Эпоха Петра Великого. Воры и воровство
«Петр I открыл двери инородчине и безпощадно ломал наши древние учреждения…» [127] (с. 331).
Но он, что теперь выясняется, вовсе не являлся в этом вопросе первооткрывателем. Ведь еще Лжедмитрий I учредил ту самую форму управления, которая приписывается пресловутому «гению Петра»:
«Дмитрий преобразовал боярскую Думу и назвал ее сенатом» [128] (с. 308).
Это подтверждается наличием:
«…в архивах коллегии Иностранных дел росписи Московским сенаторам, писанной по-польски в июне 1605 года рукою расстригина секретаря, Яна Бучинского…» [129] (с. 152).
Но это модное в то время слово не просто появилось и тут же затерялось, но было используемо повсеместно, предваряя его последующее использование Петром:
«…Бер называет сенаторами самозванцевых думных советников…» (там же).
Так что Петр моду на иноземный порядок управления в нашей стране лишь повторил. Но это и понятно: моды никогда обычно и не являются плодом чьего-либо изобретения, но лишь повторением чего-то уже бывшего, пусть старого и хорошо забытого.
А вот что еще роднит Петра с тем еще первым Вором на престоле Российского государства, Лжедмитрием, словно детей одной матери:
«Он отменил многие нескладные московитские обычаи и церемонии за столом, также и то, что царь безпрестанно должен был осенять себя крестом и его должны были опрыскивать святой водой и т. д.» [112] (с. 111).
Сразу следует предположить, что данная фраза относится к Петру I. Но, что выясняется, — нет. Особенности церемониала при русском дворе сообщает Конрад Буссов — современник Самозванца — Лжедмитрия. И добавляет к тому:
«…это сразу же поразило верных своим обычаям московитов и послужило причиной больших подозрений и сомнений относительно их нового царя» (там же).
Вот еще не встречаемые ранее среди Русских Царей обычаи, которые нарушили самозванцы, столь своими привычками копирующие друг друга:
«…иноземцев он жалует больше, чем своих русских, пренебрегает их богами, даже оскверняет их церкви, позволяет нечистым полякам входить в них со своими собаками…» [112] (с. 117).
Это о Лжедмитрии. Но собак, следуя шутовскому балагану изобретенного им «всешутейшего синода», вполне мог по церквям таскать и Петр. Далее:
«Он возмущал москвичей и тем, что не почевал после обеда, как требовал обычай. Часы отдыха, которыми так дорожили все его подданные, он употреблял на посещение мастерских, где беседовал с рабочими, собственноручно брался за их работу» [130] (с. 205).
Сразу и не поймешь — о ком это. Но так сформулировал историк Валишевский странные привычки наследника Самозванца — Петра.
А вот что о его предшественнике по самозванству сообщает Буссов:
«Он не отдыхал после обеда, как это делали прежние цари и как это вообще принято у русских, а отправлялся гулять…» [112] (с. 111).
«Царь, забывая свой сан, работал вместе с другими…» [128] (с. 309).
Тут даже и не определишь, о ком эти строки написаны. Многие решат, что о Петре. Однако Костомаров имел в виду не Петра, а его на посту самозванства предшественника. То есть и шутовство с «надувным бревнышком» Ленина, и молот в руках Петра роднят этих антихристов с самым еще первым из самозванцев — Лжедмитрием.
«Когда он отправлялся на богомолье, он обычно никогда не ехал в карете, а скакал верхом. Он приказывал привести ему не самого смирного, а самого резвого коня и не допускал, чтобы, как это было принято при других царях, двое бояр подставляли ему скамью, когда он на него садился, а сам брал лошадь под уздцы, и стоило ему коснуться рукою седла, как он вмиг уже сидел в нем» [112] (с. 112).
Вновь требуется расшифровка — к кому из самозванцев относится выше цитируемая фраза.
А вот еще параллель:
«Явившись по одному случаю в (собор), к царю, я сделал наблюдение, что, прикладываясь к образам святых и Апостолов…» [107] (с. 194],
царь и его придворные,
«…целуют их прямо в губы…» (там же).
Вновь, что и понятно, мы тут же решим, что данная фраза относится к высказыванию очевидца того момента из событий русской истории, когда в Москве поляки, прибывшие со свитой Лжедмитрия, целовали наши иконы в уста.
