«Все для фронта-все для Победы!» Этот лозунг, появившийся с первых дней войны как призыв к самоотверженному труду во имя общей Победы, не в полной мере понятен послевоенным поколениям, и, чем дальше эти поколения от 1945 года, тем меньше они понимают. Cегодня, когда потоки мутной информации сливаются в общий информационный «котел», то отделить правду от лжи очень трудно, особенно если знаешь о том времени лишь примерно.
А помнить и знать надо!
Для чего мы тогда посещаем памятники, возлагаем цветы и произносим речи, за которыми в большинстве случаев — формальность, ритуал?! Самый великий и бесценный памятник военному времени — наша память, которая передается из поколения в поколение. Иначе лозунг: «Никто не забыт, ничто не забыто!» превращается в фарс.
Говорят, не вкусив соли, не поймешь насколько солено, — и это так. Фронт, который в первые месяцы войны подошел слишком близко и к Москве, и к Ленинграду, лег непомерной тяжестью на плечи всего советского народа. И если мы сегодня читаем о военных буднях людей того поколения – мы читаем их как обычные книги, без особых эмоций.
Что выпало на долю людей того времени, каковы были испытания, на чем держались их сила и выносливость в самые трагические минуты?
Это были люди разного возраста, но все они, от мала до велика, героически встали на защиту Родины! Взгляните на старые фото, вглядитесь в их светлые лица — лица людей военного времени и вам многое станет более понятно. В этих лицах нет наигрыша, эффектных поз, искушенной греховности, пресыщенной усталости, расчета — они просты, естественны, искренни.
Труд с первых дней войны стал носить характер самоотверженности, выносливости и стойкости. Трудовые будни — а выходных и отпусков просто не было — стали героическими! Ленинградцы, лишенные всех бытовых благ, истощенные до крайней степени, в промерзших помещениях, несли свою трудовую вахту под бомбежками, и не восемь часов, а по полторы-две смены, то есть, по 16 часов. А на обед, что был здесь же, у станка, — все те же блокадные граммы хлеба. Хлеба, в котором и муки-то почти не было, а больше — примеси. Несгибаемой воли были эти люди!
О таком вот героическом труде во имя Победы я и хочу рассказать. Ленинградские дома в дни Блокады, не отапливались ничем кроме печек-«буржуек», но топливо в небольших количествах подавалось в госпитали, больницы, детские садики и ясли, роддом, дом малютки и детские дома. Топили Брикетами из Торфа.
Откуда оно бралось, и как его добывали, я и хочу рассказать всем со слов тех, кто это пережил.
В конце августа 1941 года после яростной бомбежки фашистами станции Мга (29 августа), когда несколько составов с техникой и людьми были разбиты и лежали под откосом, железнодорожный узел Ленинград был парализован. В тот день и ночь все, кто могли — разбирали завалы из искореженных вагонов и выносили раненных. Все, что помнят очевидцы и участники того дня — бесконечный гул самолетов, вой падающих снарядов, а потом страшные взрывы, треск и грохот падающих под откос вагонов.
Всюду пламя, крики, стоны людей в груде железа! Такое зрелище не вдруг забудешь! Никто не думал о сне и отдыхе — и это было только начало еще более страшных последующих: и бомбежек, и голода, и смертей.
Такие крупные в 30-е годы торфопредприятия под Ленинградом, как Назия, Жихарево, Синявино, Ириновское, вынуждены были перейти на военное положение. Необходимо было увеличивать мощности производства, поэтому нужны были дополнительные рабочие руки, техника, мастерские для срочного ремонта этой техники, места для проживания такого количества людей, узкоколейка для провоза грузов до побережья Ладоги — все это надо было делать быстро, четко в соответствии с требованиями военного времени.
В те дни за малейшие трудовые нарушения, такие как «проспал», «не вышел на работу», «ушел раньше», отдавали под трибунал. А за мародерство, воровство — расстрел на месте. Дисциплина — как на фронте, и работа в этой прифронтовой полосе напоминала фронт. Рядом с торфопредприятиями в лесочках, не занятых немцами, разместились небольшие аэродромы и летные части для отражения немецких атак и бомбардировок.
