одного места…» [5] (с. 313–314).
Вот, что выясняется, куда устремлены были все пожелания драпающего от несговорчивых перекупщиков краденого оружия этих басурман взоры и устремления кинувшегося в бега воинства — в одно место.
И только лишь:
«здесь турки расстались с нами» [5] (с. 314).
Вот аж где.
Однако ж Петр драпал и много далее все с той же своей удивительной проворностью в ретираде, столь усвоенной им с раннего вьюношества и не забытой до самых до седин. Мост через Днестр, который аж у Могилева, что свидетельствует датский посол Юль:
«…наводили с величайшей поспешностью, так как немало опасались перемены решения со стороны турок» [5] (с. 317).
Вот сколько «храбрости» имелось в этом воспетом одами и балладами «воителе» и его аника-воинстве.
Солоневич подытоживает «успехи» Петра в воинском искусстве:
«За нарвские, гродненские и прутские подвиги любому московскому воеводе отрубили бы голову — и правильно бы сделали. Петра вместо этого возвели в военные гении» [141] (с. 446).
А вот что, к слову сказать, когда-то произошло под вышеупомянутым Гродно: имея своих войск трехкратное над шведами превосходство, наш «славный гений» впал в обычное свое в минуту хоть какой-либо малейшей опасности состояние.
По словам Ключевского:
«“Петр, в адской горести обретясь” …располагая силами втрое больше Карла» [1] (с. 104),
вновь струсил и вновь сбежал.
Причем, там же, под Гродно, это бегство повторилось и в следующий раз. Подытожим: два бегства из-под Гродно, два из-под Азова, разок из-поз Нарвы и разок — Прутский безславный поход. К тому следует прибавить и бегство от Софьи в Троицу. То есть, подытожим, Петр бегал 7 раз… Кто там еще возводит эту шушеру чухонскую в славные гении?
А вот на чем был построен первый поход царя Петра на Азов. Вся стратегия этой его военной «операции» заключалась в возможности неожиданно напасть в тот момент, когда сопредельное государство будет связано крупномасштабным ведением военных действий с коалицией европейских стран. И вот такой момент наступил. То есть появилась уникальнейшая возможность неожиданно ударить Турции в спину:
«Теперь время удобное: у султана три больших войска ратуют в Венгрии с императором… у турок и татар была война с немцами…» [38] (с. 192).
А потому:
«В начале 1695 года он приказал объявить поход… Государство имело в распоряжении сто двадцать тысяч войска, кроме малороссийских полков» [13] (с. 625).
«Шкипера [то есть Петра — А.М.] должна была прельщать мысль, что Азов был ключ к Азовскому морю. Хотели оплошать турок, напасть нечаянно на Азов…» [200] (с. 510).
Переводим этот премилейший историко-пиетический каламбурчик: «оплошать» и «напасть нечаянно» — значит незаметно подкрасться и подло ударить в спину.
В поход с Петром отправилось:
«…войско нового строя, полки: Преображенский, Семеновский, Бутырский и Лефортов… всего 31 000…» [200] (с. 510).
И без ернического куража, что и понятно, не обошлось и здесь:
«…бомбардирскую роту вел бомбардир Петр Алексеев» [200] (с. 511).
Настроение в петровской жандармской команде было отменным:
«“Шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть идем”, — писал бомбардир в Архангельск к Апраксину» [200] (с. 511).
«…Петр и под Азов отправился развлекаться» [12] (с. 72).
Но вот наткнулись на первое препятствие: путь лодкам преграждала перекинутая через реку цепь, охраняемая двумя каланчами. И вот, интересный момент, с самого же начала военных действий все эти якобы выученные Петром воевать его личные воинские формирования куда-то вдруг из поля зрения исчезают. На горизонте же появляются до того даже и в войсках не числящиеся донские казаки:
«Кликнули клич по охотниках из донских казаков — кто пойдет на каланчу? Каждому обещано по 10 рублей. Казаки взяли одну каланчу… ночью турки, сидевшие в другой каланче, ушли из нее, покинув свои пушки, утром казаки заняли каланчу» [200] (с. 512).
А в то же самое время:
«Шереметев и Мазепа взяли приступом… Кази-Кермень и Таган…» [200] (с. 513).
У Шереметева в подчинении имелась так называемая «старая дворянская конница», а у Мазепы, что и естественно, — малоросские казаки. То есть и вновь: ни о каких победах бутафорских солдат Петра нет и малого намека. А ведь вообще-то они, а вовсе не Петр, взяли Таганрог. Но об этом в реляциях о войнах Петра — полная тишина…
А вот теперь сведения и о них:
«Петр I, подойдя к турецкой крепости Азов с гарнизоном не более 5 000 человек, осадил ее и 5 августа попытался взять штурмом, но потерпел неудачу…» [208] (с. 293–294).
Так что даже астрономическое численное преимущество успеха потешной армии Петра так и не принесло, так как войском, по большому счету, оно вовсе и не являлось.
