Следующим священником из плеяды того духовенства, слишком откровенно отдающего гнилостными бактериями Запада, является Георгий Дашков, чье, по словам Петра, особое «радетельное происхождение» поставлено ему в заслугу. Но в особенности он обязан своему взлету по служебной лестнице удачным усмирением стрелецкого бунта, вспыхнувшего в Астрахани.
«Петр не забыл услуги Дашкова и, 21-го августа, писал к Апраксину: “когда ваша милость в Петербург поедешь, то изволь взять с собою старца Дашкова, который был в Астрахани”. По приказу государя он определен келарем в Троицкий монастырь (Голиков. Деяния II. В., т. III. С. 144)» [154] (с. 185).
Этот «победоносный» Георгий, со дня поворота церковной политики монарха в еретическое русло, в очередной раз затуманивший мозги протестантской пропагандой стрельцам, оказавшись по милости монарха еще только келарем Троицкого монастыря, уже:
«…завел свой стол. Прислуги у него было лично для него 20 человек. Вкладов, которые приносили в монастырь усердствующие золотом и серебром, Дашков в казенный приказ не отдавал, а покупал на эти деньги экипажи, сбруи, лошадей. Он был великий охотник до конской части, строил конюшенные дворы, держал до 150 конюхов. Нужных ему людей он дарил деньгами и лошадьми. Снабжал всем возможным своих многочисленных родственников…
Его поездки… совершались с баснословною роскошью… он ехал громадным поездом в 200 лошадей…» [152] (с. 69).
В награду за столь неприкрытое алчное мздоимство он был постоянно повышаем в должностях:
«в 1721 г. Дашков посвящен в епископа Ростовского… в 1725 г. по смерти Петра по именному указу Екатерины определен в Синод “третьим архиереем” к Феофану Прокоповичу и Феофилакту Лопатинскому» [154] (с. 186).
А вот теперь рассмотрим во всех подробностях «житие» Феофана Прокоповича, столь удачно «утопившего» своего соперника — Феодосия Яновского, так удивительно долго державшегося «на плаву» — во главе учрежденного Петром св. Синода:
«Религию свою он в молодости переменил дважды. Молодым человеком он перешел из Православия в католичество и уехал в Рим, где жил и учился при папском дворе… Через восемь лет он вернулся… опять перешел в Православие и стал монахом» [189] (с. 55).
Но каким же образом этот подготовленный папой агент умудрился угодить на вершину создаваемой Петром лжеправославной церкви?
Оказывается, все было подготовлено для его внедрения в высшие эшелоны петровской церковной власти в тот самый момент, когда Петр, после уже казавшейся совершенно безконечной серии поражений, вдруг, совершенно нежданно, одерживает викторию. Пусть и при достаточно странных обстоятельствах, о чем еще будет сказано несколько позднее, но все-таки одерживает. И пребывает в тот момент на вершине эйфории от случившегося уж не в меру «славного» его воинского предприятия. Вот тут-то некоей нам пока неведомой организацией и устраивается возможность произнести речь какому-то безвестному монаху не где-нибудь, но в самом центре устроенного по этому поводу торжества:
«…Феофан Прокопович в соборе, в присутствии Петра произнес проповедь, в которой прославил подвиг русской армии и ее вождя. В своей проповеди он страстно, с глубоким пониманием восхвалял петровские реформы, и, естественно, Петр был восхищен таким проповедником. Он взял его с собой в Петербург и вознес на высокие церковные степени» [189] (с. 55).
«В декабре того же года, в церкви киевобратского училищного монастыря, он сказал похвальное слово князю Меншикову, и просил его покровительства для академии. Этим положение его было упрочено» [154] (с. 15).
Так что очень не зря обучали его в Риме иезуиты искусству промывания мозгов. Ведь втереться в доверие к Петру и его ближайшему окружению являлось делом не простым. Но ему удалось. Потому Петр ставит его одним из руководителей выстраиваемой им церкви.
Кстати, и его враг, Феодосий Яновский, практически все таким же образом взлетел во главу церкви, конструируемой Петром:
«В проезде государя через Новгород, Феодосий сумел обратить на себя внимание Петра и это произвело в его судьбе роковой переворот» [154] (с. 74).
