«“…пьяница и развратник… палач и сыноубийца… этот сифилитик и педераст…”
(Василевский, 1923)» [9] (с. 205).
«“Человек ненормальный, всегда пьяный, сифилитик, неврастеник, страдавший психастеническими припадками тоски и буйства, своими руками задушивший сына… Маньяк. Трус” (Пильняк, 1919)» [9] (с. 208).
«“…этот сифилитик и педераст… которого Лев Толстой, не очень деликатно, но не без серьезных оснований, называл «беснующимся пьяным, сгнившим от сифилиса зверем…»” (Василевский, 1923)» [9] (с. 205).
«“…больше всего любивший дебош, женившийся на проститутке, наложнице Меншикова… Тело было огромным, нечистым, очень потливым, нескладным, косолапым, тонконогим, проеденным алкоголем, табаком и сифилисом…” (Солоневич, 1940-е)» [9] (с. 211).
«“С годами на круглом, красном, бабьем лице обвисли щеки, одрябли красные губы, свисли красные — в сифилисе — веки, не закрывались плотно; и из-за них глядели безумные, пьяные, дикие… глаза… — Петр не понимал, когда душил своего сына. Тридцать лет воевал — играл — в безумную войну — только потому, что подросли потешные…” (Пильняк, 1919)» [9] (с. 209).
«“Пьяный сифилитик Петр со своими шутами…” (Лев Толстой, 1890-е)» [9] (с. 211).
Необычайную для Русских царей приверженность Петра к спиртному подмечает и дореволюционный исследователь развития спиртного в России С.А. Рогатко:
«Вообще царь был большим охотником до хмельного дела…» [10] (с. 654).
Причем, зря кто-то думает, что, будучи алкоголиком, можно попутно представлять собою еще и какого-то там такого якобы величайшего из величайших государственного деятеля. Но если ущерб от пьяного водопроводчика не столь уж и велик, хоть все-таки и мало приятен — на недельку можно остаться без душа или без канализации, то следует все же задуматься, какой ущерб стране мог нанести алкоголик, восседающий на ее троне?
Вот лишь несколько таких примеров.
Валишевский:
«…частое повторение длительных и необузданных оргий, каким предавался царь, вредно отражались на общем ходе дела. “Царь уже шесть дней не выходит из своей комнаты, — сообщает саксонский посланник Лефорт от 22 августа 1724 г., — чувствуя себя нездоровым вследствие оргий, происходивших в Царской мызе (теперешнее Царское Село) по поводу закладки церкви, «крещенной» тремя тысячами бутылок вина”.
В январе 1725 г. переговоры, завязавшиеся относительно заключения первого франко-русского союза, неожиданно приостановились; французский посол Кампредон, обеспокоенный, обратился к Остерману и наконец вырвал у него многозначительное признание: “Нет никакой возможности в настоящее время привлечь царя к серьезным вещам, он весь в своих удовольствиях, которые происходят все дни в главных домах города в сопровождении двух сот лиц, музыкантов и других, поющих на всевозможные лады, и забавляющихся питьем и едой…”» [11] (с. 74–75).
Вот еще пример подобного же плана:
«В декабре 1707 г., когда Карл XII готовил решительный поход, который должен был вести его в сердце России, защита страны была парализована, потому что царь был в Москве и забавлялся» [11] (с. 75).
И вот что, помимо безпробудного пьянства, в то время, когда судьба России висела буквально на волоске, всецело занимало в тот момент внимание Петра:
«…Всешутейший и Всепьянейший Собор, учреждение, установленное почти официально. Он пополнял из года в год это учреждение, придумывая и собственноручно редактируя статуты и правила, работая над этим даже накануне Полтавской битвы!» [11] (с. 96).
Какая там еще эта «война и немцы»? Что она Петру?
Тут дело важное государственное решается — как в душу русскому человеку плюнуть позабористее. А может, если удастся, и убить ее, растоптав, используя на государственном уровне разработанное это общество воинствующих безбожников — предтечу большевистской конторы Минея Израилевича Губельмана (Емельяна Ярославского).
Понятно дело, проекты подобного плана во встельку терезвом состоянии не составляются. Потому свидетелями наблюдаются лишь сопутствующие этому проектированию элементы декора: безпробудные — кутеж и пьянка.