В чем пришлось убедиться достаточно быстро:
«…при атаке татарской конницы “на русский пехотный Швартов полк” иноземный командир приказал всему полку стрелять сразу» [168] (с. 195).
Последствия не заставили себя долго ждать:
«Татары смяли солдат и как “овец погнали” в свою землю вместе с полковником» (там же).
На таком уровне в те времена находилась хваленая западноевропейская военная наука. Другое дело — мы сами:
«Подобных промашек стрелецкая пехота не допускала за всю историю своего существования» (там же).
Но модная закордонного образца пехота Петра такой казус допустила после первого же соприкосновения с настоящим неприятелем, обнажив на тот день в военном отношении свой слишком низкий уровень. Потому Петру, располагающему исключительно подобного рода эрзац воинскими жандармского покроя формированиями европеоидного типа, пришлось и отсюда срочно ретироваться:
«2 октября русские сняли осаду и отступили» [208] (с. 294).
Так как же «историкам» соврать позабористее? Почему же все-таки «отступили»?
Примерно так:
«Петр затаил страх, тот же страх, как в памятную ночь бегства в Троицу…
…Петру жутко было взваливать на одного себя такое важное решение: молод еще был и смолоду пуган» [38] (с. 191–192).
И это в двадцать три-то года молод?! А Александр Невский в свои девятнадцать, когда наголову разгромил своим малым отрядом полчища вторгшихся шведов, глубоким стариком уже что ли был?!
Так ведь Карлу, насмерть перепугавшему Петра под Нарвой, еще не было и девятнадцати!
Но Петр, еще и не единожды, — бежал…
Жаль, что Софью предал оказавшийся масоном ее фаворит Голицын. Ведь ей, что выясняется, нечего было тогда бояться этой петровской тридцатитысячной аника-«армии», умеющей воевать лишь с мирным населением, так как она способна выполнять, в лучшем случае, лишь полицейские функции. Да и то: когда вдесятером против одного. И при первой же возможности кидается в бега от шестикратно уступающей ему армии не только каких-либо европейцев, но даже от турок!
Однако ж вся эта армада, многократно превышающая количество засевших в крепости солдат неприятеля, после внезапного бегства Петра поддалась паническому настроению своего предводителя и почти поголовно была вырезана турками, кинувшимися в погоню за беглецами.
И слишком немногим из пришедших тогда с Петром представителей его жандармских формирований довелось тогда унести ноги:
«…всего треть осталась от армии» [38] (с. 215).
Большего позора в войнах России именно с турками просто не бывало ни до, ни после Петра! Именно мы всегда били их, несмотря на просто подавляющее своей численностью превосходство врага, доходящее и до 1:5, и даже до 1:20 не в нашу пользу!
«Вообще во время войн XVIII–XIX вв. соотношение сил одного русского солдата против 10 персидских или турецких солдат русское командование считало нормальным для ведения сражения. Недостаток сил компенсировался храбростью и умением русского воина» [209] (с. 203).
Но Петр, имея шестикратное преимущество, бежал…
Однако ж битому снова неймется. И после первой неудачной попытки была предпринята вторая. Для чего устроена корабельная верфь в Воронеже.
После длительной подготовки потешные части Петра вместе с вышедшим из потешного Плещеевского теперь уже Воронежским флотом выступили под Азов.
Но при виде неприятельской флотилии Петр опять поступил как и обычно — испугался:
«20 мая, после рекогносцировки турецкого флота, которому он должен был преградить выход из Дона и не дать подвезти провиант в крепость, Петр вдруг, испугавшись его грозного вида, отступил со своими галерами…» [19] (с. 72).
И это самое «отступил» и означает — бежал!
Только вот галера не конь — она только идти может. А потому Петра, после его весьма обыденного дезертирства, уже к полудню следующего дня все же настигла радостная весть (куда он к тому времени на своей все ж не лошадиной скорости отструганной им из сырого леса тихоходной посудине мог успеть доретироваться, осталось за кадром). Оказалось, что в тот же день, когда Петр столь ретиво кинулся в весьма привычные ему бега (тогда уже в четвертый раз в своей необычайно богатой на ретираду практике):
«…казаки на своих “чайках”, легких кожаных челнах, летающих, как настоящие чайки по воде, без всякого приказания, по собственному побуждению напали… на турецкие суда и принудили их отступить с большими потерями» [19] (с. 72).
Иными словами видя, что очередное бегство Петра неминуемо послужит сигналом к бегству и его бандформированиям, что неизбежно закончится преследованием и поголовным истреблением беглецов, среди которых, между прочим, окажутся и сами казаки, вынудила эту здесь единственную присутствующую настоящую боевую войсковую единицу вступить в неравный бой со всей армадой турецкого флота. Мало того, в отсутствие удирающих петровских потешных моряков, одержать над сильно превосходящими силами врага неслыханную победу: разгромить утлыми лодчонками военно-морской турецкий флот!
И когда Петр уж было вообще почти удрал, что сообщает Желябужский:
«Июня в 14 день из-под Азова пришла почта, а в той почте написано, что милостью Божиею и его государским счастием турецких людей на море побили, и 15 фуркатов со всем взяли, и один корабль взяли со всеми припасами, и пороху много взяли, а другой корабль взять не дался, и его потопили совсем» [210] (с. 289).