Так что и ему униатская подготовка по части словоплетства преизрядно помогла при его таком же как и у его недруга вертикальном взлете.
Вот еще фрагмент использования Петром таланта Феофана Прокоповича, этого виртуоза славословия:
«В 1711 году, во время турецкого похода, государь вспомнил о Прокоповиче и приказал ему быть к себе в лагере. Феофан явился и, следуя за государем, 27 июня, в воспоминание полтавской победы, говорил проповедь в Яссах — столице только что принявшего русское подданство молдавского княжества (Голиков, Деяния П.В. Т. IV. С. 222. Походный журнал 1711 г. СПб. 1854 года. С. 107–108)» [190] (с. 16).
Вот за какие способности Феофан Прокопович обязан столь необычайному практически вертикальному взлету своей карьеры — за умение петь Петру слащавые дифирамбы. Так что очень не зря он этому искусству столь прилежно обучался в западных иезуитских учебных учреждениях. Мало того, лесть его распространялась практически на все деяния Петра, расхваливая даже то, что похвале ну ни по каким меркам не подлежит:
«Его призванием была подмога Петру в деле преобразования… Нужно ли государю оправдать перед народом и перед светом свой поступок с царевичем, отрешенным от престола, он поручает Феофану написать правду воли монаршей. — Нужно ли оправдать отмену Патриаршества и учреждение, вместо него, коллегиального синодального правления, и он поручает Феофану написать это оправдание с изъяснением его законности из канонических правил и древних церковных примеров… Ни одной стороны его реформы, ни одного события из его царствования он не оставил без того, чтобы не изъяснить с церковной кафедры их пользы и значения… Феофан применялся к произволу монарха… жертвуя истиною цареугодливости» [190] (с. 119).
«Феофан Прокопович один из немногих крупных деятелей Русской Православной Церкви, поддержавших начатые Петром I преобразования» [191] (с. 24).
Иными словами:
«Человека, сочувствующего всем безусловно его реформам, всегда готового слепо действовать в его видах и ставившего угождение ему выше угождения Христу, Петр нашел в Феофане» [152] (с. 47).
«…он писал стихи, в которых прославлял деяния Петра, произносил блестящие проповеди, в которых восхвалял петровские нововведения, объяснял их пользу…» [189] (с. 56).
«Петр, с первой встречи с Феофаном, с первой его проповеди… угадал, чем он может быть для него… как проповедник. И ни одно из событий петровского царствования… ни одна из важных реформ его правления, не прошли без того, чтобы Феофан не отозвался на них словом с церковной кафедры…
Можно сказать, что Феофан стоял во главе проповеднической школы петровского времени» [154] (с. 605).
Иными словами, этот странный «чернец», столь услужливый и необходимый узурпатору, является полной копией своего предшественника при царе Федоре — Петровского-Ситниановича: оба они лестью прокладывают себе путь в царские палаты, оба же засвечиваются и к принадлежности некоему базилианскому ордену.
Феофан Прокопович:
«…был захвачен течением, развитию которого способствовал сам Петр и которое проникло уже к подножиям алтарей. Священника с подобной нравственной физиономией Россия еще не видела; он представлял собой, тогда еще не известный, теперь почти исчезнувший тип западного прелата.
Умный, пронырливый, властолюбивый… Он ел мясо круглый год, но кроме того в его доме употреблялось 1 500 лососей, 21 000 сигов, 11 пудов икры, 11 бочек спиртных напитков и т.д.» [144] (с. 471).
Это пока о его необычайной прожорливости. Но не в ней одной заключалась его вредоносность:
«Он жил широко и также широко благотворительствовал. В 1721 году устроил в одном из своих петербургских домов лучшую в то время школу. О том, как надо вести преподавание в этом заведении, он составил наставление, под которым свободно мог бы подписаться любой иезуит, и пригласил учителей-лютеран» [144] (с. 471–472).
«Биограф Феофана (у Шерера) говорит, что Феофан не только позволял, но сам завел в школе сценические представления (Comedias sive ludos scenicos aliasque honestas recreationes non tantum indulsit, sed praecepit)» [154] (с. 632).
Вот таким «благотворительством» и ознаменованы «славные» дела этого пожирателя сигов: устроенная одним из руководителей Православия при Петре школа оказалась полулатинской, полууниатской, полулютеранской. Мало того, подражая в этом деле Дмитрию Ростовскому, он завел в ней театр.