Но вновь ошибаемся. Ведь здесь о своем наблюдении странного обычая вовсе не Лжедмитрия, но Петра, сообщает в своем дневнике от 24 июля 1910 г. датский посол в России Юст Юль.
Так что очень не зря нами вскрывается самозванство Петра. Ведь он уже имел на Российском троне свой прототип.
Но и «открыл двери инородчине» впервые вовсе не Петр, а все тот же его по самозванству предшественник — самый первый еще Вор:
«Он постоянно приглашал к себе иноземцев и составил около себя стражу из французов и немцев… Дмитрий резко говорил о превосходстве западных европейцев перед русскими, надсмехался над русскими предрассудками, наряжался в иноземное платье, даже умышленно старался показывать, что презирает русские обычаи» [128] (с. 311).
«Как и Петр Великий, он любил женить своих ближних и непременно присутствовал на свадьбах. Подобно ему, только в меньшей степени, он дерзко презирал все предрассудки и некоторые обычаи. В знак неуважения к ним он ел телятину…» [130] (с. 205).
«Объявлена была война старой житейской обрядности. Царь собственным примером открыл эту борьбу, как поступил впоследствии и Петр Великий, но названый Димитрий поступал без того принуждения, с которым соединялись преобразовательные стремления последнего. Царь Димитрий одевался в иноземное платье, царь танцевал, тогда как всякий знатный родовитый человек Московской Руси почел бы для себя такое развлечение крайним унижением… Царь Димитрий безпрестанно порицал русское невежество, выхвалял перед русскими превосходство иноземного образования» [128] (с. 336).
Петр, как видим, первого еще Вора, Лжедмитрия, во всем вышеперечисленном лишь копировал.
Но копировал прилежно. А потому правящий слой при нем и отошел от отеческих патриархальных устоев. И как он мог не отойти? Ведь реформы Петра на месте не стояли. И тот, кто осмелился бы им оказать хоть самое минимальное сопротивление, очень сильно рисковал своим здоровьем. Потому о таковых мы не слишком наслышаны — ведь любое противодействие заканчивалось всегда одинаково: смертью. А реформы были предприняты Петром очень кардинальные, и у создаваемой им прослойки общества не было ни малейшего шанса оставаться русской. Для умерщвления веры он придумал ерничество над Православием — «всешутейший собор»; для искоренения остатков целомудрия — ассамблеи; для воспитания себе подобных монстров — обязательное участие своих «птенцов» в пытках и казнях всех нежелающих подчиниться его железному диктату. Была придумана и стратегия для умерщвления каких-либо зачатков совестливости — полная безконтрольность в финансовых операциях, что привело к воровству в небывалых до той поры размерах и масштабах.
«…в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывесть его язву трудно» [131] (с. 248).
Имеется в виду 1727 год.
А разворовывать было что:
«По описанию венецианца Иосафато Барбаро, зимою привозят в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно купить до двухсот штук… Изобилие в хлебе и мясе так здесь велико, что говядину продают не на вес, а по глазомеру» [132] (с. 458–459],
«…причем не менее четырех фунтов за один маркет» [133] (с. 159).
Павел Алеппский дополняет вышеприведенный рассказ:
«Капуста в этой стране прекрасная… Мы покупали сани со ста кочанами за пять, шесть копеек, не дороже» [134] (гл. 9, с. 185).
Марко Фоскарино:
«…столы их везде заставлены почти теми кушаньями, которых могут пожелать люди, даже весьма преданные роскоши; притом все съестное можно получить за недорогую цену» [135] (с. 35).
Бальтазар Койэтт:
«Поэтому здесь можно прожить очень дешево, так как жизненные припасы можно получить за немного денег» [136] (с. 314).
«Персиянин Орудж-бек Баят (Урух-бек), который в конце XVI века был в составе персидского посольства в Испанию, где обратился в христианство и стал именоваться Дон Хуан Персидский, дает аналогичные свидетельства относительно дешевизны еды в России: “Мы пробыли в городе [Казани] восемь дней, причем нас так обильно угощали, что кушанья приходилось выбрасывать за окно. В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать”» [87].