В сентябре 1941 года начался дополнительный призыв на работу на эти предприятия. Сотни девушек-комсомолок, оставивших занятия в институтах, или после десятого класса подали заявления в военкоматы и были призваны на работы под Ленинград. Спали в бараках, где размещалось до ста человек. А отапливались такие бараки одной большой и широкой печью, поверхность которой была примерно 16 – 20 квадратных метров.
Рабочий день продолжался 14 часов, начиная с 6-ти утра (были девушки, что работали и 16 часов в сутки) с перерывом на получасовой обед в рабочей столовой, которая тоже размещалась в бараке. За переработку нормы давали дополнительно кусок мыла или отрез ткани, которые можно было обменять в деревнях на хлеб или картошку. Были девушки, которые выполняли полторы и две нормы, работая по 16 часов.
Начиная с выработки в 120 – 150% нормы, выдавали в качестве дополнительного питания стакан соевого напитка. Девушки, а многим было от 17 до 19 лет, называли этот напиток «соевое молоко», оттого что оно секунды после взбалтывания оставалось белым, а потом порошок оседал на дно, а сверху оставалась мутная жидкость, совершенно безвкусная.
Как же добывали торф?
Стоя по пояс, а то и по грудь в воде торфяного озера, доставали руками брусочки торфа, нарезанные машиной, и выкладывали их на конвейер для просушки. Стояли в спецодежде, которая состояла из резиновой куртки, таких же штанов на лямках и резиновых сапог с раструбом, доходящим до паха, да рукавиц резиновых почти до локтя. Верхний край сапог пристёгивался на ремешке к штанам (а куртка заправлялась внутрь) и сверху надевался такой же резиновый передник на лямках. На голове летом носили косынки, а осенью и весной — шерстяные платки, под куртки — шерстяные поддёвки.
Представьте себе теперь, что вся эта резиновая одежда не спасала от проникновения воды — полной герметичности не было. Вода проникала и в одежду, и в обувь — она не просто холодила в апрельские или октябрьские ветряные дни — студила так, что сводило конечности к концу рабочего дня. Поутру еще бывали заморозки.
После смены шли ужинать и в бараки спать. Сушили одежду сразу все, складывая её на одну печь, от чего одежда до утра не успевала просохнуть и была парная, т. е. полусырая и теплая. В бараке от одежды исходили разные запахи и прежде всего — прелой резины, которые поднимались вверх и скапливались там. Кормили плохо, еды было мало, поэтому молодым растущим организмам есть хотелось все время — с этой мыслью они засыпали, с этой мыслью работали.
Есть хотелось так сильно, что ели все, что попадалось более или менее съестное. Летом собирали ягоды, грибы, орехи, даже кислицу, которую сушили и жевали потом, как витамин. В столовой надо было предъявлять продуктовые карточки, из которых вырезали сахар, хлеб, жир, масло, крупу. Но за все страшные блокадные месяцы ничего этого никто не видел.
Из чего же состоял обед?
На первое – суп, но это совсем не то, что мы привыкли видеть, нет. Маленькая, почти детская тарелка, заполненная горячей жидкостью до середины. На поверхности этого супа поблескивали два три жирных кружочка, а крупу (чечевицу), можно было собрать всю в одну столовую ложку.
На второе большей частью все та же чечевичная каша, в лучшем случае — пшенная, политая каплей подсолнечного масла. Но и кашу можно было собрать в две ложки.
Давали еще чай, но без сахара и один кусок хлеба — (иногда давали сахарин). Конечно, с такой ударной физической работой и при таком скудном питании большинство были очень истощены.