«Умный, хитрый и настойчивый человек с гибкой совестью, а вернее, без всякой совести, не брезговавший никакими средствами и ни перед чем не останавливающийся, весельчак и пьяница, Прокопович был свой человек среди преобразователей. Это не был служитель алтаря, это был политик, проводник воззрений Петра, апологет его распоряжений…
Воспитанный на масонской и протестантской литературе, знакомый с Бэконом, Декартом и протестантским богословом Буддеем, Прокопович в жизнь проводил идеи рационализма и протестантскую вольность, разрушая Богом установленные истины. В своем богословии Прокопович постоянно ссылается на авторитетных протестантов: Квинштедта, Пфейфера, Гергарда, а со знаменитым Буддеем Феофан состоял в переписке. Он защищал и одобрял все распоряжения власти и вел пропаганду словом и делом новых идей, которые противоречили православному сознанию…
Прокопович становится правой рукой Петра в делах церковных. Прокопович — это “министр исповеданий” российского государства. Ему поручается составление регламента для новой коллегии, Духовной, предназначенной похоронить патриаршество» [140] (с. 117).
А в итоге об этом могильщике нашего святоотеческого церковного наследия можно сказать следующее:
«…он служил тараном, которым Петр совершенно разрушил старую московскую церковь» [144] (с. 472).
Одним из нововведений был следующий закон, принятый петровской верхушкой духовенства:
«…“налог на мертвых” уничтожается: Регламент назвал так вымогаемые воздаяния за молитвы по усопшим, которые по обычаю должны были читаться в продолжение сорока дней. Издержки по содержанию церквей должны покрываться исключительно налогом на прихожан» [144] (с. 481).
Но вот что советует уже теперь настоящий священник Русской Православной Церкви — протоиерей Андрей Устюжанин:
«Очень хорошо, чтоб верующие люди читали по усопшему Псалтирь в течение всех сорока дней» [192] (с. 64).
И это столь необходимо потому, что:
«…душа-то в сорокадневный период проходит мытарства, ей нужна сугубая помощь — молитвенная, чтение Псалтири, приношения в храм Божий, поминовения на проскомидии…» [192] (с. 66).
«…в сороковой день изрекается определение Божие о душе, решающее участь ее до Страшного Суда. Потому-то и советуется служить и заказывать о скончавшихся “сорокоусты”. Польза, важность и сила этого поминовения засвидетельствована многими примерами не только в житиях святых, но и в устных и письменных сообщениях от начала христианства и до настоящего времени» [193] (с. 169).
Так что закон этот основан исключительно на желании Петра как можно большее количество душ русских людей от райских кущ переориентировать в свои владения. В те самые, откуда он и послал свой пламенный привет, показавшись своей личиной из клубов дыма от американских небоскребов.
Попытка отделения Церкви от государства в петровских нововведениях прослеживается явственно и вполне очевидно. Но это именно та самая идея, которую уже полностью воплотит его дел наследник — Ленин.
И вот как «славно» завершается итог многолетней работы Прокоповичей-Дашковых по разваливанию Русской Православной Церкви:
«Недовольство, на этот раз всеобщее, не останавливает однако реформатора. 25 января 1721 года был опубликован Регламент, а 11 февраля — открыта Духовная Коллегия, названная впоследствии Священным Синодом… Патриарх уничтожен» [144] (с. 481).
«Устранение патриаршества Петром I было нарушение святых канонов и самих основ православной иерархии» [194] (с. 111).
Кстати, это устроенное Петром устранение патриаршества на Руси было подготовлено еще «Тишайшим». Вот какие разъяснения о главенстве царства над патриаршеством свидетельствуют об этом в документах той поры. А они сообщают, что:
«“царь своею властью подобен Богу” и что он на земле “наместник Божий есть” (Гиббенет Н.А. Т. 2. С. 672; Ligarides. P. 320). “Якоже Бог есть на земли повсемественне, то на земли суть по Бозе тии, иже держащий царской власти в делах государственных”… “Патриарху же быти послушливи царю, яко же поставленному на высочайшем достоинстве и отмстителю Божию”» [195] (с. 224).