А тут (что они там — ополоумели что ли?) война какая-то там:
«Меншиков слал к нему курьера за курьером, чтобы заставить его присоединиться к армии, он оставлял пакеты нераспечатанными и продолжал праздновать» [11] (с. 75).
А вот что заносит в свой дневник датский посол Юст Юль о своем свидании с Петром. Он хотел, встретившись с ним в Нарве, обсудить дела двух государств и заключить военный союз. Однако ж Петр кроме как пьянством со своими шутами ни к чему иному расположен не был.
1-го декабря, о чем свидетельствует Юль, сразу по прибытии царя:
«День прошел в попойке; отговорки от (питья) помогали мало; (попойка шла) под оранье, крик, свист и пение шутов, которых называли на смех патриархами… Все шуты сидели и ели за одним столом с царем» [12] (с. 85).
Вот чем был «серьезно» занят в то время Петр. Какое ему дело до какого-то там прибывшего к нему датского посольства, то есть до посольства союзной державы во время войны? То есть для сравнения, например, представим себе прилет Черчилля в Россию летом 1941 г., где Юст Юль — Черчилль, а Петр I — Сталин.
Вот теперь и глянем на то, чем занимались представители союзных держав при встрече:
«После полудня царь… проехал мимо моего крыльца (на запятках) саней, в которых сидел упомянутый выше так называемый патриарх Зотов; царь стоял сзади, как лакей, и проследовал таким образом по улице через весь город.
2-го [декабря 1709 г. — А.М.]. Царь кушал у унтер-коменданта Василия Зотова. Я тоже был там. На этот раз мне было позволено не пить сверх желания.
После (стола) царь поехал в 11 мест в город… и повсюду сызнова ели и пили. Так называемые князья [шуты] вели себя без стыда и совести: кричали, галдели, гоготали, блевали, плевали бранились и даже осмеливались плевать в лицо порядочным людям.
В 10 часов вечера царь выехал (из Нарвы)… Лица царской свиты, все пьяные, улеглись (каждый) в свои сани…
3-го. В 10 ч. утра прибыли в Копорье, куда царь приехал за несколько часов до меня. Там пились (заздравные) чаши и (гремела) пальба без конца» [12] (с. 86–87).
Об этой пальбе, причем, просто без начала и без какого-либо и позыва на ее конец, сообщает и Сенявин в своих так называемых «морских журналах», а на самом деле в перечислении попоек Петра и его окружения и пальбы по воронам. То есть ежедневной пальбы просто так — без каких-либо, что понятно, и мельчайших позывов в ведении этим петрушечным флотом боевых действий во время ведущейся в ту пору некоей военной кампании (см.: [13] (с. 326–359)).
Однако ж и по приезде в Петербург, продолжает датский посланник Юль, происходило все то же — дикая пьянка, сопровождаемая безпрестанной пальбой.
4-го у Апраксина:
«Приходилось пить много, и никакие отговорки не помогали; каждая здравная чаша сопровождалась выстрелами. После многократных чаш, как только мы встали из-за стола, царь провозгласил здоровье моего всемилостивейшего государя и короля. При этой (чаше) тоже палили, но вследствие безпрестанных обращений (ко мне) и крика шутов я не имел возможность сосчитать, сколько было сделано выстрелов. Число шутов увеличилось; к тем, что находились с (царем) в Нарве, прибавилось еще несколько…
(После обеда) я попросился у царя домой, …но разрешения (от него) не получил… После этого несколько (человек) получило приказание следить за мною, чтобы я как-нибудь не ускользнул.
Шла попойка, шуты орали и отпускали много грубых шуток…
Затем мы всю ночь напролет проездили взад и вперед, были в одиннадцати местах и всюду ели и пили в десять раз больше, нежели следовало бы…
Кутеж, попойка и пьянство длились до 4 ч. утра. Всюду, где (мы) проходили или проезжали, на льду реки и по улицам лежали пьяные; вывалившись из саней, они отсыпались в снегу, и вся (окрестность) напоминала поле сражения, сплошь усеянное телами убитых.
5-го. Ничего особенного не произошло; все сидели у себя дома. Никто не знал и не хотел знать, где находится царь… после вышеописанного кутежа в течение двух дней нельзя было разыскать царя…» [12] (с. 88–89).