Вот еще сведения иностранцев о сказочно богатой допетровской Московии:
«“Русские продают огромное количество коровьего и свиного мяса… Сотню кур отдают за дукат; за эту же цену сорок уток…
Ежедневно на льду реки (Москвы) находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают” [133]…
“…я купил в дороге при моем отъезде ягненка такого большого, как баран у нас во Франции, за 10 деннингов” [137] …
“Конопля и лен в большом количестве, вследствие чего полотно в России очень дешево” [41]…
“В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по сходной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хотя бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, обильными земными недрами” [72]» [35] (с. 74–77).
Австриец Себастьян Главинич (1661 г.):
«…денег в Московию постоянный ввоз, а вывоз небольшой и редкий» [138] (с. 10).
Как это достигалось, сообщает итальянец Рафаэль Барберини, посетивший Москву в 1565 г.:
«В Нарве нет никакой таможни; но в Москве за ввоз товаров взимается пошлина, по дороге из Нарвы — по 4 процента, из Польши — также 4 процента; по дороге же из Крыма — 8 процентов, но за вывоз не платится ничего» [139] (с. 49).
Потому выгодным являлось прихватить с собой вместо товара, которого и в самой Москве в переизбытке, побольше золота. Ведь Москва, как свидетельствует Главинич:
«всеми жизненными потребностями… богата и не нуждается ни в чем иноземном…» [138] (с. 10–11).
То есть — что красть — было. И крали:
«Меншиков и другие “птенцы гнезда Петрова” путем грабежа и воровства народных денег наживали колоссальные состояния, переводя, как например Меншиков, Куракин и комиссар князь Львов, деньги в чужестранные банки» [140] (c. 112).
Алексашка Меншиков, например, перевел только в одни английские банки около пяти миллионов рублей, что в среднем составляло бюджет всей Российской империи!
Вот как его характеризует в своем дневнике датский посол Юст Юль:
«…во (всем, что относится) до почестей и до наживы, (является) ненасытнейшим из существ, когда-либо рожденных женщиною» [107] (с. 258).
«За Меншиковым следовали и другие. Но не только “птенцы”, а и всякие более меньшие птенчики. “Финансовое доверие” было организовано так прочно, что в начале Северной войны понадобился указ, запрещавший деньги “в землю хоронить” — не всем же был доступен английский банк, хоронили и в землю. У каких-то Шустовых на Оке нашли по доносу 700 000 рублей золота и серебра. Сколько было таких Меншиковых, которые сплавляли за границу сворованные деньги, и таких Шустовых, которые прятали свои деньги от меншиковского воровства, а воровство развилось совершенно небывалое! М. Алданов в своих романах “Заговор” и “Чертов мост” рисует как нечто само собою разумеющееся переправку чиновных капиталов в амстердамские банки. Речь идет о конце екатерининской эпохи. Надо полагать, что эта традиция далеко пережила и Екатерину» [4] (с. 457).
Давайте-ка теперь и обсудим, что же это такое в нашей процветающей великой православной стране вдруг произошло, что какой-то безродный проходимец умудряется единолично украсть годовой ее бюджет?!
И он, к тому же, как выясняется, вовсе не одинок: у каких-то Шустовых, в истории вообще никакого следа не оставивших, находят сумму денег, эквивалентную полумиллионному стаду коров! А сколько таких Шустовых по стране?..
Однако ж австриец Оттон Плейер, свидетель тех событий, сообщает, что весь тех времен безпредел являлся вовсе не спонтанным, но запланированным. И пусть эти черви являлись совершенно ненасытны по части разграбления страны, но все же было кому и у них изымать финансовые ресурсы:
«Впрочем, князь Меншиков у этих людей умеет выжимать деньги и класть себе в карман. Это его лучшие дойные коровы» [141] (с. 401–402).
Потому и бюджет страны оказался все-таки в его, а не Шустовых кармане.
И все эти Чичиковы с Коробочками, да Плюшкины с Собакевичами аж до гоголевских романов в удивительнейшей своей с петровских времен неизменности дожили отнюдь не случайно!
Так что же это за племя такое незнакомое? Почему простому русскому постсоветскому человеку столь удивительны их повадки?