«Это было новое и совершенно неожиданное утверждение господства царя и государства над Церковью, основанного на принципе божественного права государя (Гиббенет Н.А. Т. 2. С. 672, 675, 671; Ligarides. P. 321, 324, 319 [Ответы 2 и 5])» [195] (с. 225).
Так что предшественники Петра подготовили ему прекрасную почву для самовольного устранения института патриархии вообще. Чем он и воспользовался в полной мере.
Когда же его особо допекали с требованиями вернуть отнятое, то он, ничтоже сумняшеся, предлагал считать патриархом самого себя:
«Во время присутствия монаршьего в Синоде… было ему… предложено о патриархе; вдруг пришел он в гнев и, ударив себя в грудь, сказал: “Вот вам патриарх”. После сего уже никогда не слышно было, чтоб кто упомянул о патриархе…» [145] (№ 86).
И взамен исконному клиру, своими традициями уходящему вглубь веков — в еще довладимирскую Русь, во главе Русской Церкви петровской реформацией было учреждено:
«Постоянное собрание, в котором простые священники заседают рядом с епископами…» [144] (с. 481).
«Петр насильно разорвал тесный и неразрывный контакт церкви и государства и поставил церковь в зависимое положение от государства.
“Этому, — пишет историк церкви Доброклонский, — научили Петра протестанты; так, говорят, в Голландии Вильгельм Оранский советовал ему самому сделаться «главою религии», чтобы быть полным господином в своем государстве” [196] (с. 188–189)» [140] (с. 120).
И таким образом:
«Сбылось предреченное св. Афанасием Великим: одним из признаков приближения антихриста станет переход церковного управления в светские руки» [20] (с. 43).
То есть, вместо некогда обретенной после падения Константинополя духовной власти русского патриаршества в единственном в мире Православном Царстве, мы получили самый настоящий западного образца униато-католико-протестантского толка балаган, своей структурой полностью схожий с подобными же «народоправческими» балаганами. И как их ни называй: сенатами, советами, думами или синодами — вся их «народоправческая» деятельность легко управляема стоящими за их спинами финансовыми магнатами, у которых бог один — золотой телец. А кукловоды лишь дергают за ниточки.
Наше же государство, Святая Русь, с самого дня своего возникновения была не от мира сего. Она была изначально — от Бога. А потому ее вероисповедание всегда столь серьезно и отличалось от иных «церквей». И весь иноверный инородный нам мир всегда вел с нами свои войны с одной только целью: низвести веру русского человека до состояния своей собственной.
Священный Синод Петра как раз и предназначался играть роль той самой антиправославной организации, которая должна была привести к полному уничтожению нашего древнего вероисповедания в традиционно упрямой России, все никак не желающей впитывать в себя антихристианские идеи.
А война против Русской Церкви продолжалась:
«Указ 28 марта объявляет войну часовням…
Указ этот возбудил в Москве сильное волнение во всех слоях православного общества, он поразил и взволновал каждого русского человека…» [140] (с. 118–119).
Вот что гласит этот указ:
«“…также и часовен отныне в показанных местах не строить, и построенные деревянные разобрать, а каменные употребить на иные потребы…” [197]. В Москве этот указ произвел сильное волнение. Берхгольц пишет, что он (указ) очень удивил и поразил… (Берхгольц, Дневник, ч. II. С. 192)» [190] (с. 104).
А потому снести часовни Петру в ту пору так и не удалось — народ не дал.
Однако ж предать их, пусть на время, мерзости запустения ему не смог воспрепятствовать никто. А потому, после святотатственного закрытия часовен царем-антихристом, они были отданы басурманам на осквернение:
«Многие закрытые православные часовни и даже церкви были отданы татарам и армянам под торговые помещения» [6] (с. 437).
Так поступил этот апокалипсический зверь с русскими храмами — отдал их на опоганивание инородчине.
А ворота с иконами, которые даже Наполеон, заложивший под них пороховые заряды, так в итоге и не уничтожил, все еще продолжали заставлять даже безбожников, пришедших к власти в октябре 1917 г., испытывать к себе уважение. Имеются свидетельства, что и к 1920-му году еще не успело у революционеров повыветриться к ним почтение. Арестованный большевиками князь С.Е. Трубецкой так был проводим своими конвоирами через главные ворота Кремля:
«Когда проходили через ворота, по старой московской традиции, почти все мы сняли шапки. Я заметил, что большая часть нашей стражи тоже их сняла. С.П. Мельгунов, как принципиальный атеист, с интеллигентской цельностью и прямолинейностью, не снял шапки, и один из конвоиров ему заметил: “Спасские ворота — шапку снимите!” Мельгунов запротестовал, и стража, разумеется, не настаивала на этом чуть ли не “контрреволюционном” требовании» [45] (с. 278–279).