То есть флот турецкий, от которого и сбежал Петр со своим аника-эрзац-воинством, даже и не пытаясь ему сопротивляться, донскими казаками, несмотря на подавляющее преимущество врага в живой силе и технике, был просто наголову разгромлен.
Весть обрадовала беглеца. Он даже разрешил победителям воспользоваться плодами своей победы:
«…и государь всем тем добром пожаловал казаков, и казаки делили то добро три дня между собой» (там же).
Петр после такого неожиданно выпавшего ему счастьица, приободрился. Он воротился к потешникам, на свое счастье не успевшим драпануть вместе со своим сюзереном за компанию, подставив спины под немилосердные удары турецких сабель.
Это дало возможность все же приступить к обстрелу города, который велся потешными, то есть бутафорскими придворными «солдатиками» Петра, достаточно неточно, так как по целям они бить никогда и не приучались. Пушки применялись Петром при пальбе в воздух в честь каких-либо, с его точки зрения, знаменательных событий. А потому и толку от этих выстрелов практически не было никакого. Однако же это вовсе не помешало казакам взять Азов. Месяц петровские птенчики топтались на месте и пуляли из своих гаубиц исключительно по воробьям. Казаки же, в это самое время, готовились к штурму. То есть, имея немалый опыт русского человека по овладению вражескими крепостями, рыли подкопы и насыпали валы.
И вот:
«17 июля малороссийские и донские казаки пошли на штурм… турки, опасаясь возобновления штурма… на другой же день сдались» [13] (с. 626).
То есть и сдались-то они, как здесь более чем четко указано, именно казакам! А уж вовсе не петровского толка потешным, от которых и здесь толку не было никакого и ни в чем.
Вот что подробно об этом штурме сообщает Желябужский:
«…великоросское и малоросское наше войско, во обложении будущего около града Азова, земляной вал к неприятельскому рву отовсюду равномерно [привело]… и валы сообщили толь близко, еже возможно было с неприятелями, кроме оружия, едиными руками терзатися… И сего же настоящего июля 17 числа, в пяток, малороссийское наше войско… и с донскими казаками предварили неприятельский раскат подкопав, и на него мужески взошли, и с неприятелями бились довольно, и тем раскатом овладели… В 18 числе, в субботу, о полудни, неприятели, видя… свою конечную погибель, замахали шапками и знамена преклонили…» [210] (с. 292–293).
Таким-то вот образом наш не в меру пугливый монарх и стал победителем сражения, где как его бутафорский флот, так и потешные же части, со специализированными исключительно по пальбе «по воронам» пушкарями, не сыграли какой-либо заметной роли в случившейся виктории. Все сделали отнюдь не подготовляемые иностранными «специалистами» войска, а не имеющие к его немцам и близко никакого отношения запорожские и донские казаки.
Петр же все заслуги этого сражения тут же присвоил исключительно самому себе. А потому и отправился в поисках улучшения нападательной способности своих потешных эрзац-воинских формирований не на Дон и не в Запорожье, где базировались одержавшие данную викторию иррегулярные части, а за границу, где и аналогов казацким воинским формированиям никогда не бывало, да и быть не могло.
И турки постоянно крушили собираемые против них европейские коалиции, наводя ужас лишь одним только своим именем.
Казаки же, живя с турками по соседству, наводили ужас уже на них. Их опытом и следовало бы воспользоваться столь любящему заимствования монарху.
Но его почему-то понесло в совершенно противоположную сторону. В ту самую, куда, между прочим, потянуло некогда и его по самозванству предшественника. Перед самым своим безславным концом Лжедмитрий, по словам Жака Маржерета, капитана на службе в его войсках:
«…решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего тысяча шестьсот шестого года отплыть с английскими кораблями во Францию, чтобы приветствовать христианнейшего короля, о котором он говорил мне много раз с великим почтением, и завязать с ним отношения» [211] (204–205).
Причем возраста он был аккурат того же, что и Петр во время своего пресловутого «великого посольства». Ведь собираясь через полгода отъехать заграницу, Самозванец, по словам очевидцев, был:
«…в возрасте 23–24 лет» [211] (с. 212).
Но и цель у обоих этих посещений заграницы была одна. Петр, например, во всеуслышание заявил:
«Я в ранге ученика и нуждаюсь в учителях (Соловьев, т. IX, с. 461; т. XI, с. 93)» [19] (с. 75).
Но вовсе не обучаться военному ремеслу, что нам сегодня внушено, собирался отправляться за кордон этот выученик масонов Голицина и Лефорта в свое первое путешествие:
«В такой форме было придумано посольство с исключительной целью испытать Петра в роли ученика и подготовить его к посвящению в масонство. “Аз бо есть в чину учимых и учащих мя требую” — вот девиз, под которым проходил курс своей будущей подготовки реформатор» [14] (с. 106).
Библиографию см. по: Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Комментарии (0)