Я не оговорилась, говоря большинство: были бараки, где проживали девушки южных национальностей. Им родственники присылали посылки с сахаром и сухофруктами, на которые они — не все конечно, но «покупали» больничные, когда им особо не хотелось работать. Большинство из них работали с прохладцей и при малейшей опасности выбегали на берег с визгом и криками на своем языке. Бригадирам с ними было очень трудно. Надо было выдавать норму во что бы то ни стало, а они иногда только делали вид, что работали.
На добыче торфа, даже при таких условиях, люди почти не болели. Да и болеть было бесполезно — больничные не давали. Даже при температуре. При высокой могли разрешить полежать денёк. Были там и медики-фельдшера, которые ходили по баракам, проверяли санитарное состояние, чтобы предупредить инфекционные заболевания.
Что интересно, среди медиков была одна семейная пара, которых девушки про себя окрестили «куркулями» — они особо «зверствовали». Жили эти люди (если можно их назвать людьми) в хорошем бревенчатом доме, за высоким забором, который охраняли их собаки. У них было свое хозяйство, огород, скотина и при страшном голодном времени они не особо нуждались — разве что в мелочах.
В лесах вокруг торфопредприятий стояли немцы и размещались их летные части. Они часто бомбили, и тогда по сигналу «воздушная тревога» все бежали в бараки — хотя вряд ли бараки могли их уберечь. Но больше прятаться было не куда. Наши летчики тут же поднимались на «ястребках» и вылетали из-за леса на бой с вражескими бомбардировщиками. Небо становилось тогда черным от множества самолетов. Гул стоял страшный — земля тряслась и горела.
Стрельба в небе в ходе боя была яростной: то и дело в лес, оставив за собой шлейф дыма, падали горящие самолеты — и немецкие с крестами, и наши со звездочками. В том месте, куда падал самолет, раздавался сильный взрыв, и долго еще видно было пламя. Над торфяниками летали и самолеты-разведчики, так называемые «рамы» — они фотографировали, а иногда и сбрасывали листовки. Листовки, напечатанные на хорошей бумаге, были разноцветными, чтобы привлекали внимание — они покрывали водную гладь озер красными, зелеными и желтыми листками. В них был один и тот же текст на русском языке: «Женщины и девушки! Переходите к нам. У нас вы не будете больше голодать, и вы сможете идти домой. Приходите. Мы находимся на (таком-то) километре».
Но не было случаев ухода, и чтобы кто-то взял эту листовку. В войну не было не только больничных, но и выходных, и отпусков — одна работа. Все время, пока была Блокада Ленинграда, женщины и девушки торфопредприятий самоотверженно трудились, давая Ленинграду тепло.
Шла война, и каждая из них понимала всю важность и необходимость этого труда. На фронтах гибли тысячи воинов, в Ленинграде ежедневно умирали от голода и бомбежек до 3000 человек — это не давало права им, девушкам и женщинам, жаловаться на условия труда, потому что большая часть этих людей, делая свое дело, не думали о таких мелочах, когда гибли дети.
А дети гибли не только в Ленинграде — они гибли при эвакуации через Ладогу, через Дорогу жизни, которую нещадно бомбили фашистские бомбардировщики.
А когда освобождалось ото льда Ладожское озеро, и баржи перевозили из Ленинграда тысячи малышей до трёх-четырёх лет, были потоплены взрывами несколько барж с детьми. Это чудовищное преступление, потому что сверху было видно, что это дети – можно было различить белые одинаковые панамки у всех, которые потом оставались плавать на воде! Били направленно, чтобы бомбы попадали в саму баржу, но и те, которые попадали рядом, вздымая столб воды, осколками увечили и убивали маленьких ленинградцев.
Часто это зрелище видели девушки с торфа, и холодела душа от увиденного. Поэтому они выполняли свой долг в равной мере со всеми советскими людьми, отдавая все для фронта, все для Победы.
И Победа пришла 27 января 1944 года!
Слава и Вечная Память всем труженикам тыла, не жалевшим своих сил, отдавшим свои жизни.
Наталья Дмитриевна Леонтьева
Комментарии (0)