А вот когда революционеры Ленина довершили «славные дела» революционеров Петра по уничтожению московских часовен, когда не только икон над воротами, но и многих самих этих ворот уже не досчитались, когда вслед за зверским истреблением сотен тысяч русских людей священнического и монашеского звания и преданием мерзости запустения десятков тысяч православных храмов Православие в России считалось ими уже полностью уничтоженным, совершенно удивительнейшим образом и лишь по воле Божьей оно вдруг в самые тяжелые дни Великой Отечественной войны в нашей стране — восторжествовало!
И помогло этому поистине чуду воплотиться возвращенное нашим священством (а уж никак не коммунистическим кровавым режимом, как некоторые и по сию пору считают) после двух с половиной веков отсутствия Патриаршество на Земле Русской.
Но вот какова была основа петровского нововведения в Русской Церкви:
«Постановление, требующее, чтобы священники доносили об открытых им на исповеди государственных преступлениях, которое Екатерина II впоследствии скрывала от Вольтера, было составлено Петром, так же, как и постановление о карательных мерах против ослушников…» [144] (с. 168–169).
«Петр I даже тайну и неприкосновенность исповеди не пощадил и нарушил, обратив и ее в орудие сыска» [198] (с. 99).
Вот какова была механика исполнения пунктов им запущенной машины:
«По требованию синодского Регламента, священник, выпытавший у кающегося его грехи, за которые он должен быть арестован, и сам должен с ним ехать “неотложно и неотбывательно” в указанные в высочайшем указе “места” — “Тайную Канцелярию” (тогдашнюю Чрезвычайку) или “Преображенский Приказ” (Петровское Гэпэу)» [173] (с. 93).
«Причем тем священнослужителям, кто не будет исполнять данный указ, как “государственных вредов прикрывателям”, угрожалось лишением сана, имущества и даже жизни» [239] (с. 41).
Так что даже связанное с чисто моральными ценностями учреждение Петром превращалось в карательный орган.
Были и иные кощунства над русским вероисповеданием:
«“В церквах, обыкновенно посещаемых царем, были поставлены кружки для сбора штрафов, которые царь налагал на болтающих, спящих и, вообще, лиц, неприлично ведущих себя во время церковной службы.
В Александро-Невской лавре сохранился железный ошейник, употреблявшийся… для наказания рецидивистов: они должны были слушать обедню привязанные за этот ошейник к колонне храма” (Шерер, т. III, С. 238)» [144] (с. 169).
Но и про такое нам слышать теперь уже не впервой. Именно его наследники довершили начатое Петром превращение русских храмов в тюремные застенки.
«Петру не нравилось, что в России много церквей, особенно их изобилием славилась Москва; и он приказал… все лишние церкви упразднить» [128] (с. 739).
Так что к Православию вера Петра, как нами разобрано теперь достаточно подробно, уж точно не могла иметь никакого отношения.
Но каковым же было истинное его вероисповедание?
«…его слова и поступки заставляли заподозрить в нем склонность к протестантизму. Он окружил себя кальвинистами и лютеранами… и внимательно слушал их проповеди» [144] (с. 168–169).
Вот что о его выходящей за все рамки приличия любви к лютеранам сообщает Адам Брандт:
«Нынешний царь, Петр Алексеич, лютеранам подарил камню на новую церковь, позволил соорудить и колокольню» [199] (с. 70).
А ведь не секрет, что именно протестантизм является самым надежным внешним прикрытием масонства, так как на такой сорт религии легче всего ссылаться поклонникам культа Бафомета. Вот как это на словах выглядело в рассказах о внешней обрядности масонов послепетровского образца — времен подчинения русского масонства Фридриху Вильгельму II:
«Членам кружка рисовалось счастливое братство независимых дворян… верующих в Бога, но не связанных выполнением церковных обрядов» [200] (с. 21).