То есть Петр, что последовало после четырех дней просто какого-то всеубивающего «застолья», находился в глубочайшем похмелье. А очухался лишь 8-го декабря, когда и пригласил посла отобедать.
На что посол замечает:
«(За этим столом), несмотря на пост, ничего другого не подавали, кроме мяса» [12] (с. 88–89).
Датский посол, не извещенный о настоящем вероисповедании Петра, что и понятно, был просто в шоке.
В шоке, надеюсь, и читатель, узнавший из уст датского посла эту страшную тайну «Мадридского двора». Ведь подетально описанная Юлем первая неделя свидания представителей двух союзных государств не оставила и мельчайшего намека на возможность заключения между этими двумя воюющими со Швецией странами дружественного договора. И по самой приобыденнейшей причине — пьянствовали с утра и до самой глубокой ночи. А потому, что получается, — некогда было.
А ведь это происходило в год Полтавского сражения!..
Вот и представим себе аналогичную ситуацию. Черчилль встретился со Сталиным. Кругом снаряды рвутся, немец рвется к Москве, а Сталин, вместо чтоб договоры какие с союзниками заключать, безпробудно целую неделю напролет хлещет с Черчиллем коньячок где-нибудь в своем бункере на станции метро «Кировская»…
Какая там еще война и немцы? Да наплевать на нее…
Таков был наш этот всеми восхваленный перехваленный «преобразователь» в качестве государственного деятеля. Посмотрели бы мы, что б с нами сталось, если бы алкоголик руководил государством не во время этой петрушечной «Северной», но во время настоящей — Великой Отечественной войны.
Продолжаем рассказ датского посла, так и не упомянувшего хоть о едином дне, когда Петра мог бы он застать трезвым и подписать серьезный меж двумя государствами дружественный договор. Собственно, наконец, сделать то самое дело, за которым он сюда и приехал. Все безполезно. Пьяный кутеж стихал лишь при самом тяжелейшем похмелье. Но с бодуна, что называется, договоры подписывать — тоже — оно того — не слишком-то и способственно для нормальной работы при этом головного мозга. Потому просто не понятно было — как уличить момент, когда этот договор можно было хотя бы и попытаться заключить.
Но кутежи, что описывает Юст Юль, и далее все не прекращались:
«Ночь мы провели в разъездах из одного дома в другой и (всюду) ели и пили; многочисленные шуты, сидя рядом с царем, кричали, свистели, курили и пели. Патриарх Зотов так напился, что всюду спал за столом и в присутствии царя, державшего ему свечу, мочился (да простит меня читатель) (прямо) под стол. Женщины со всего города неотлучно находились при (компании)» [12] (с. 89).
Так проводил Петр время постов. И спаивал он до безпамятства, что и понятно без комментариев, не только мужчин, но и женщин.
Фоккеродт на эту тему свидетельствует. Петр:
«…заставлял напиваться мертвецки придворных госпож, и не только таких, которые сами не прочь были выпить или чем-нибудь провинились, но и очень молодых и нежных девушек, да еще угощал их пощечинами, если, по природному отвращению, они очень упорно отказывались пьянствовать» [14] (с. 88).
Причем, заставлял напиваться даже беременных на последнем сроке. Вот лишь один из случаев со смертельным исходом, который приключился из данного Петром всем строго настрого предписанного мероприятия.
Когда на очередную пьянку, как сообщает Берхгольц, требовалось отправляться одной из дам, в то время беременных:
«Добрая маршальша Олсуфьева… так терзалась во всю ночь, что на другое утро разрешилась мертвым младенцем, которого, говорят, прислала ко двору в спирту. Вот случай, мне известный; кто знает, сколько, может быть, было еще и других подобных?» [15] (с. 329).
Мужчин же запаивали на петровских попойках до такой степени, что можно было не остаться после этого в живых.
Расмус Эребо — помощник посланника Датского короля Грунда:
«2-го февраля королевско-Датский посланник Грунд имел у царя отпускную аудиенцию. На церемонии этой присутствовал и я. Был также на пиру, устроенном на счет Царя… Я выпил один за другим два (или) три кубка чрезвычайно крепкого вина, вроде сэка (Vin sec — Испанское вино). Каждый бокал был приблизительно в (датский) пот (1/12 Via русского ведра), если не больше. Чтобы избежать (дальнейшего) пьянства, я настоятельно просил позволения уйти, (но) у меня взяли в залог шляпу. Впрочем я оставил им шляпу и незаметно убрался домой, пока еще мог кое как идти. Если бы вино успело подействовать, (я) не мог бы (двигаться)» [18] (с. 448–449).