Говорят, что эти люди государство Российское строили.
Это кто же строил-то, позвольте? Это Плюшкин, что ли, страну нам создал, заменив экономику экономией, с успехом повыковыряв все до единой козявки из рюмки с коньяком? Или, может, нам ее Чичиков из-под Коробочки со двора чужого увел, словно конокрад лошадь?
Ну, уж нет. Такие люди строить не умеют.
Зато они распрекрасно умеют воровать и комбинировать.
«“За Петром могли пойти только нерусские оппортунисты, безпринципные карьеристы, гонящиеся за наживой… <То, что у> Петра не нашлось достойных преемников, было вовсе не случайно: действительно — достойные русские люди и не могли примкнуть к Петру” (Трубецкой Н., 1920-е)» [142] (с. 155–156).
П.Н. Милюков признает, что попытка европеизации России была достигнута:
«…“ценой разорения страны” [143] (с. 68.)… По утверждению Милюкова, тяготы русского крестьянина в это время возросли в три раза» [78] (с. 13).
Страна умирала в устроенном «Преобразователем» концлагере, странным образом получившем в наше время эдакое бодренькое наименование — «Россия молодая»:
«Никогда народ не был подавлен такой неслыханной тиранией, как при Петре. До какой степени тяжко приходилось населению, показывают не только опасные бунты, но и общий результат Петрова царствования. Население при нем не возросло, но значительно сократилось…» [127] (с. 154).
Но зло всегда порождает имеющийся в природе механизм самоуничтожения всего этого наносного. И практически все «птенцы гнезда Петрова» кончили плохо:
«Любопытно отметить однообразие развития всех этих блестящих карьер: все они неизбежно ведут к падению, в котором над мелкой злобностью и личными счетами как будто утверждается закон какого-то высшего исторического возмездия. Похожие друг на друга, не имеющие ничего заветного и никаких руководящих принципов, кроме честолюбия и своей собственной выгоды, откуда бы они ни явились и по какому бы пути ни пошли, эти люди приходят к одной и той же пропасти» [144] (с. 230).
Все это государство, возводимое на костях Московской Руси, и именуемое теперь так называемой «Россией молодой», было основано на ворах. И когда Петр однажды высказал в Сенате свое заветное желание когда-нибудь переловить и физически уничтожить всех расхитителей государственного имущества, то генерал-прокурор Ягужинский, «око государево», ответил фразой, ставшей теперь знаменитой:
«Всемилостивейший государь! Разве вы хотите остаться императором без подданных? Мы все воруем, только с тем различием, что один более другого» [145] (№ 47).
«“Трагическая судьба всякой революции — в том числе и петровской — заключается в том, что она всегда строится на отбросах… около Петра подбиралась совершеннейшая сволочь, и никакой другой подбор был невозможен вовсе… Петр шарахался от всякого порядочного в России, и все порядочное в России шарахалось от него” (Солоневич, 1940-е)» [142] (с. 142).
По Сеньке и шапка.
Но не только сам «Преобразователь» имел эту поразительно трезвенную мысль — преобразовать как-нибудь единоразово всех своих подданных-воров в покойничков:
«Назначенный… инспектором (фактическим руководителем) Ратуши видный сподвижник Петра I А.А. Курбатов со всей решительностью взялся за разоблачение казнокрадов… Характерно, что масштабы выявленных хищений впечатлили даже многоопытного Алексея Курбатова…
“…везде кража”, — горестно резюмировал инспектор в отчетных посланиях Петру I в октябре-ноябре 1705 г. (РГАДА, ф. 9, отд. 2, кн. 4, л. 176 об., 177 об. …наиболее значительные преступления деяния должностных лиц городского самоуправления были вскрыты в ту пору в Пскове и Ярославле). В целях борьбы с этим А.А. Курбатов предложил даже — в письме царю от 21 октября 1705 г. — ввести для казнокрадов-бурмистров смертную казнь (РГАДА, ф. 9, отд. 2, кн. 4, л. 176 об.)» [146] (с. 100).