То есть обрядов Русской Православной Церкви: ведь у них свои обряды. Зачем же мешать их отправлению? Потому выпущенное Петром:
«Постановление 1706 года разрешало всем протестантам свободное исповедание их религии» [144] (с. 169).
Однако ж это вовсе не значит, что Петр хоть чем-то был при этом против католицизма. Вот, например, как описывает это его стремление французский писатель и современник Петра, а также очевидец пребывания его в Париже, Сен-Симон:
«Сей монарх… понимал, насколько необходимо родниться посредством браков с наиболее могущественными государями Европы. Поэтому ему стало необходимо католичество… он полагал не особо трудным свой план введения его у себя…» [201] (с. 532).
Так что упразднение института Патриаршества произведено Петром вовсе неспроста. Но в надежде заменить его какой-нибудь новой унией с Римским папой.
Вот очередные свидетельства о религиозной ориентации Петра, который еще с 1706 года своим постановлением объявил протестантам полную свободу вероисповедания. Ведь он, законодательно делая поблажку последователям Лютера, что выясняется, никогда не терял надежды объявить главенствующей религий России католицизм:
«…Тейнер опубликовал ряд документов, свидетельствующих о надеждах, которые царь подавал, и до и после этого постановления, в Риме относительно возможности соединения двух церквей; и иногда монарху приходило в голову собирать вокруг себя даже иезуитов» [144] (с. 169).
И уход в ересь католицизма вовсе не являлся неисполненным проектом, зародившемся лишь в мозгу «реформатора». Ведь не только протестантам, но и последователям религии Ватикана здесь была дана в ту смутную эпоху полностью зеленая улица:
«Только Петр I дал кат[оличеству] полную свободу в вере, и право строить храмы — и начинается распространение кат[оличества]…» [168] (с. 1232).
Вот что на эту тему в одном из своих писем сообщает Лейбниц:
«Он старается даже о соединении греческой и римской церквей, и князю Куракину, которого очень хорошо приняли в Риме и которого я жду всякий день на возвратном пути, было поручено об этом хлопотать» [202] (с. 62).
Но, при всем при этом, собак все же пока в храм не водит, а потому его иноверие менее заметно. Все же остальное производится куда как в более значительных масштабах, чем при Лжедмитрии.
И здесь он явно переигрывает своего менее удачливого предшественника. Однако ж Лжедмитрий не знал даже самых элементарных вещей относительно вероисповедания русского человека, за которого себя выдавал. С момента своей свадьбы и до самого своего безславного конца:
«…он ни разу не сходил в баню, хотя она и готовилась для него ежедневно. Немытый ходил он в церковь, сопровождаемый многими собаками, чем осквернял их святыню» [41] (с. 214).
Будучи вероятно и сам грязным как собака, он никакой разницы между ними и людьми просто не понимал. Однако ж не знал и самого элементарного, указывая что он и действительно инородец: если в церковь забегает собака, то храм Божий после этого требуется заново освящать!
Но в вопросах веры он не то чтобы слишком далеко перешагнул отводимую для православного человека черту, но уже просто внаглую не стесняясь показывал свое католичество:
«Первый самозванец, приверженец папы, построил домовую церковь по кат[олическому] образцу и начал др. нововведения, чем навел нелюбовь народа и был убит» [168] (с. 1232).
Петр это понимал. Полностью заменить католичеством наше Православие в ту пору было еще слишком опасно. А потому он отворил двери не только католицизму и лютеранству, но практически любым религиозным поветриям, где-либо возникавшим и кем-либо усвоенным. Ведь главное не форма, но конечная цель — уничтожение истинной веры в истинно Божьем народе. Потому, наряду с католиками и протестантами, он не прочь был сопутствовать развитию учения и монофизитов. По просьбе Израиля Ория и вардапета Миноса нашим неким таким в устах историков «ревнителем Православия» Петром:
«…была определена церковь для армян на посольском дворе, в которой, во время службы, бывал и государь (Дело Московского архива министерства иностранных дел 3 мая 1719 года)» [203] (с. LXXVII).
То есть и к армянской церкви он обнаруживает свою более чем явную благосклонность.
Библиографию см. по: Слово. Том 20. Серия 8. Книга 1. Слово и дело
Комментарии (0)