А вот что о своем отношении к таковому образу жизни Петра сообщает Берхгольц:
«В то время я страшно боялся попоек…» [15] (с. 182).
Перри:
«Обыкновенно их приневоливали и заставляли пить, и доходило до такой степени, что двери и ворота замыкали и к ним приставлялась стража, чтоб никто не мог выйти, прежде чем получит свою долю…» [16] (с. 148).
А доля эта, то есть по-нашему все-таки — доза, бывала и смертельной… Причем, зимой пьяный человек, если сразу не умирал от просто убийственного количества спиртного, которое Петр заставлял выпивать насильно, подвергался риску замерзнуть на пустынных зимних улицах. И, что свидетельствуют очевидцы, многие так и замерзали. А потому так панически все и боялись попасть к Петру на такого вот рода «увеселение»…
Вот что сообщает на данную тематику впервые в 1714 г., лишь по приезде своем в Россию, попавший на очередную такую попойку Вебер:
«дюжина бокалов Венгерского и две кварты водки, которые я должен был выпить в два приема из рук и теперь еще здравствующего вице-царя Ромодановского, отняли у меня всякое чувство и разум; впрочем утешение оставалось мне в том, что почти все другие гости спали уже на полу, и никто по этому не мог заметить оплошности другого» [17] (аб. 16, с. 1064).
Эребо:
«24-го апреля царь на своем судне, — где я должен был служить толмачом между посланником и окружавшими царя русскими, — угостил меня из собственных рук четырьмя стаканами испанского, вследствие чего я через четверть часа так опьянел, что стал немым толмачом. (После того) я незаметно выбрался, оставив посланника одного. Был я так пьян, что в течение 8-ми дней не мог оправиться» [18] (с. 453).
Пьяными оргиями, по свидетельству Моро-де-Бразе, отличалась от всех иных и пресловутая армия Петра, на самом деле выполняющая чисто жандармские функции:
«Во всякой другой службе пьянство для офицера есть преступление; но в России оно достоинство. И начальники подают тому пример, подражая сами государю» [19] (с. 384–385).
Вот как он же описывает одну из таковых пьянок, когда он от спиртного мог расстаться с жизнью гораздо быстрее встречи с неприятелем. Эта пьянка была затеяна Петром во время его самого безславного похода — Прутского:
«Обед государя продолжался целый день, и никому не позволено было выйти из-за стола прежде одиннадцатого часу вечера. Пили, так уж пили (on y but cequi s'appelle boire). Всякое другое вино, наверно, меня убило бы, но я пил настоящее токайское, то же самое, какое подавали и государю, и оно дало мне жизнь» [19] (с. 385).
А вот как описывается ежегодное глумление Петра в святки, когда запреты Церкви на попойки бывают сняты.
Юль:
«Обыкновенно от Рождества и до Крещения царь со знатнейшими своими сановниками, офицерами, боярами, дьяками, шутами, конюхами и слугами разъезжает по Москве и “славит” у важнейших лиц, т.е. поет различные песни, сначала духовные, а потом шутовские и застольные. Огромным роем налетает (компания) из нескольких сот человек в дома купцов, князей и других важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем году (царь и его свита) славили между прочим и у князя Меншикова… все напились как свиньи. (Предвидя) это, князь… велел устлать полы во всех горницах и залах толстым (слоем) сена, дабы по уходе пьяных гостей можно было с большим удобством убрать их нечистоты, блевотину и мочу… для славящих, как для целых рот пехоты, отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукою для новых (подвигов). Когда они выславят один край города, квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать славить» [12] (с. 114–115).
Куракин:
«И сия потеха святков так проходила… что многие к тем дням приуготавливалися, как бы к смерти» [20] (с. 257).
Шуточки же петровских шутов были и вовсе не веселыми:
«иных гузном яицы на лохани разбивали; иным свечи в проход забивали; иным на лед гузном сажали; иных в проход мехом надували, отчего един Мясной, думной дворянин, умер. Иным многия другия ругательства чинили» [20] (с. 256–257).