А вот как умудрялись «птенчики» воровать даже во время ведения ими военных действий. Вот что сообщает, например, Иоаким Гельмис, свидетель осады Риги петровскими «птенчиками». Находясь среди осажденных, вот какую авантюру ему довелось лицезреть. 16 ноября 1709 г.:
«…в половине 9-го неприятель потребовал через барабанщика 20 000 рейхсталеров контрибуции: если наши дадут деньги, то неприятель не будет больше удручать город огненными бомбами, но будет их пускать пустыми» [147] (с. 416).
Ну что на эдакий вот фортель со стороны «птенчиков» отпущенный скажешь?
Сдавали всем и вся, лишь бы деньги платили. Здесь становится ясным, почему эта бездарная эпопея с войной, когда против Швеции воевала целая коалиция европейских государств, тянулась так непростительно и несоразмерно силам сторон долго — целых два десятка лет.
Когда Петр:
«…мог овладеть шведской Померанией. Прусский двор, вовсе не желавший иметь такого неудобного соседа, обратился к Меншикову и подкупил его за 20 000 дукатов. Первый сановник императора… представил какие-то, вероятно мнимые, мотивы, по которым император отказался овладеть Померанией. Если бы Петр узнал настоящий ход дела, любимец его едва ли отделался бы обычным наказанием» [148] (с. 22).
То есть установить русские знамена в Западной Европе России не позволило лишь удивительнейшее воровство «птенчиков», способных самую выдающуюся викторию превратить в самое безнадежнейшее поражение, выкрав победу буквально из рук даже у такого любителя приляпывания на свою грудь блямб, как сам великий в данном вопросе Петр.
Но Ягужинский был прав — воровали в ту пору все. Однако ж, что прекрасно и понимал «преобразователь», в случае безжалостного уничтожения своего окружения, представляющего собою «совершеннейшую сволочь», Петру Русской государственности в ту пору было просто не изломать. Потому он и попускал этой сволочи оставаться в живых. Причем, даже при самых откровенных с ее стороны предательствах.
Однако ж и после своей смерти оставленная Петром его армия воров все также продолжала свое излюбленнейшее занятие. В депеше правительству, отправленной в мае 1738 г., французский дипломат Шетарди сообщает:
«…смею сказать — нет ни одного присутственного места в Петербурге, которое бы устояло против самого скромного подкупа (qu`il n`est pas un bureau dans Petersbourg a l`epreuve d`une bien modique somme)» [149] (с. 20).
Вот что следует сказать о так называемых «птенчиках» и их помощничках в расхищении имущества страны иностранцах, завезенных Петром, времен бироновщины. Ведь не только свои доморощенные отбросы коллекционировал Петр, набирая наиболее подлых из них в свои управленческие структуры. И не только пришлый из-за границы инородный нам элемент удобно устраивался в кабинетах его и наследующих ему правительств.
К нему на службу с большим удовольствием шли и те иностранцы, которые благодаря неразумным распоряжениям предыдущих царствований в большом количестве оказались у него под рукой — в Кукуевой слободе. Вот как их дружную помощь Петру объясняет корреспондент «Нового времени» М.О. Меньшиков в начале XX в.:
«…Немецкая колония, сложившаяся в Москве еще до Петра, сообразила тогда, что нет нужды завоевывать весь народ — достаточно покорить себе нравственно одного властителя, и вся земля будет лежать у их ног. Замысел почти удавшийся… Может быть, все ужасное, что мы переживали за эти двести лет и переживаем сейчас, могло бы быть объяснено этой старой немецкой интригой» [127] (с. 529).
Так как же очутилось это враждебное нам скопище инородцев в самом сердце Святой Руси?
«Что славянам не достает твердости характера, то есть ясно выраженного стиля души, об этом чуть ни в один голос твердят все европейские наблюдатели… многие говорят о славянском добродушии, о славянской мягкости, простоте, безыскусности, возможности без особых церемоний сойтись с человеком и сдружиться с ним. Сдружившись же с русским человеком, очень нетрудно и поэксплуатировать его, приспособить к тому, чтобы он обслуживал вас без большой, а иногда и без всякой требовательности относительно вознаграждения. Это дорогое и прямо-таки золотое свойство русского сердца из европейцев прежде всего открыли немцы и… начали использовать этот источник дохода» [127] (с. 531).
А потому:
«…Петр, под внушением немецкой колонии, взял да и срыл родную государственность» [127] (с. 528).