А вообще Куракин пьяницами называет практически всех так называемых сподвижников Петра — и Лефорта, и Бориса Голицына, и Ромодановского.
Вот что сообщает он конкретно о последнем из них:
«…любил пить непрестанно, и других поить, и ругать, и дураков при себе имел, и ссоривал, и приводил в драку, и с того себе имел забаву» [20] (с. 260).
О Борисе Голицыне:
«…пил непрестанно, и для того все дела неглижировал…» [20] (с. 258).
О Франце Яковлевиче:
«Помянутый Лефорт и денно и нощно был в забавах, супе, балы, банкеты, картежная игра, дебош с дамами, и питье непрестанное, оттого и умер…» [20] (с. 259).
Причем, это его умение являлось, судя по всему, главным условием при засылке Вильгельмом III Оранским в Россию своего резидента. Причем, его отцовство над Петром здесь выглядит уже более отчетливо. Ведь раз хлестал зелье в неимоверных количествах, значит и сам размерчиков был таких же неимоверных. Также хлестал, не пьянея, и Петр. И именно в него, а уж никак не в трезвенника Алексея Михайловича, мог быть хронический алкоголик Петр.
А про таковую особенность организма Лефорта, имеющего возможность поглощать просто неимоверное количество спиртного, сообщает и Лейбниц в своем письме герцогу Антону-Ульриху:
«Лефорт пьет богатырем; никто не в состоянии с ним соперничать… Начиная с вечера, он не оставляет трубки и стакана ранее трех часов по восхождении солнца» [21] (с. 10).
Вот с этими-то алкоголиками и шутами и строилась нашим прославленных пиетистами «Великим» так называемая «Россия молодая». А с кем поведешься, что и понятно, от того и наберешься. А что можно набраться от пьяницы, конкретно, воспитателя Петра — Бориса Голицына? А что от такого же ни на минуту не просыхающего Лефорта? То же следует сказать и о Ромодановском, в чьей страшной пьяной власти страна и находилась во времена правления пьяного же вкупе со всеми с ними Петра. И кутеж прерывался лишь для того, чтобы кого-либо повесить или четвертовать. Затем это мрачное веселье, оставляющее после себя всюду трупы, продолжалось.
И в таком ключе жизнь Петра проходила десятилетиями. В том числе и в обществе женщин, присутствием которых не смущались его многочисленные шуты, мочась, с его же личного изволения, под богато уставленными столами фешенебельных гостиных.
Потому становится ясна эта на первый взгляд не совсем понятная фраза, произнесенная о Петре, величайшем из ёрников, Львом Толстым: пьяный сифилитик Петр со своими шутами. Во времена его царствования, о чем свидетельствует датский посол:
«Пили ужаснейшим образом по всякому поводу» [22] (с. 211).
А вот фрагмент рассказа об его очередном пребывании на водах с целью лечения. От какой болезни конкретно — указано выше. Но, несмотря на требования врачей хотя бы на время лечения отказаться от его излюбленнейшего занятия — попоек:
«Своего обычного образа жизни Петр Великий не менял нигде и ни при каких условиях» [23] (с. 26).
«“Не проходит и дня, чтобы он не напился”, утверждает барон Пелльниц, рассказывая о пребывании государя в Берлине в 1717 г.» [11] (с. 72).
А потому вот как выглядел его обеденный стол при лечении, надо думать, аккурат от сифилиса, так и доконавшего его несколькими годами позже. Вот какую помоищу представляло собой окончание этого пиршества:
«Почти все чаши были опрокинуты на скатерть; туда же текло и вино из плохо закупоренных бутылок. Вследствие этого… скатерть оказалась вся в пятнах от жира и вина» [23] (с. 27).
А ведь антибиотики, как прекрасно известно, спиртное нейтрализует. Может быть, и те древние средства, которыми пытался пользоваться Петр для излечения от дурной болезни, аккурат из-за не прекращаемого ни на миг пьянства и препятствовали его излечению?
Причем, что не преминул упомянуть рассказчик, вся эта описываемая им заурядная пирушка Петра, где кроме мяса ничего на стол не подавалось, происходила-то именно в пятницу.
А вообще, что касается безпробудного пьянства Петра и его двора, в весьма объемистых дневниковых записях Берхгольца, например, о попойках не упоминается лишь в день самого тяжелого похмелья.
И чуть ли ни ежедневно значится дежурная фраза:
«пили там, по обыкновению, очень много» [15] (с. 124).
Или:
«…страшно много пили…» [15] (с. 462).
Или:
«…пили сильно…» [24] (с. 146).
Или:
«…не многие помнили, как потом добрались до дому…» [15] (с. 468).
Но и эти практически ежедневные попойки перемежаются известиями типа (от 20 декабря 1722 г.):
«В этот день мы получили известие из Петербурга, что там более тридцати разбойников было колесовано и повешено частью просто, частью за ребра» [15] (с. 502).
Или вот такого рода привычная картина (от 11 января 1723 г.):
«…двум делателям фальшивой монеты опять лили в горло свинец и потом навязали их на колеса» [24] (с. 15).
А вот лишь фрагмент от множества происходящих в то время по стране казней, мимо которых при возвращении из Москвы в Петербург Берхгольц проехать просто и не смог бы. Вот что он увидел в Вышнем Волочке, а затем, в тот же день, на выезде из него.
В дневнике от 8 марта 1723 г. значится:
«Перед городом всюду виднелись повешенные за ребра и навязанные на колеса» [24] (с. 39).
В этот же день:
«…встретили также около 30 разбойников с вырезанными ноздрями, отправленных из Москвы в Петербург на галеры» [24] (с. 40).
То есть, упомянутые Юстом Юлем скованные кандалами галерники сверх того были еще все с вырезанными ноздрями. И вот фраза Берхгольца, подтверждающая, что вообще все галеры Петра, а их были сотни, приводились в движение исключительно закованными в кандалы людьми.
При разговоре с вице-адмиралом Гордоном звучит такой ответ об английском флоте, в котором:
«…галер вовсе нет… англичане, как свободные люди, не хотят слышать о них, нисколько, впрочем, не потому, чтоб в их отечестве не было преступников, достойных ссылки на галеры» [24] (с. 46).
Понятно дело, их соседи французы вовсе не следовали привычкам англичан в данном вопросе. В книге Андрея Матвеева о Франции имеется глава «О генерале над галерами». Там сообщается, что:
«…содержатся галеры французские при славной Марселии. Число их состоит из 50 всех галер, из которых по 30 всегда в перевозех работают с работниками, которые за великую вину посылаются туда» [25] (с. 191).
Практически все тоже следует сказать о венецианских галерах. О том сообщает побывавший в Венеции в 1697 г. П.А. Толстой:
«…взошел я на одну галеру, где меня принял с честью комит тое галеры и для моего приходу велел галеотом, то есть работником, всем надеть цветные кафтаны, которых на той галере есть 450 человек, все в голубых суконных кафтанах и всякой человек на той галере работные прикован железною чепью за ногу. Те вышеписанные галиоты, или работники, никуды с тех галер не спускаются» [8] (л. 87 об.).
Так что все суда подобного рода флотилий, имеющие своею движущею силой, для хождения по водам, паровозную топку из человеческих жизней, представляли собой тюрьму на воде, арестанты которой покидали свои места у весел, к которым были прикованы, лишь после своей смерти.
Но и в Испании, что сообщает все тот же Толстой, была подобного же рода привычка расправы с узниками:
«Тот же комит за почесть мне велел играть на шипошах туркам и гишпанцом на трубах трубить, как есть обычай быть на гишпанских галерах музыке» (там же).
Так что не только у турок в этом самом их «просвещенном» XVIII веке существовали рабовладельческие отношения к попавшим к ним в лапы пленникам, но и у всей остальной этой просвещенной светом Люцифера Европы, именуемой Западной. А потому и любимое детище Петра, флот, то есть именно его пошиба флот — европеизированный, представлял собою, что уже на самом деле, гигантских размеров фабрику смерти по переработке здоровых русских людей сначала в освенцимских доходяг, а затем и в покойников.
Кстати, даже у французов, что следует подчеркнуть, мода на содержание галер бытовала исключительно на Средиземноморье — в Марселе.
Но почему не было их ни у англичан, ни у голландцев, ни у шведов? Может, как сообщается Берхгольцем в его дневнике, англичане и действительно являлись свободными людьми?