То есть упростил немцам задачу, приспособив законы своей страны под их аппетиты! Ведь даже «друзья, товарищи и сыны», если они не являлись инородцами, не пользовались такими абсолютными правами, какие при Петре получили представители Запада, имеющие менталитет упырей. И этот факт зафиксирован совершенно четко. Костомаров:
«Петр Великий… установил иностранцам, служащим в русском войске, производить двойное жалованье против природных русских» [128] (с. 822).
И все же, зададимся вопросом — почему Петр позволял столь удивляюще неисчислимой армии воров безнаказанно разорять свое же собственное государство?
А все дело в том, что среди самых здесь отъявленных воров самым главным из них являлся даже не Алексашка Меншиков, но он сам — Петр!
Датский посол Юст Юль в своем дневнике от 27 марта 1711 г., раскрывая суть этого Меншиковского воровства, обвиняет во главе этого практически узаконенного аж на государственном уровне всеобщего взяточничества не кого-нибудь, но самого Петра:
«Очень может быть, что доходами с этих заводов [Олонецких — А.М.], равно как и с имущества, отнятого князем Меншиковым у многих других лиц, пользуется сам царь. (Вообще) он только прикидывается сторонником законности, и когда совершается (какая-нибудь) несправедливость, князь должен (только) отвлекать на себя ненависть пострадавших. Ибо если бы князь (Меншиков действительно) обладал всем, что в России считается его собственностью, то доходы его достигали бы нескольких миллионов (рублей)» [107] (с. 257).
Однако ж, в чем просто уверен несколько лет пробывший в России и пропьянствовавший все это время с Петром датский посланник Юль, все эти отданные Меншикову доходы сродни привилегиям, розданным Петром его генералам и адмиралам. Ведь если необходимо было выполнять вредящее благосостоянию России решение, то Петр тут же находил для своих темных делишек очередного козла отпущения. И заявлял: что не он является командующим флотом, но лишь шкипером на отдельно взятом судне; не он является командующим своих армий, но лишь бомбардиром одного из отдельно взятых орудий; не он является владельцем достояния страны, но всеми ее финансами якобы заправляют какие-то Меншиковы. Потому и грабит разграбляющих страну грабителей вовсе не он, но все те же Меншиковы, чему он лично якобы возмущен до глубины души. А сам-то он беден как никто, и на потребу пропаганды якобы заштопывает себе по неимению средств извечно драные носки. И якобы во всем здесь творящемся, аки агнец, безвинен. А Юль продолжает:
«…все совершается здесь вне закона и (без) суда. Если на какое-либо должностное лицо, уже успевшее нажиться, донесут его враги или попрекнут его во хмелю несправедливостью либо воровством по должности, то все (имущество) его конфискуется без суда, и он еще счастлив, если избежал суда и ссылки в Сибирь. Когда такому (лицу) удается отвратить постигшую его опалу, (сделав подарок) князю (Меншикову) в (размере) 10, 20, 30 тысяч или более рублей, смотря по состоянию, то оно (спасено), ибо тогда уже (дело) не дойдет до разбирательства и суда. В таких случаях (обыкновенно) говорят: “князь взял взятку”, — что (в сущности) действительно нередко бывает, но (из таких взяток) царь без сомнения (тоже) получает свою долю, (только) по своей природе действует скрытно, (стараясь) направить (общую) ненависть на князя» [107] (с. 259).
Так что на самом деле разграбляли нашу строну во времена петровского лихолетья вовсе не Шустовы и даже не Меншиковы, а командовали ей вовсе не генерал-адмиралы Апраксины и князь-папы Ромодановские. Дикое разграбление и с тем уничтожение ресурсов страны, в том числе и людских, осуществлял сам Петр. Шутовское это государство царя ёрника Петрушки убивало по несколько сот тысяч людей в год. И не просто людей, но тех из русских людей, которые переиначиванию их в немцы царем антихристом так и не поддались.
Потому Петром была предпринята попытка подорвать такого человека изнутри — подменить его церковные устои и превратить его в безродную дворнягу.
И вот какими методами выполнялась эта попытка.
Библиографию см. по: Слово. Том 20. Серия 8. Книга 1. Слово и дело
Комментарии (0)