Да вовсе нет. О теплых странах Средиземноморья П.А. Толстой, например, сообщает вот что:
«снег там никогда не лежит на земле, всегда теплота» [8] (л. 93).
То есть там тепло круглый год. Потому период зимних штормов эта плавучая тюрьма пережидает где-нибудь в тихой гавани. Пусть узникам здесь и не слишком комфортно, но выжить можно.
В нашем же северном климате постоянно содержать людей в оковах на палубе корабля является делом невозможным. Ведь здесь эти многочисленные винтики от галерного «механизма» могут от переохлаждения поумирать даже летом. Потому ни одна из северных стран, какими бы упырёвыми не являлись ее варварские законы, на такой вид работы каторжан, прекрасно уяснив себе, чем такое обычно здесь заканчивается, не замахивалась.
Почему же Петр, имея и еще более холодный климат, чем в Западной Европе, замахнулся на учреждение у себя подобного рода каторги?
Так ведь все потому же — он являлся антихристом — лютым ненавистником Русского человека. То есть народа, вышедшего некогда из рая — Израилева народа. Которым, что и коту понятно, никогда не мог бы являться нынешний народ ваалопоклонник, проживающий сегодня в государстве с одноименным тому древнему названием. Ведь то, что из этого народа, прирожденного всех и вся обманщика, мог бы выйти лишь Бафомет, но уж никак не самый лучший из людей, Кем является Иисус Христос, до того же кота дойдет куда как быстрее, чем до уверовавших в такую глупость, не соответствующую вообще ничему, уведенных пропагандой в обратную истине сторону людей. Но народом, вышедшим из рая, то есть Израилевым, что выясняется, могли быть лишь те люди, которые поклонялись Богу Русе, за что и поименованы — Русскими людьми. А потому и Держава этих людей искони, что общепризнанно, являлась подножием Престола Господня. Потому-то уничтожение носителей культуры поклонения своему Богу, в Троице — Отцу (Русе), Сыну (Ие с уст Крест осьм — Бог с уст восьмиконечный Крест) и Святому Духу, Петром было поставлено на столь удивляющую теперь своей жуткостью производительную основу. Ведь расковывать колодников, и даже для хождения в нужник, у средиземноморских азиато-европейских варваров никогда и в самом своем зачатке в привычке не было. Потому, устроив такое на севере, гибель колодников, и даже летом, ведь от нынешнего Питера районы вечной мерзлоты находятся совсем рядом — уже в Онежском озере на метровой глубине в 30-градусную жару ноги от холода судорогой сводит, была лишь делом времени.
Потому петровские «птенчики» ежегодно заковывали в кандалы все новые партии «колодников». То есть тех русских людей, которые стояли на очереди между своими предшественниками и последователями в этой поистине гигантской и безжалостнейшей машине истребления. Ведь должниками государству, повторимся, от неимоверных тех времен налогов, были практически все. А потому подвергнуться умерщвлению этим «дивным гением» должны были вообще все те люди, которые так упорно все продолжали отказываться от предательства своему Богу и своей же Бога Державе — Святой Руси. И эта избранная им машина по убийству работала до самой смерти Петра просто с жуткой пропускной способностью, позволившей этому упырю, воспетому историями историков в качестве «преобразователя», что уже на самом деле — живых людей в мертвых, уничтожить половину мужского населения России. Но и с лицами женского пола, о чем свидетельствует тот же Берхгольц, для обезпечения рабочими руками обустраиваемых иностранцами фабрик, также не церемонились. Их также объявляли воровками или должниками и сажали за решетку на 10 и более лет. А также рвали им ноздри и принуждали в казематах садиться к ткацким станкам пожизненно.
Очень возможно, что существовал при этом, затем лишь скопированный Лениным у этого «Великого», институт заложничества. Ведь в противном случае русского человека к рабскому труду трудно принудить — он скорее умрет, чем покорится. Потому, возможно, в случае его отказа, грозили заточить на его место его детей.
Тут, понятно, у него отнимется даже самая малейшая возможность всякого протеста. И здесь Петр, судя по всему, всецело пользовался нашей жертвенностью с целью нашего же истребления. В том и преуспел, убив половину мужского населения страны. То есть вообще всех трудоспособных мужчин находящихся в России в его царствование.
Библиографию см. по: Слово. Том 24. Серия 8. Книга 5. Петра творенье
Комментарии (4)